Холокост. Черные страницы. Дневники жертв и палачей - Нина Сигал

что это преобразованное еврейское словечко «шмузе» (schmooze – сплетни, треп). Да что там, многие голландцы даже Амстердам с уважением называют «Мокум» (Mokum), а ведь это название произошло от еврейского слова, обозначающего на идише «город», а на иврите – «место». Здесь для евреев было их место и дом, их пристанище и укрытие – до тех пор, пока в один прекрасный момент вся эта идиллия не прекратилась.

Однажды на меня снизошло озарение, когда я побывала на художественной выставке в Еврейском культурном центре. Эта выставка называлась «Награбленное, но у кого?». Ее организовало Бюро предметов искусства неизвестной принадлежности (самое кафкианское название, которое мне доводилось услышать). На выставке было представлено пятьдесят с лишним предметов, изъятых нацистами у евреев в Нидерландах. Эти произведения искусства были затем возвращены в страны, но своих исконных владельцев так и не нашли. Никто не обратился в Бюро с подтверждением своих законных прав на эти предметы. К тому моменту со дня окончания войны прошло без малого шестьдесят лет. Почему же люди не забирали свои сокровища обратно? Неужели все бывшие владельцы этих ценностей «погибли» (как выражались в моей семье) во время войны?

Меня до глубины души потрясла надпись на стене выставки, которая информировала, что из 140 000 голландских евреев Вторую мировую войну пережили всего 35 000 человек. Всего во время Холокоста в Голландии погибло 102 000 евреев и цыган. Из этого следует, что за пять лет было убито около 75 процентов еврейского населения Нидерландов. В одном поколении нацистам удалось стереть с лица Земли четыре столетия еврейских традиций и культуры в этом городе, в этой отдельно взятой западноевропейской стране. Как такое возможно? В этом случае неудивительно, что мне казалось, будто я брожу в Амстердаме в еврейской пустоте.

Для большинства голландцев это, пожалуй, не является каким-то открытием, однако меня в то время это поразило, поскольку я была уверена, что больше всего во время Холокоста пострадали евреи Восточной Европы. Тем не менее оказалось, что в Голландии количество погибших было необычайно высоким, по западноевропейским стандартам. Если во Франции во время Холокоста было убито 25 процентов евреев{2}, в Бельгии – около 40 процентов, то у Нидерландов в этом отношении сомнительная пальма первенства: в этой стране выжило меньше всего еврейского населения из всех западноевропейских стран. В Восточной Европе лишь в некоторых странах ситуация была хуже. Так, например, в Польше погибло около 90 процентов еврейского населения, то есть три миллиона человек. Венгрия потеряла 60 процентов от общего числа проживавших там евреев (мне при этом всегда казалось, что эта страна пострадала едва ли не больше всех остальных).

До переезда в Нидерланды я считала эту страну прогрессивной, толерантной, известной широтой взглядов в философии, науке, культуре. У меня было впечатление (во многом сложившееся на основе «Дневника Анны Франк»), что голландцы неутомимо прятали евреев в своей стране, чтобы спасти их. Что антифашистское сопротивление здесь было активным и деятельным. Почему у меня сложилось такое далекое от реальности представление? Что же на самом деле представляет собой эта страна, в которой я оказалась?

* * *

Я осталась жить в Нидерландах. Это произошло ненамеренно. Работа над материалом для произведения, которое я собиралась закончить за десять месяцев, растянулась на шесть лет. В конце концов моя книга была опубликована в 2014 году. Тем временем я устроилась на работу редактором одного из журналов, приобрела на удивление недорогую квартиру, выучила голландский язык, чтобы успешно вести в стране свои дела. В 2012 году у меня родилась дочь Соня, и в том же году я начала работать фрилансером для издания «Нью-Йорк Таймс» и некоторых американских художественных журналов.

Порой, вспоминая, что прошло уже более десяти лет с тех пор, как я «ненадолго» приехала в Нидерланды, я испытывала легкую дурноту, как в тех кошмарных снах, в которых тебе кажется, что, куда бы ты ни пошел, выхода нигде нет. В другие моменты мне, наоборот, казалось, что это результат моего сознательного выбора: жить в цивилизованной стране с хорошим медицинским обслуживанием и приличными субсидиями для обеспечения ухода за детьми. На самом же деле это было просто нежелание возвращаться в Нью-Йорк.

