Пенсеры и пенсы - Геннадий Прашкевич

Геннадий Прашкевич

Пенсеры и пенсы

С «тетками»

7 октября 2413 года.

19.10. На реке Голын безоблачно.

Раньше я не работал с пенсерами.

Помогал, да. Но пенсерам многие помогают.

Все мы из океана. Все мы родственники – по предкам. Все одной крови, что там ни говори. В штампах (и в штаммах) есть свой смысл. Все мы – сородичи и современники, но время течет, время уходит, ты стареешь, преступая, наконец, некую границу. Тебе девяносто. Тебе, наконец, сто. Почему нет? Тебе сто пять. Цифры скачут как сумасшедшие. Шумные цивилизационные центры утомляют. Смеющиеся молодые лица утомляют. «Отправляйся-ка, парень, отправляйся на поиски новых мест». Старинная песенка стала гимном свободных пенсеров, знаменитое полотно «Снежная буря на горе Бумза» превратилось в символ движения. Некий Счастливчик (по крайней мере, его знают под этим прозвищем) в возрасте ста девятнадцати лет покорил западное ребро горы Бумза, столь же величественное, сколь неприступное. Ледяная стена, грозные трещины, осыпающиеся снежные карнизы – Счастливчик покорил именно западное ребро.

Никакой гарантии на возвращение?

Нет, нет, пенс вернется! Не может не вернуться.

Бибай. Звучные монгольские словечки в большой моде на реке Голын.

Пенс по прозвищу Счастливчик непременно вернется – опять в Дин-ли, центр пенсеров. Прищуренные глаза сияют, как ледяная кромка хребта на восходе. У такого крутого пенса много приятелей. Они ждут его. Все вместе они будут сидеть за столиком тихой набережной, пить травный чай, наслаждаться заразными монгольскими танцами, а Счастливчик расскажет о снежной буре.

О великое, облачное искусство! С него все начинается, им все заканчивается.

О великая, великая игра! С нее все начинается, ею все заканчивается.

Конечно, не всякий пенсер – пенс, зато все пенсы пенсеры. Если отвлечься от привычной бытовой фразеологии, пенс – это тоже пенсер, но, как говорят, с шилом в одном месте. На фоне крутящейся снежной воронки, втягивающей в себя все сущее, Счастливчик смотрится как надо. Щеки в инее, ледоруб в руке.

Не думайте о ледяной стене, пенс вернется.

В Отделе этики не говорят, с кем ты будешь работать.

А вот где работать, это известно. В Дин-ли, в центре пенсеров.

Остальное «тетки» подскажут. Им виднее. Единая мировая система всеобщей информации (камеры Т, в просторечье – «тетки») укажет, подскажет, прояснит, наведет на правильную мысль, прочертит возможные пути подхода к проблеме. А главное, «тетки» ни на минуту не позволят забыть о том, что, достигнув счастливого возраста (девяносто лет), пенсеры отбывают в выбранные ими края вовсе не для того, чтобы длить надоевший им образ жизни. Нет, нет. С них хватит. Они вам все отдали, молодые челы! Ваши сумасшедшие города – в прошлом. Хотите знать, как мы чувствуем себя вдали от вас, от детей и внуков? Да хорошо чувствуем. И устраивались мы на реке Голын, на дальних островах, в бывшей тундре не для того, чтобы снова и снова обсуждать давно надоевшие нам проблемы. Еще раз, с нас хватит. Мы навсегда освободили себя от суеты, а вас от лишних забот. Мы теперь не вмешиваемся в дела молодых челов. Мы теперь полны своими собственными страхами, собственными комплексами, у нас свои интересы, запах, еда, это все – наше. В Дин-ли нет никого, кто был бы моложе пограничного возраста. Девяносто лет – наш «молодняк». Это кандидаты в пенсеры. Сколько вам лет? А вам? Тридцать пять! Вот видите. Слишком долго тянулись времена, когда о пенсерах говорили в основном как об отработанном материале. Да, отработанный материал, да, беспомощная биомасса, нуждающаяся в постоянном внимании. Старики – разве не вечный тормоз прогресса? В эпоху непрерывных войн и общественных взрывов, во времена, предшествовавшие Климатическому удару, видимо, приходилось так думать. В конце концов, это не мы, это природа придумала постоянную смену живого.

Но пенсеры сумели организоваться.

Они не ушли из мира, они просто отдалились.

Они просто сменили направление своих мыслей. Они перестали постоянно суетиться, жить в суете, думать о суете, они живут в своем мире, повинуются своим желаниям. Они, наконец, получили возможность жить так, как им хочется, и не мешать тем, от кого зависели.

На реке Голын безоблачно.

В Отделе этики мне сказали: летишь в Дин-ли, остальное «тетки» подскажут.

И еще сказали: ты, Лунин, не нервничай. В Дин-ли не надо нервничать, там этого не любят. Отбрось привычные представления о старых немощных людях, не бросайся уступать место каждому встречному, в Дин-ли это может показаться бестактным. Не выказывай чрезмерного уважения к тому, кто выглядит значительно старше (там, в Дин-ли, все старше), это может обидеть твоего визави. Не считай, что с любым делом ты справишься быстрей и лучше любого морщинистого и седого пенсера только потому, что тебе тридцать пять, торопливость может выставить тебя в смешном виде.

