Семиозис - Бёрк Сью

Стивленд Барр не очнулся – он умер много лет назад из-за сбоя системы гибернации. Кришна Нарашима умерла на борту от пневмонии. У Хедике отказали почки, но он поправлялся благодаря выращенным клетками мозгового вещества.

Пробуждение было всего лишь началом. Два из шести посадочных модулей разбились. При первом крушении Террел сломал ключицу, а Розмари Ваукау раздавило грудную клетку. Второе, катастрофическое, убило двенадцать пассажиров и уничтожило незаменимое оборудование, включая пищевой синтезатор, – слишком тяжелый и объемный, чтобы брать в полет запасной.

Сила тяжести, на одну пятую больше земной, порождала ошибки. Когда я выходил из нашего посадочного модуля, у меня закружилась голова и я упал, к счастью, всего лишь вывихнув лодыжку, хотя во время спячки наши кости теряли кальций, становясь ломкими. Груди женщин и мошонки мужчин весили больше и ныли, сердца работали с повышенной нагрузкой.

У нас была сыпь от местного сумаха, вспухшие следы от укусов жукоящериц и диарея, пока мы не сумели искусственно стимулировать новые пищеварительные ферменты и наша кишечная флора не адаптировалась. Какой-то местный грибок вызывал заболевание гиалиновых мембран, коллапс легких. Это убило Луиджи Дини, второго ботаника, до того, как Рамона нашла фунгицид. Венди повредила ногу, ремонтируя трактор, в рану попала инфекция, и медикам пришлось ампутировать ей стопу. Будучи неизменно стойкой, она переименовала себя в Венди Полстопы.

И вот теперь Кэрри, Ниния и Зия умерли, отравившись плодами. У нас все еще оставалось достаточно народа, чтобы заселить планету: мы могли воспользоваться привезенным с собой запасом замороженных яйцеклеток и сперматозоидов. Генетический материал нам был не особенно нужен – но нужны были рабочие руки.

Сейчас, через месяц после прилета, необходимо было разобраться с тем, что происходит со снежными лианами. Я прошелся вдоль восточных зарослей позади строений нашей деревни. Игольчатые лианы сплетались между осинами, словно костяная колючая проволока. Я искал проход: прогалину от упавшего ствола или звериную тропу. Я убеждал себя, что не боюсь какой-то лианы, – только не я, я же ботаник! Я миновал один из сортиров – и спугнул фиппокота. Он умчался в заросли. Я нашел его узенькую тропку, встал на колени и рывком пробрался внутрь. Внутри я оказался как в клетке.

Узловатые белые корни лиан и серые корни деревьев покрывали землю – твердые, как камни у меня под ладонями и коленями. Лианы выгибались над проходом, касаясь моей головы. Воздух в зарослях был неподвижен и пах истощенной почвой. Я пополз медленно: пригнулся, чтобы не наколоться на шип, и перенес вес на колено, которое уже ныло от узла на корне. Шип скользнул по моим волосам – и впился в кожу головы. Он дернулся назад, поднимая меня на ноющие колени. Я потянулся к шипу, нащупал его – и его острый край вспорол мне пальцы. Шип в голове снова дернулся. Я с трудом сумел захватить его и попытался выдернуть. Колючки рвали мне скальп, мокрые от крови пальцы скользили. Наконец я стиснул зубы и потянул.

Я резко развернулся, проверяя, что впилось так сильно: белый шип в форме рыболовного крючка был измазан кровью. Он свисал с усика, закручивавшегося спиралью. Острый шипик, вот и все, такой же, как шипы на Земле, выросший на усике вроде тех, которые поднимали вьющуюся фасоль в саду у моей матери. Это – природные инструменты лианы. Их движения естественны и на Земле, и на Мире. Ничего личного – и ничего пугающего. Растения не нападают на ботаников. Я потянул за усик, проверяя его прочность. На него вполне можно было бы повесить мое мачете.

Вокруг меня расстилались лианы и деревья, на которых они паразитируют, – и больше ничего. Тихо и пусто: ни мха, ни папоротника, ни травы, ни конкурирующих растений. Лианы их уничтожили.

