Теория прогресса - Геннадий Прашкевич

Повернул голову. Мама спала на левом боку, набросив поверх одеяла аккуратную меховую малицу. Глаза закрыты, по щеке рассыпались рыжие кудряшки. Тяжело, как золотая, лежала на подушке рыжая коса. «Вот странно, почему рыжих дразнят? – в который раз удивился Вовка. – Они же красивые!»

Тихонечко позвал: «Мама…» Но она только вздохнула.

И он пожалел ее. Пусть спит. Чего только не видели они в последние три года! Эвакуация… Медленно ползущие поезда… Холодные теплушки… Чужие квартиры… И работала мама сперва не на метеостанции, а на стройке… Это потом вспомнили в Главном Управлении Главсевморпути о Клавдии Ивановне Пушкарёвой, когда понадобилось снять зимовщиков с Крайночного.

«Но вспомнили же», – успокоил себя Вовка.

И соскочив с койки, прижался лбом к иллюминатору.

Ого! Он даже не сразу понял, что происходит. Тяжелые зловещие раскаты глухо ворочались над морем. Погромыхивало вдалеке, но как бы приближалось. Но дыма не видно, и кораблей не видно. Огонь шел беглый, потом залпами. Била бортовая артиллерия. И вдруг ахнуло, сразу покрывая все. Ужасно, непредставимо ахнуло. Мама проснулась, вскинулась: «Главный калибр?»

Выскочили наверх. Там капитан Свиблов угрюмо стоял на мостике, играл белым шарфиком. В черном бушлате, в меховой шапке на голове, в тяжелых кирзовых сапогах прогуливался по баку боцман Хоботило. Сплюнул, увидев Вовку. Военная тревога не была объявлена, хотя главный калибр грохотал где-то рядом. Радист выскочил на мостик и что-то передал капитану Свиблову, может, радиоперехват. Все вокруг было как всегда, только катились в воздухе отзвуки артиллерийской пальбы, да за крутым, нависшим над водой бортом неслись, отставая, многочисленные колотые льдины, то белые, то лиловые, будто облитые чернилами. Со скрежетом цеплялись за металл, ползли вдоль борта, крошились, подныривали под брюхо. Буксир бодался, вспарывал носом узкие белые поясины льда, продирался к цели.

– Когда успело натащить столько? – удивилась мама.

Вовка не понимал спокойствия взрослых. Ему казалось, что они притворяются. Рядом где-то пальба идет, а они льдом интересуются.

– Мама, – напомнил он. – Стреляют.

Мама покачала головой:

– Да нет, миловал Бог.

– Как это миловал?

– Ну, тут район особый. Читал ведь про необъясненные атмосферные явления? Значит, должен знать, что такие явления иногда бывают очень шумными. Так что спускайся в каюту. Леонтий Иванович обещал погонять тебя по немецкому языку. – И добавила, засмеявшись: – Тертюха.

– Какая еще тертюха?

– Лед такой.

По грубым командам боцмана, по грохоту сапог на палубе Вовка с тоской и восторгом понял, что «Мирный» действительно подходит к острову. Но сидел на рундуке беспощадный Леонтий Иванович и остро поблескивал стеклами очков в железной круглой оправе.

Тире точка тире…

Вот тоже! Мама наверху со снаряжением возится, а Леонтий Иванович, так называемый мужчина, отнимает у Вовки время!

Точка тире точка точка…

«Морзянкой долбит».

Тире точка тире…

Это же буква К, дошло до Вовки.

Точка тире точка точка…

А это буква Л…

Точка тире…

Точка тире тире…

Точка тире…

Клава… Какая Клава?.. – не понял Вовка. – У него, наверное, жена есть…

Точка тире точка точка…

Тире точка тире тире…

Точка точка точка…

Тире точка тире тире…

Точка точка…

Вовке вовсе не хотелось дразнить Леонтия Ивановича, но как-то само собой получилось – лысый…

– Готов? – остро глянул Леонтий Иванович. И предложил, ухмыльнувшись, будто знал что-то такое про Вовку: – Начнем с перевода. Согласен?

И медленно продиктовал:

– «Спартаковцы – друзья народа…»

Наверное, вычитал про такое в книжке.

– «Спартаковцы – опора народа…» Теперь переведи на немецкий.

«Почему у Леонтия Ивановича такой взгляд? Почему его все боятся и редко с ним разговаривают? – никак не мог понять Вовка. – О чем он постоянно перешептывается с мамой?..»

Однажды слышал от радиста такое.

Девочка не бере-Девочка на бе-ре?Девочка на берегуСобирает раковины.Беленькие, сере-Беленькие, се-ре?Беленькие, серенькие,Пестрые, караковые…

Очки Леонтия Ивановича поблескивали, а мама слушала, руки сжав.

Она, их пронзая,Она, их пронза-я?Она их пронизываетНиточкой оранжевою,И сидит у мая-И сидит у мая-я?И сидит у маяка,Никого не спрашивая…

Интересно, что там за бортом сейчас?

