Теория прогресса - Геннадий Прашкевич

Геннадий Прашкевич

Теория прогресса

ВОЙНА ЗА ПОГОДУ

Глава первая.

МОРСКАЯ СКУКА

Заскучать в море?

Вовке Пушкарёву такое в голову не приходило!

Оно, конечно, заскучать можно и на родной Кутузовской. Заскучать можно даже на этой прекрасной набережной, где прошла почти вся Вовкина четырнадцатилетняя жизнь. Но Ленинград – не море. В Ленинграде Вовка знал тайны всех проходных дворов. В Ленинграде свистни закадычного корешка Кольку Милевского – и вот перед тобой открыты все пространства! Хочешь, плыви на колесном пароходике в Петергоф, никто не ссадит тебя с деревянного борта. Хочешь, гуляй по Новой Голландии до самых сумерек, до тьмы кромешной. А хочешь, езжай до Дудергофской горы, до Комендантского аэродрома! Заскучать можно и в деревянной Перми, в этом уральском деревянном городе, но хмурый однорукий физрук седьмой мужской школы скучать не позволит. «Эвакуированные, шаг вперед!» На «полуторку» и в соседний совхоз. Пусть подкормятся. Убирали в полях картошку, подбирали колоски, в лесу собирали сосновые шишки для госпиталей.

О, сводки Совинформбюро!

О, черные картонные репродукторы!

Иногда Вовке казалось, что твердый, четко выверенный голос Левитана знаком ему с первых дней рождения. Иногда ему казалось, что он всегда жил и всегда, наверное, будет жить в крохотной беленой комнатке, которую мама снимала у тети Поли – рыхлой бабули, несмотря на свой возраст каждый вечер уходившей на дежурство в какую-то контору.

Вовка часто оставался один, зато у него была карта!

Географическая, подробная, вся в дырочках-уколах от передвигаемых на ней флажков. Карту Вовка привез из Ленинграда, снял прямо со стены отцовского кабинета. И когда смотрел на карту, то видел Литейный проспект, колонны грузовиков, колонны штатских с винтовками, мрачных солдат, ведущих на привязи, на длинных тонких тросах, неуклюжие заградительные аэростаты. И только потом при мыслях о фронте на карте проступали смутные пятна Скандинавского полуострова и северных островов.

Вот зачем, скажите, здоровому парню сидеть в Перми?

Выпускной класс? Да ну! Чепуха! Кому нужны эндотермические да экзотермические реакции, законы сохранения массы и энергии? Здесь подлил, там отлил, рано или поздно все вернется к прежнему виду. Кому интересно, что река Амазонка каждый год выносит в океан пятьсот миллионов тонн ила?

Вовка Пушкарёв хотел помочь Советской армии.

Он хотел помочь солдатику с плаката «Клянусь победить врага!», на котором этот совсем молоденький солдатик радостно целовал уголок красного знамени. Он хотел помочь белобрысой девчонке с плаката «Боец, спаси меня от рабства!», которая с отчаянием к нему тянула руки из-за колючей проволоки.

Но вместо фронта пришлось отправиться в Игарку, к бабушке.

Сперва Вовка обрадовался – настоящее море! Плыть до северного енисейского порта Игарка. Из Архангельска. Это очень далеко. Это очень не просто. Сперва на острове Крайночном высадят маму и радиста, а потом уже Вовку – в Игарке. Это же здорово, что мама не захотела оставить Вовку в Перми! Но вот вздыхает, всхлипывает за кормой «Мирного» уже второе море подряд, а Вовка ничего интересного так и не видел. Буксир ползет из тумана в туман, трусливо прячется в каждом сером облачке тумана. Ну, выглянул на несколько минут голый каменный лоб мыса Канин Нос, что с того? Вовку укачивало до умопомрачения. Он встать не мог. Зеленый, как ламинария, сутки валялся на рундуке.

Но потом встал.

Потом выбрался на промозглую палубу.

Только опять, что толку? Одна беспросветная промозглая мгла. Жмучь, как объяснил хмурый боцман Хоботило. По левому борту, укрытая мутным дождем, явилась низкая полоска Гусиной Земли, обживал которую когда-то Вовкин отец – полярный радист Павел Дмитриевич Пушкарёв. А еще изрядно покачало «Мирный» под обрывистыми утесами мыса Большой Болванский. Расскажи закадычному корешу Кольке Милевскому, что за все путешествие видел по-настоящему только этот Болванский мыс, Колька, понятно, ржать будет. Из тумана в туман, из жмучи в морозгу. «Странный у тебя род занятий», – заржет Колька. И прав будет.

