Дни тревог - Григорий Никифорович Князев

с дочкой? Восемь лет всего. Клава на последнем месяце беременности. Куда определить? Спросить Кононова? Он и так все знает, а посоветовать… Что он посоветует?

— Когда ехать? — поднялся Рудаков.

— А вот подпишу мандат, пришлепну печать — и в дорогу. Возьмешь с собой пятнадцать человек — милиционеров и красноармейцев из комиссии по борьбе с дезертирством. Весь мой конный резерв. Не расчихвостишь банду, загубишь людей, тогда… Сам понимаешь. До Алапаевска могут добраться.

Уже в десятых числах мая Рудаков выступил против банды, расположившейся вдоль реки Вязовки. Колчаковского унтера Афанасия Мугайского кто-то известил о прочесывании леса отрядом Рудакова, и тот готовился к встрече, но серьезного сопротивления оказать не мог. Рудакову удалось распылить главные силы банды. Часть крестьян — в основном молодые парни из окрестных деревень — побросали оружие, сдались на милость милиции. Афанасию Мугайскому удалось скрыться. Он добрался до деревни Берестнево, оттуда связные доставили его в расположение Василия Толмачева.

Рудаков с волостным военкомом Федором Долгановым еще несколько дней прочесывали Вязовский лес. То тут, то там обнаруживали поспешно брошенные землянки. Кто-то увязался за Мугайским и перебрался в банду Толмачева, кто-то навострил лапти в родную деревню: пропади она пропадом, война эта. Вон уже трава до колен, сено косить надо, а там и до жатвы недалеко…

Оторвавшись от облавы, бродил одиноко по лесу обросший белым пухом, обовшивевший, неженатый еще мужик из деревни Комаровой — Федор Комаров. И в лесу оставаться, и в деревню к тятьке с мамкой идти — всего боялся Федор: расстреляют, не пощадят. Бухался на колени, крестил свою глупую башку, лепетал без особой надежды: «Святый боже, святый крепки, святый безмерны…» Забыв, что еще там, Федька доставал из-за пазухи клочок бумажки с накорябанной на нем молитвой, выскуливал: «…святый безмерны, помилуй нас от вечных мук ради пречистые крови твоя. Прости нам прегрешения наши ныне и присно и во веки веков…»

Этот клочок бумажки дошел до нас. Его изъяли у мертвого Комарова. Не собирались убивать его милиционеры Рудакова. Узнав парня из Комарова, кричали ему, называли по имени, уговаривали бросить винтовку, вернуться в деревню, сообщали, что ждет его там Тонька-зазноба. Не послушался. Залег за сосной, распаляя себя, стрелял, пока не убили.

Кроме молитвы нашли у Федора Комарова еще и недописанное письмо к родителям:

«Теперь не знаю придется или нет вернуться домой простите и благословите дорогие родители наверно больше не видеться можно было бы жить еще так как жили но это лютей и можно замереть голодной смертью очень плохо нашему брату пожалел я своего имущества…»

Но вот наконец у меня в руках составленный заведующим губернским отделом юстиции Алексеем Федоровым «Обвинительный акт по делу ста тринадцати». Именно столько человек предстало перед Екатеринбургским военным трибуналом в связи со зверским убийством Евгения Ивановича Рудакова, его жены Клавдии Николаевны и многих других представителей местной власти. К этому же времени подоспело письмо из Алапаевска от старого большевика Владимира Алексеевича Спиридонова. Он писал:

«В период пребывания колчаковцев Евгений Иванович Рудаков служил в комендантской части и доставал документы для коммунистов о их «благонадежности». Он очень многих спас».

Вот почему, интересуясь историей зарождения советской милиции на Урале, воссоздавая события, предшествовавшие гибели коммуниста Е. И. Рудакова, я искал и сведения о милиции, существовавшей при Колчаке. Дело в том, что осложнившаяся обстановка на Восточном фронте в 1918 году (и не только на фронте, но и во всей стране) требовала от ЦК партии принятия новых решительных мер борьбы с белогвардейщиной и интервенцией. Одной из таких мер явилась активизация большевистского подполья в тылу врага. В декабре 1918 года ЦК постановил создать Сибирское (Урало-Сибирское) бюро ЦК РКП(б), в которое вошли опытные большевики, умелые организаторы подпольной работы.

В Алапаевске подпольную группу возглавлял Ефим Андреевич Соловьев. Связанные с этой группой коммунисты сумели устроиться в железнодорожные мастерские, в пекарню, проникли в воинские учреждения, в колчаковскую милицию.

Последующие документы все же уточняли: Евгений Иванович Рудаков конспиративно работал не в колчаковской милиции, а в военной комендатуре. Но это не меняло дела. Процитирую несколько строк из воспоминаний старого большевика Алапаевска, члена партии с 1918 года Аркадия Павловича Селенина:

«Евгений Иванович Рудаков был при царском строе подпольщиком-большевиком, работал слесарем на… металлургическом заводе. Состоял в боевой дружине рабочих…»

Алапаевск славен революционными делами. Еще в 1903 году здесь был создан социал-демократический кружок, которым руководил Николай Коростелев. События 1905 года отмечены в Алапаевске крупнейшей забастовкой, которая завершилась созданием Совета рабочих и крестьянских депутатов. В гуще политических и революционных событий в то время был и молодой слесарь Евгений Рудаков.

А. П. Селенин пишет дальше:

«За изготовление бомб для борьбы с царским самодержавием в 1907 году Рудаков был арестован, сидел в тюрьме пять лет. С 1917 года с оружием в руках сражался красногвардейцем с белогвардейцами за Советскую власть».

Разве мог такой человек, прошедший испытания на крепость еще в годы первой революции, остаться в стороне от подпольной работы! Нет, Рудаков был одним из многих рядовых коммунистов, которые шли в самое пекло борьбы.

Вернемся к событиям лета 1920 года.

8 июня банда Василия Толмачева, несколько оправившись от ударов, нанесенных объединенным отрядом милиционеров и красноармейцев, собралась, чтобы определить дальнейшие свои действия. Присутствовал и капитан Михаил Тюнин, с которым Василий Толмачев встречался в Туринске. Любопытны показания одного из арестованных позже бандитов — Петра Берестнева, непосредственного участника убийства коммуниста Рудакова и его жены:

«На собраниях я был три раза. На одном был какой-то неизвестный мне мужчина, назвавший себя офицером. Он среднего роста, на глазах пенсне со шнурком, одет в кожаные с высоким подбором сапоги, черную поддевку, защитного цвета галифе, на ремне кобура с револьвером, на голове шляпа. Фамилию его не знаю, но брат называл его — Михаил Евгеньевич. На собрание в лес к нему приходила монашка. Имя ее Евгения Александровна… Она приносила Михаилу Евгеньевичу сухари, сливочное масло, два огурца и остальное, что — не помню. Он ночевал в лесу. На собрании говорил: «Надо соединяться всем вместе, иметь связь, искать в лесу и деревнях дезертиров, и их организовывать. Я имею связь с Ирбитом, Алапаевском, Екатеринбургом, а другие, подобные мне, имеют связь и дальше, а когда все будет устроено, связь будет широка и глубока, мы устроим восстание, я вам оружие достану, патронов».

Утверждая все это, Михаил Тюнин не врал, не бахвалился. Достаточно хотя бы вспомнить Антонова, главаря восстания в Тамбовской губернии, которому удалось направить против Советской власти десятки