Все еще тертюха, или уже склянка пошла?

И что это за атмосферные явления, которые лупят по ушам как из главного калибра?

Точка тире точка точка…

Точка…

Тире точка…

Тире…

Точка тире точка тире…

Точка точка…

«Лентяй…» Это кто лентяй? Это что, получается – я лентяй?

– Вот так-то, братец! – остро хохотнул Леонтий Иванович, будто поймал его на чем-то запретном. – Хочешь стучать, стучи отчетливей. И давай попробуем теперь по-немецки? – хвастался.

Но вопросы становились бессмысленными.

Спросил, например, чем занимается белый полярный медведь в зоопарке Гагенбека?

– Развлекает фашистов!

– Ну и дурак! – заметил Леонтий Иванович. Неясно только, Вовку имел в виду или белого медведя. – На поставленные вопросы отвечай развернуто. Ошибешься, поправлю. И совсем не к месту спросил: – Одежонка-то у тебя в порядке?

Этого Вовка не ожидал. Неужели Леонтий Иванович подозревает? У меня карманы малицы, подумал, набиты сухарями и сахаром. Две недели экономил на завтраках и обедах. Отчаянно замотал головой:

– У меня все целое. Мама смотрела.

– Ах, мама…

Глаза Леонтия Ивановича подернулись под железными очками мечтательной влажной дымкой. Вовка даже разозлился. Спросил, отводя глаза в сторону:

– Леонтий Иванович, а где вы так хорошо изучили фашистский язык?

– Фашистский? Нет такого языка, братец! Есть прекрасный немецкий язык. На нем «Капитал» написан. Слышал про такую книгу? На немецком языке говорили Гёте и Гейне. Так что ты, братец, с выводами не спеши, а то вырастешь дурачком-попрыгунчиком.

– А все же, Леонтий Иванович?

– Я в Поволжье рос, братец. Там немцев – пруд пруди.

– А зимовали где?

– В Тобольске.

– Да нет, я про Север.

– А-а-а… – протянул Леонтий Иванович. – Ну, бывал, бывал на Севере. Что тут такого? На острове Врангеля бывал. Встречался с твоим отцом, кстати. Крепкий товарищ. На Севере все друг другу помощники. – Леонтий Иванович рассмеялся: – Мы там твою маму здорово расстраивали.

– Это как?

– А медведи нам мешали. Повадились к домикам, сил нет. То склад пограбят, то обидят собачек. Мы с Пашей, с отцом твоим, в один день разыскали сразу две берлоги. Только с карабином в берлогу не полезешь, да? А медведи тоже не дураки, не выходят на воздух. Как ни зови, не выйдут. Вот мы и надумали. У меня револьвер был системы «кольт». Старый, потертый, но ужасной убойной силы. По очереди лазали с Пашей в берлогу. А мама твоя сердилась, естественно!

– И вы лазали? – не поверил Вовка.

– А почему нет? – засмеялся Леонтий Иванович.

Вовка пожал плечами. Ну, отец – это понятно. Но чтобы толстенький лысенький человечек полез в берлогу… Он же стихи читает про каких-то девочек на берегу… Чтобы Леонтий Иванович сильно не задавался, Вовка спросил:

– А почему вы сейчас не на фронте?

Вопрос радисту страшно не понравился.

Он побагровел. Даже лысина у него побагровела.

– Нахал ты, братец! – сверкнул он железными очками. – Думаешь, фронт – это только там, где стреляют? Неверно! Фронт повсюду. Куда ни глянь, везде грозная опасность. Болтуны, вредители – это тоже враги. Не смотри, что здесь север, ничего, кроме льдов. У нас здесь тоже идет война.

– Какая еще война?

На этот раз Леонтий Иванович отвечать не стал. Так разозлился, что только буркнул под нос по-немецки: «Эр ист…» А Вовка уже про себя добавил: «… блос айн Бубе». Мальчишка, дескать!

Взлетел вверх по трапу.

Мористее «Мирного» до горизонта тянулись широкие поясины битого льда.

Над скользкими отпадышами, прозрачными, поблескивающими стеклянистыми околышами стояло солнце – низкое, осеннее. Над разводьями, взламывавшими лед как кривые молнии, курились темные испарения. А правее, за неширокой полосой вольной воды, белел снегами, долго тянулся приземистый сероватый берег, окаймленный грязными, выжатыми на сушу льдинами. Кое-где они были такие толстые, что «Мирный» запросто мог пришвартоваться к ним, как к молу.

Вовка назубок помнил карту острова.

Хребет вдали, конечно, – Двуглавый. Голый, неприступный.

С запада на восток хребет Двуглавый тянется через весь остров, разделяя его на две неравные части. Северная – бухта Песцовая, где под скошенными утесами стоят в снегах бревенчатые домики метеостанции, и южная – Сквозная Ледниковая долина, плоская, как сковорода. Пройти от метеостанции на Сквозную Ледниковую можно только берегом или Собачьей тропой – через узкое ущелье, рассекающее хребет.