Я уже сомневался в том, что смогу выполнять эту работу. На Земле диплом ботаника позволил мне получить работу на промышленной ферме, где я наблюдал за генномодифицированной пшеницей. Четыре года я просматривал спутниковые снимки в околоинфракрасном диапазоне, выискивая темные пятна, признаки корневой пузырчатки, из-за которой растения вяли и из-за которой началась война, когда я был мальчишкой. Временами вокруг нас была только война: моя семья бежала, пытаясь скрыться от летающих камер – дронов, имитирующих птиц или насекомых. Дроны призывали более крупные вооруженные самолеты-роботы. Если они нас и не убили бы, мы все равно могли умереть от голода. Мы были просто фермерами, а не чьими-то врагами, но если бы выжили, то могли бы вступить во вражескую армию, так что мы должны были умереть.

Сейчас моим долгом было исследовать планету и помогать выживать людям – и я вновь испугался. Может, на другой планете – той, куда мы исходно направлялись, – нам было бы лучше. Здесь я стоял на коленях в зарослях растения, которое совершенно не походило на послушную одомашненную пшеницу.

Вот только я – единственный ботаник колонии. У меня важные задачи, и я должен их решать, несмотря на свои страхи.

Краем глаза я заметил какое-то движение. Я увидел мох: зеленое пятно в изгибе толстого корня. Он снова пошевелился. Это оказался фиппокот. Я стал высматривать новые изгибы. Из них получались идеальные домики для фиппокотов. Земля была усыпана экскрементами фиппокотов – черными изюминами, постепенно растворяющимися в песчаной почве. Возможно, это был симбиоз, когда две жизненные формы помогают друг другу: снежные лианы предоставляли жилище, а фиппокоты – удобрение, как бромелии и муравьи на Земле. Однако это не объясняло, почему западные лианы внезапно стали давать плоды, способные убить фиппокота.

Мне нужны были образцы. С помощью перочинного ножа и пластиковых пакетов для образцов, которые я тщательно вычищал, чтобы многократно использовать, я набрал кусочки лианы, осины, плодов, почвы, экскрементов фиппокотов, опавших листьев и коры, а потом очень осторожно выполз обратно на солнце.

Я взял образцы у Снеговика и у западных зарослей, которые поранили меня, как и восточная лиана. Я провел анализ образцов, и результаты прояснили кое-что – но не самое важное. Восточные заросли и Снеговик генетически были идентичны. Видимо, Снеговик был дочкой от побега или подземного корня. Западные заросли были тем же видом, но другой особью. Я не мог объяснить, почему они стали ядовитыми. Я не мог утверждать, что восточные плоды останутся безопасными. Я так ничего и не выяснил.

Ближе к вечеру мы похоронили Нинию, Кэрри и Зию там же, где и остальных, – на южном краю поселка, на участке рядом с восточными зарослями, где землю покрывал ковер цветущего дерна, словно в саду. Мы со слезами сняли слой ароматных желтых цветов, выкопали три ямы и опустили туда тела. Все бросили по горсти земли, а потом мы закопали могилы и вернули дерн на место. Хедике начал петь. Джилл лила воду на могилы, дрожащим голосом читая стихотворение про реки и океаны. Каждый поделился самым хорошим воспоминанием об этих женщинах.

Зия вырезала мемориальные доски с именами и числом дней с момента высадки. На этот раз Мерл положил на могилы простые камни.

– Без имен и дат, – проговорил он, стряхивая с рук землю.

– Нам нужен Мирный календарь, – сказала Вера. – И Мирные часы. – Она указала на Свет в западной части небосвода. – Он садится за три часа до Солнца, а восходит на три часа раньше него. Так можно измерять время.

Она указала на еще одно похожее на звезду светило, спутник размером с астероид, который мы назвали Чандрой.

– Ее орбита почти такая же, как у оборота Мира. Для определения времени она не подходит, может, только для времен года. А вот Галилей, – тут она указала на светило на северо-востоке, – подходит идеально. Он движется в обратную сторону, с запада на восток, так что его легко заметить. Он обращается два с половиной раза за сутки.

Паула прищурилась, глядя на небо.

– Спасибо. Это…

– Теперь он у нас есть, – перебила ее Вера, – наш собственный мир. Наши собственные часы, наше собственное небо, наше собственное время. Ради этого мы сюда и летели.