И еще раз особенно подчеркнули: ты летишь в центр пенсеров.

Это за условным полярным кругом, если смотреть на карту.

Климатический удар изменил историю человечества.

В последние пятьсот лет глобальное потепление выровняло береговую линию океанов, часть земель затопило, часть превратило в цветущие зоны. Такие понятия, как полярный круг и высокие широты, заполнились другим смыслом. Можно сказать, они заполнились прекрасным шумом листвы, порывами теплых ветров с реки и с моря, птичьим щебетом.

Ты в игре, сказали мне в Отделе этики.

Сойдешь с планера, поселись в гостинице «Голын».

И вообще, относись к делу с юмором, Лунин. Помнишь кависта Соловьева. Так случилось, что он вернулся с задания только через семь лет, – без правой ноги, зато с чрезвычайно качественным отчетом. Потерянная нога захоронена где-то на берегу Байкала, это не мешает Соловьеву жить полной жизнью. Бери с него пример, Лунин. У кависта Соловьева с чувством юмора все обстоит правильно. Одной ногой я уже там, любит повторять он. По крайней мере, на эти его слова часто ссылается пенсер Ида Калинина, с детства мечтающая о дружественной прочной связи с иным миром.

У меня были и свои причины для поездки в Дин-ли.

Впрочем, мои личные причины Отдела этики не касались.

Придет время, я представлю подробный отчет, этого достаточно.

Пенсеры тоже полны страстей, дело не в скорости протекания биологических процессов. Жизнь пенсера – большая река, излившаяся на равнину. Сплошные долгие тихие плесы, но там заметен водоворот, и там, и вон там еще. Что мы знаем о глубинных течениях? Конечно, многие пенсеры любят Реальные кварталы, неторопливые суждения о жизни и смерти, классический стиль в живописи, облачное искусство. Зато для пенсов, которые с шилом в одном месте, все искусство – заоблачное. Пенс с шилом в одном месте и в сто, и в сто десять лет готов подниматься на ледяные пики Крыши мира, прыгать с парашютом в безжизненную раскаленную пустыню. О, эти затяжные прыжки! Свободное падение – всегда круто, на него не каждый молодой чел способен. Тут, правда, надо помнить, что любому молодому челу всегда есть что терять, а, скажем, на сто одиннадцатом году уровень беспокойства в человеке резко снижается.

Это понятно, основные задачи выполнены. Теперь ты – пенсер. Играй!

Отдел этики строго следит за тем, чтобы никто, как писали давние классики, не ушел обиженным.

Об этом я думал на борту планера.

Три часа ровного успокаивающего полета.

Индивидуальные соты были закрыты, только соседки в правом ряду презрели правила. Они подняли цветные колпаки над своими креслами. Они кудахтали как куры. Они не обращали на меня никакого внимания.

Не обращали – да, но все замечали.

Вон, замечали, молодой чел летит в Дин-ли.

«У него, наверное, нет выбора», – смеялась одна.

«Какой выбор среди сверстников», – смеялась другая.

Подведенные морщины говорили не столько о возрасте, сколько об отношении к возрасту. Бибай, кудахтали они. Вон рядом летит молодой чел. Это я так для себя переводил их ужимки и жесты. Наверное, в Дин-ли у молодого чела есть взрослые близкие, перевалившие критический возраст. Мои спутницы (оранжевые волосы и синие) были уверены в том, что я лечу в Дин-ли надоедать близким. Подчеркнутые специальным карандашом морщины нисколько их не смущали. «А воду найдут обязательно», – утверждала оранжевая. Синяя клохтала в ответ: «Ну, найдут, нам-то что?»

Воду? Какую воду?

Ах да. До меня наконец дошло («тетки»), что они говорят о живой воде.

Невероятные слухи быстро распространяются, впрочем, мои спутницы скоро перешли на Счастливчика.

«Счастливчик – придурок…»

«Зато он поставил Одиссея…»

«А все равно разговаривает с сиренами…»

Почему-то последнее больше всего их веселило.

Они, к слову, вспомнили какого-то Щербака. Видимо, еще один пенс, из тех – с шилом. Называли они Щербака ласково – Тарвоган, друг сердешный. Но он их достал. Он их здорово достал. Он поступил совсем не так, как они ждали, а ведь Тарвогану уже сто семь. Он не должен был подводить синюю и оранжевую. По некоторым их словам я очень скоро составил портрет друга сердешного. Этот Тарвоган, он маленький, как летучая мышь, и боится флирта, как кислотного дождя. Но он клялся моим спутницам, он обещал полететь с ними в Дин-ли, обещал подпереть их своими хилыми плечиками. И вот обманул. Такую синюю и такую оранжевую каждый может обидеть. Друг сердешный предпочел моим нынешним спутницам подземелья пещеры Карр, они называли их Пропастью. В ней, в Пропасти, он и пропадет, кудахтала оранжевая. Под рев подземных водопадов, вторила синяя. Тарвоган, друг сердешный, обломал им весь кайф. Теперь глазастые, как совы, с округлыми румяными лицами, густо разрисованными стильными морщинами, они перебрасывались фразами, не всегда мне понятными.