В кабинете психоаналитика. Эмоции, истории, трансформации - Антонино Ферро
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Аналитик: Вы удивились, потому что, с одной стороны, вы как будто еще и не родились, а с другой стороны, ясно, что вы уже родились и молодые люди вам назначают свидания, что делаю и я, назначая вам свидание после перерыва.
Мною руководила мысль о том, что тревога пациентки уменьшится при обращении к ее бессознательным фантазиям, которые осмыслялись мною как нечто, полностью «принадлежавшее» ей и совершенно не зависящее от момента отношений — как бы записанное на пленку, принадлежавшую только пациентке, вынесением которых вовне являлся перенос: моей целью была фантазия о жизни плода и соответствующая ей фантазия о первичной сцене.
Сейчас мне это видится лишь как увеличение у пациентки дальнейшей тревоги и чувства непонимания.
Уже моя первая интерпретация вызывает чувство преследования, и первый ответ пациентки в точности описывает, как она восприняла мою формально правильную, но грубую и разочаровывающую интервенцию.
Вторая интерпретация тоже вызывает у пациентки лишь ненависть, эротизацию насилия... И таким образом протекает весь остаток сеанса, вплоть до ее ощущения себя непризнанной и не существующей, причем не в силу действия идентификаций слияния, но просто потому, что все, что она говорила, не находило адекватного ответа ни в один из моментов сеанса.
Я давно спрашиваю себя, почему же все-таки подобные сеансы могут нести в себе терапевтический потенциал. Думаю, потому, что происходит хотя и экранированное теорией — или плохим использованием теории — поглощение аналитиком β-элементов пациента и включение их в рассказ, в нарратив. Даже если аналитик заранее простраивает этот нарратив (так как находит в нем то, что умеет искать, — как же мы все-таки далеки от того, что Бион в работе «Внимание и интерпретация» назвал негативной способностью!). Тем не менее, это придает образную форму чему-то, исходящему от пациента (и тому, что аналитик предполагает о пациенте). По крайней мере, проективные идентификации пациента за пределами написанного текста находят кого-то, кто — хотя бы частично — пытается их альфабетизировать.
Аналитик перекладывает на свой «влиятельный» диалект то, что исходит от пациента (согласно некоторым моделям, это, например, история, понятая как реальность, а не миф), а не присутствует при открытом и непредсказуемом нарративном и трансформативном развитии.
Миф отношений и интерпретации переноса
Это был для меня долгий период, внутри которого просматривается множество оттенков: убеждение в том, что текст пациента нужно раскодировать как проекцию на аналитика, а также эволюцию этих взглядов по интерактивному типу, в ходе которой постепенно находило место колебание между переносом и отношениями (Bezoari, Ferro, 1991b). Отношения — это нечто новое, особое, креативное, развивающееся здесь, в кабинете аналитика, и трансформирующее события переноса (будь то повторение или фантазии) посредством интерпретации здесь и теперь того, что говорит пациент.
Луиджи и отпуск
Расскажу о драматическом сеансе со взрослым тяжелым пограничным пациентом перед перерывом на лето. На время каникул я предусмотрел встречи пациента с психиатром доктором С. (в случае необходимости).
Пациент: Все, хватит, я вчера перестал есть и не могу работать, терапия ваша провалилась, неправильно меня лечите.
Аналитик: Может быть, провалилась идея, что я полностью возложу на себя ответственность за вас.
Пациент: Хватит чушь пороть, я дома всех ненавижу — брата, сестру, вас, потому что неправильно меня лечите, у меня больше нет надежды, я сейчас вам весь кабинет разнесу и физиономию расквашу.
Аналитик: Вы, может быть, боитесь, что я не хочу вами заниматься, потому что вчера я с вами не стал долго говорить по телефону, но нужно прояснить рамки наших взаимоотношений. Я смогу вам помочь, если вы мне создадите условия, чтобы помочь вам.
Пациент: Хватит чушь пороть, я убью всю мою семью, а потом и вас, всех укокошу, а сейчас вам морду разобью.
Аналитик: Мне придется попросить вас уйти.
Пациент: (Наносит страшный удар кулаком по столу, готов броситься на меня. Я уже чувствую себя расквашенным, превращенным в месиво, мне страшно, я задыхаюсь, весь дрожу внутри, но остаюсь неподвижным и внешне бесстрастным.) Убью вас, потому что неправильно меня лечите, всех убью, машину вам покорежу, судьба ваша решена: я вас убью сейчас, или через две недели, или через месяц. Вам остается одно — заняться мною, чтобы мне стало хорошо, — или я вас убью.
Аналитик: Мне кажется, вы расстроены и очень злитесь, очень боитесь, может быть, еще и взбудоражены визитом к доктору С. и еще тем, что ваша тетя должна платить за консультацию со мной.
Пациент: Тетя мне сказала открытым текстом, что вы самозванец, что вы со мной встречаетесь, чтобы деньги с меня тянуть, что вы к моим комплексам прибавляете свои. Я знаю, что вы меня видеть больше не захотите, но для вас все кончено, я вас убью.
Аналитик: Я думаю, не потому ли вы боитесь, что я вас не захочу видеть из-за того, что вы так рассердились. Но когда вы себя так ведете, вы всего лишь привносите сюда этот ваш аспект, которым — как вы боитесь — никто не станет заниматься. И если будете думать, что я буду с вами встречаться потому, что боюсь вас, то у вас, конечно, никакого доверия ко мне нет.
Пациент: Никто не может заниматься этим аспектом, но мне нужно в нем разобраться, и горе вам, если вы не разберетесь.
Аналитик: Вы боитесь, что мой единственный мотив вас лечить — это страх и других мотивов заниматься вами у меня нет.
Пациент: Верно, проблема не здесь, а дома. (Плачет.) Кто может в моем городе мне помочь? Доктор X? Доктор Y? Доктор Z?
Аналитик: Я думаю, не то ли вас расстроило, что вы совершили прыжок. Вы ждали от анализа возможности считать себя жертвой матери, отца, братьев и сестер, вы ждали компенсации, а приходится подписывать счета под свою ответственность и работать на тракторе, и платить мне, как ваша тетя мне заплатила, тогда как до этого все лечили вас даром. Боитесь, что спасательная сеть, которую мы предусмотрели на лето, не достаточно надежна.
Пациент: Нет надежды. (Плачет.) Вы цедите жаждущему воду по каплям.
Этот сеанс можно было бы использовать для обсуждения критериев анализируемости с учетом пределов выносливости, которые определяет для себя аналитик.
Я уже не стремился обнаружить бессознательную фантазию, но пытался с переменным успехом «оседлать взаимоотношения» и следовать за пациентом, как можно полнее их интерпретируя.
Несмотря на то, что эту цель я преследовал не всегда адекватно в силу неопытности (особенно с таким тяжелым пациентом), жестко защищаясь,
