В кабинете психоаналитика. Эмоции, истории, трансформации - Антонино Ферро

показал игрушки своему другу Давиде. Сначала Давиде все посмотрел, а потом поиграл с ним, но очень аккуратно, ничего не сломав, как Джанлука и надеялся... Таким образом, он просит установить дату окончания анализа, и мы расстаемся, как было намечено, под «грустный звон меланхоличных колоколов» — из его сна, рассказанного на последнем сеансе.

Глава 2

Упражнения в стиле

Название этой главы заимствовано, конечно, из одноименной прекрасной книги Кено (Queneau).

Тема возникла из многолетнего исследования, основанного на групповом обсуждении аналитических сеансов, дословно или очень подробно запротоколированных. Для такой цели подходят случаи Фрейда, в особенности случай Человека-Крысы (1909). Подходит и необыкновенный случай Ричарда, тщательно и детально описанный Мелани Кляйн (1961). Можно было бы использовать «Пиглю» и «Фрагмент одного анализа» Винникотта (1977, 1978), а также «Руки живого бога» Милнера (1969). Однако найти непосредственно записанные сеансы (кроме сеансов молодых коллег) не очень легко, обычно клинические отчеты пишутся в косвенной форме, в виде пересказа, материал оказывается слишком отфильтрованным.

На мой взгляд, магнитофонные записи не очень полезны, хотя их ведут многие исследовательские группы. Прежде всего нужно упомянуть работы Томэ и Кэхеле (1996, 2000), в которых материал, по-моему, отфильтрован слишком мало (там приводится дословная запись диалога так, как он звучал, поэтому материал выглядит обедненным, кроме того, вносимые коррективы не представляются мне уместными), достаточно обратиться к размышлениям Биона в работе «Научение через опыт переживания» о «научности психоанализа». Поэтому я по-прежнему предпочитаю классические отчеты, написанные после сеанса.

Однако мне казалось неправильным комментировать сеансы коллег, даже опубликованные в печати, так как это было бы похоже на упражнения, которые могут прозвучать как критика, причем коллеги были бы лишены возможности защититься или ответить.

И тогда я нашел выход: взять свои собственные записи сеансов различных периодов моего психоаналитического образования и развития (кое-что изменив, чтобы сделать пациентов неузнаваемыми) и прокомментировать их с точки зрения терапевтической модели и того, как я их рассматриваю сейчас, по истечении многих лет. Разумеется, эти рабочие модели не претендуют на то, что бы соответствовать моделям и подходам различных психоаналитических школ, они лишь выявляют то, как я понимал и применял те или иные принципы техники и теории. Не то, что мне «преподавали» супервизоры или рабочие группы, но то, как я это воспринимал.

Думаю, что такой отчет о моем собственном продвижении в профессии будет полезен потому, что после того, как время супервизий для кандидатов и молодых коллег проходит, остается поистине тайной, чем же все-таки занимается аналитик в своем кабинете, если не принимать во внимание специфического жаргона, такого обобщенного и сжатого, что он мало о чем говорит.

В этом отношении выделяется последний номер Международного психоаналитического журнала (International Journal of Psychoanalysis, 1991), в котором приводится 15 клинических отчетов, часто записанных в виде прямой речи, с описанием аналитической модели, которую приписывает себе автор. Нужно добавить, что на международных психоаналитических конгрессах все меньше обсуждается клинических работ, описанных в прямой форме, и все большее место занимают работы о том, как презентовать клинический материал (Tuckett, 1993). Кроме того, в Международном журнале обычно есть раздел, отведенный клиническим случаям.

От бессознательных фантазий к нарративным трансформациям в аналитическом поле

В поисках бессознательной фантазии

Попытаюсь охарактеризовать один из первых периодов моей работы, когда я был убежден, что необходимо обнаружить точку возникновения тревоги пациента посредством декодирования соответствующей бессознательной фантазии — той бессознательной фантазии, которую я всегда имел в виду, слушая пациента и на которую было направлено мое интерпретативное внимание.

Естественно, узловые моменты работы опирались на подход Мелани Кляйн и на замечательный очерк Айзекс «Природа и функция фантазии» (1948).

Об этом имеется обширная литература, к которой отсылаю читателя — к работам других авторов (Hinshelwood, 1989, 1993; Bott Spillius, 1988; Giaconia, 1996; Schafer, 1994).

Хочу повторить, что мои размышления касаются только моего личного опыта преодоления этой модели. Пересказываю сеансы с минимальными сведениями о пациенте или его анализе, так как речь идет о чем-то вроде школьных упражнений или, лучше сказать, о клиническом способе понимать или не понимать теорию.

Аннализа и жизнь эмбриона

Речь идет о взрослой пациентке на втором году анализа.

Пациентка: Мне нравится повиноваться, чтобы вы мне говорили, что мне делать, и я это буду делать. Не хочу ничего другого знать, не хочу знать никаких «почему», повинуюсь и счастлива, что могу повиноваться, не думая, не решая, мне нравится исполнять, быть пассивной и покорной, чувствовать себя в тепле и под защитой.

Аналитик: Дитя внутри мамы в тепле и под защитой повинуется стимулам роста — повиноваться и ничего более.

Пациентка: Мне приходит в голову моя подруга, обладавшая солидным состоянием — богатством, которого она потом лишилась. Она была из тех, кто верит в сказки, в то, что у благородных людей голубая кровь. Она мне рассказывала, как на виллу, где она жила, приехали немцы. Звучало это как миф: немцы были джентльмены, стильные, корректные в поведении, все шло хорошо, безмятежно, но время от времени приезжали эсэсовцы, жестокие, грубые, входили в дом, но потом уезжали и возвращались нескоро.

Аналитик: Это миф о беременности вашей матери, о ее состоянии, об утробе матери; папа такой заботливый, такой стильный, иногда превращавшийся в эсэсовца и занимавшийся с мамой сексом. А вы наблюдаете за всем этим.

Пациентка: Мне это странно, я ненавижу своего отца: он не джентльмен, он не стильный, и наоборот, эсэсовцы мне нравятся, мне нравится их жестокость, мне нравятся немецкие фильмы: чем больше жестокости, тем больше мне нравится; еще надо сказать, что в реальной жизни я не люблю униформу, не люблю военных.

Аналитик: Вас завораживает грубость и насилие, это фильм, это что-то новое, и вам затруднительно дать папе роль немецкого офицера и эсэсовца. (Молчание.) Хотел вам сказать, что мы не сможем с вами встретиться в следующий понедельник и в следующую среду.

Пациентка: Я не чувствую себя покинутой. Мне нравится повиноваться, я даже горжусь, что могу сделать, как вы хотите.

Аналитик: Я тоже могу быть стильным офицером, эсэсовцем, могу вами командовать.

Пациентка: Да, мне это нравится, у меня есть друг, которому я сказала: «Когда увидимся?», а он: «Только я могу это спрашивать, а не ты, ты должна только подчиняться». Мне это нравится, я горда, что сделаю все, что вы хотите, до бесконечности.

Аналитик: Вернемся в мифические годы — дитя в чреве матери, которое повинуется и растет — и ничего другого не хочет знать.

Пациентка: Верно. Мне приходит в голову, что этим летом один парень