Интересным морское путешествие показалось Вовке только в первый день, когда караван грузовых судов под прикрытием двух сторожевиков вышел из Архангельска. В море на борт «Мирного» поднялся военный инспектор. Экипаж, а с ними всех вписанных в судовую роль пассажиров собрали в кают-компании и военный инспектор, злой худющий капитан-лейтенант (на кителе поблескивали узкие погоны с четырьмя звездочками) деловито и как-то очень хозяйственно заявил, что вот, мол, идет уже осень одна тысяча девятьсот сорок четвертого года и победа наша не за горами, но об осторожности забывать не надо, ой не надо о ней забывать ни на минуту! Недавно, заявил капитан-лейтенант, в фашистском главном штабе старика Редера сменил молодой фашистский адмирал Дениц, и этот сразу начал рыть землю, точнее, море, всеми копытами. Оживилась германская оберкоманда дер кригсмарине, обнаглели подводники. Стали заглядывать даже в наши внутренние моря. Недавно в Карском потопили транспорт у берегов Новой Земли, а у Ямала загнали на мель груженную лесом баржу. Экипаж пытался спастись на шлюпках, всех расстреляли из пулеметов.

Больше всего удивило Вовку то, что нашему командованию (понятно, со слов военного инспектора) были известны не только номера прорвавшихся в Карское море подлодок, но даже фамилии командиров.

Шаар. Ланге. Карл Франзе. Мангольд.

Интересно бы на них взглянуть. Маленькие, наверное, злые. Морды острые. Лежат под водой на рыхлом грунте, зарылись в ил, как крабы. Жрут кофе-эрзац с печеньем. Ждут, когда появится над ними кто-нибудь послабее – груженая баржа или пустой транспорт.

А если честно, не оказалось в море никаких подлодок.

И еще капитан буксира Свиблов Вовку сразу и напрочь невзлюбил.

Перед маминым радистом Свиблов вовсю любезничал, а Вовку невзлюбил. Все казалось ему, что шумит пацан на все Карское море, отвлекает внимание вахтенных от страшного, низкого, сумеречного полярного горизонта. На шее у капитана белый шарфик, на губах презрительная улыбочка. Ему бы думать об опасности, ему бы помнить слова того военного инспектора, а он только и делает, что гоняет Вовку и поправляет на груди белый шарфик.

Вздыхало Карское море.

Старый буксир срывало с волны.

Он проваливался в воду, вздымал тучи ледяных брызг.

Жалобно и скучно поскрипывали металлические шпангоуты. На палубе, на баке, в узких переходах противно пахло олифой, суриком, растрепанным пеньковым тросом. Круглая корма раскачивалась, как качели. От непрекращающейся качки сладко и тошнотворно сводило желудок, но по полной дань морю (точнее, морской болезни) Вовка отдал еще под Каниным Носом и теперь, бледнея, упрямо цеплялся за леера, с обидой думая: ну совсем не те пошли капитаны! Белый шарфик на шее, а боятся любого звука! Понятно, военный инспектор просил не забывать об осторожности, но не трусить же он просил советских военных моряков, не прятаться все время в густом влажном тумане, а всечасно помнить про врага! Не случайно именно Вовка поднял боевую тревогу, заметив на волне черный вражеский перископ!

Мощно рявкнул судовой ревун. В один момент сдернули чехол с торчащих на корме спаренных крупнокалиберных пулеметов, а Вовка еще прибавил динамики происходящему пронзительным свистком, который спер в Архангельске в портовом складе. Помогал полярникам грузить на буксир снаряжение, а свисток как-то сам попал под руку. На вид простенький, а слышно на пять миль. Боцман Хоботило глаза выпучил, услышав. Загрохотал, как слон, по железной лесенке, вырвал свисток изо рта. Дескать, дурак! Дескать, не зови Лихо, пока оно тихо! Дескать, из-за тебя все время шум, пащенок. Радист специально вторые сутки не выходит на связь, чтобы никто не обнаружил буксир, идем в плотной зоне радиомолчания, а ты свистишь на весь север! Где свисток спер, поливуха?

Поливуха – это такой подводный камень, через который вода переливается, не давая буруна. Опасный камень, подлый, издали почти незаметный.

Нечестно сравнивать Вовку с поливухой.

А боцман одно: «Не учи бабушку кашлять!»

Походи Хоботило на настоящего морского боцмана – ну там, свисток на груди, клеенчатая зюйдвестка, высокие морские сапоги, выпяченный волевой подбородок, Вовка многое бы ему простил. Но боцман Хоботило походил на горкомхозовского пермского возчика. У Свиблова хотя бы белый шарфик, а боцман носил черный отсыревший бушлат, и пахло всегда от него хлебом и суриком. Сапоги кирзовые разношенные. Меховая шапка…

Боцман в шапке! С ума сойти!

Мама терпеливо объясняла: Хоботило – он из поморов, у него и фамилия поморская. У немцев немецкие фамилии, у нас, у русских, – русские, а у боцмана – поморская. У немцев вот Карл Франзе, Шаар, Мангольд, Ланге, у нас – Пушкарёвы, Свиблов, всякие Ивановы, а у поморов – Хоботило. Так они называют кривые мысы, глубоко врезающиеся в море.