В 2019 году один из моих племянников, сын моего брата Дэвида, получил в школе задание построить генеалогическое древо своей семьи. Он стал расспрашивать отца о венгерской линии наших родственников, что побудило моего брата самому заняться небольшим генеалогическим исследованием.

Хотя казалось, что история моего дедушки к настоящему времени превратилась всего лишь в легенду, за тридцать лет, прошедших с момента его кончины, появилось гораздо больше информации для таких исследований. Появился интернет, целый ряд исследовательских институтов теперь могли помочь таким, как мы, восстановить свои утерянные семейные истории.

Дэвид связался с некой Международной службой розыска, а также с мемориальной службой бывшего концлагеря Маутхаузен – и получил множество официальных документов, включая иммиграционные карты, в которых указывались прежние адреса Эмериха, копии пожелтевших таможенных бланков, отпечатанных на машинке судовых журналов, карточек с неразборчивыми надписями карандашом. Они были написаны на чешском, немецком и венгерском языках.

В результате мне удалось кое в чем разобраться. Оказывается, Эмерих родился в 1905 году в семье Сэмюэля Сафара и Фанни Айзенберг в городке под названием Волове[6]. Он женился на моей бабушке, Элжбете Рот, в городе Врабле, Чехословакия, в 1937 году, когда ему было тридцать два года, а ей – тридцать. Место их свадьбы находилось недалеко от города Нитра, Чехословакия, где моя мама Марта родилась год спустя, 19 июля 1938 года. Она была их единственным ребенком. Через год или два семья вернулась в Волове, где, судя по всему, продолжала жить семья Эмериха. (Моя бабушка умерла, когда мне было два года; я почти ничего не знаю об истории ее семьи.)

Зимой 2019 года я взяла длинный отпуск и поехала в Прагу вместе с мужчиной, с которым в то время жила. Во время прогулки по Еврейскому кварталу мы зашли на Старое еврейское кладбище. Я читала имена на покосившихся от времени надгробиях, свидетелях многовековой истории евреев в этом городе (там были, в частности, надгробия 1439 года, то есть эпохи Ричарда III), – и вдруг заметила на белоснежной мраморной стеле с именами жертв Второй мировой войны в Праге фамилию Сафар. В общем списке числились Дэвид Сафар и Рудольф Сафар. Могли они быть нашими чешскими родственниками? Как мне можно было прояснить это?

Уже в отеле я заглянула в письмо, полученное от Дэвида, в котором он прислал мне копии иммиграционных карт Эмериха, а потом попросила консьержку помочь прочитать те из них, которые были на чешском языке. Про себя я тогда подумала, что если уж этот городок, Волове, находится где-то в пригородах Праги, то имело смысл туда съездить.

Перегнувшись через стойку в лобби отеля, консьержка взглянула на адреса и сказала, что таких населенных пунктов в окрестностях Праги нет, а городок Волове больше не относится к Чешской Республике и находится теперь на территории Украины. Поднимаясь к себе в номер, я твердо решила наконец разобраться во всех обстоятельствах жизни моего деда. До глубокой ночи я просидела у компьютера, изучая в интернете все, что могло иметь к этому вопросу хоть какое-то отношение.

Я вычитала, что за время войны населенный пункт Волове дважды подвергался иностранной оккупации. Вначале, в 1939 году, когда Красная армия вторглась в Польшу[7], этот ранее чешский городок был присоединен к СССР, а в апреле 1941 года он был оккупирован уже нацистской Германией. К тому времени Эмерих, Элжбета и их дочь (моя мама) Марта уже покинули Волове.

Вскоре после прихода немцев все евреи в этом районе были помещены в гетто в близлежащей деревне Бибрка. В марте 1943 года, по свидетельствам очевидцев, эсэсовцы отвезли их всех в грузовиках к кирпичному заводу. Там им велели раздеться донага и парами подходить к расположенному неподалеку рву. На краю этого рва их расстреливали группами по шесть человек[8].

«В них стреляли из автоматов, и они падали в ров», – рассказал очевидец тех событий представителям организации «Яхад-Ин-Унум»[9] в 2009 году. – Кто-то погибал сразу, кто-то был только ранен… Все они погибли в этом рву, – добавил он. – Детей расстреливали прямо на руках у матерей. Жители деревни отчетливо слышали автоматные очереди».

Тех, кто не умер от пули, немцы