Восьмой поверенный - Ренато Баретич

в первый раз, потом коротко откашлялся и произнес официально и торжественно, как в какой-нибудь оперетте: — Не изволит ли господин чашу своего любимого напитка?

— Э-э-э… Пива бы какого.

— Бика-Кова, эт наверно японско, його нет. У нас есь туокмо местные биры. Хеникен, гезер, гинес, кликени, милоуки, бравария…

— «Гиннесс»? Здесь, у вас?

— А вы ишшо пойдите и попруобуйте спросить снаружи!

— О’кей, о’кей. «Гиннесс», пожалуйста.

Усатый быстро достал из холодильника три бутылки настоящего «Гиннесса», поставил их вместе со стаканом на барную стойку и положил рядом открывалку.

— Смогёте соами? Коль цево надо — зовите.

Сказал, как узлом завязал. И сел обратно за стол рядом с бабкой. Чтобы дальше молчать. Молчал и Синиша. Делая вид, что не смотрит, он на самом деле следил за их лицами в отражении сильно потемневшего от времени зеркала, на котором красовалась бледная надпись: «Пей мало, пей хорошо!». «Каменные гости», — подумалось ему. Его охватило желание показать Жельке, дуре эдакой, этих людей или хотя бы описать их. Когда он откупорил третью бутылку, усатый встал, вынул из холодильника еще три, поставил их на барную стойку, молча кивнул и вернулся за стол. Спустя три часа морского путешествия у Синиши здорово разболелись ноги. Но единственное место, куда бы можно было присесть, располагалось за спиной у траурной бабки, за столом с другой троицей молчунов. Там ему сидеть не хотелось. Если бы он знал, что кто-то из них с Третича, может быть, он бы и заговорил с ними, а так… Еще в Загребе он пытался морально подготовиться к вероятному неприятию и игнорированию со стороны местных. Он подготовился основательно, а после пары бутылок пива дело должно было бы пойти на лад. Однако теперь, когда он выпил четвертый «Гиннесс», а паром, не подобравший новых пассажиров, отлепился от Первича и пошел, вероятно, в направлении Вторича, он совершенно не представлял себе, как пробить этот лед, как изобразить открытость и простоту, чтобы завязать беседу с каменными гостями. Да, собственно, и зачем они ему? Ему главное как-то добраться до Третича, и, если бог даст, уже к Рождеству он, действуя с холодным расчетом, сумеет организовать эти чертовы выборы и вернется домой. Опять же к Жельке… Боже мой, кто знает, какие там потолки, на этом сраном островке? Черные, покрытые плесенью, с белеющими каплями, которые дрожат над кроватью, до тех пор пока, оторвавшись, не упадут на ледяную простыню? Может, пойти немного поболтать с капитаном? Сделать вид, что пришел взять что-то из сумки, и потихоньку начать разговор об осенней погоде, познакомиться, спросить о его работе и так далее… Хотя что он? Он, может, и неместный, просто работает на этом маршруте.

От мыслей его оторвал печальный гудок теплохода, после которого вибрация под ногами стала быстро смягчаться. Он отошел от барной стойки, сделал шаг и, покачнувшись, чуть не упал. Усатый улыбнулся правым уголком губ. Синиша потянулся за кошельком, но бармен замахал пальцем, поднимаясь ему навстречу.

— Муожете взять и энту шесту, — сказал он, протягивая ему с бара последнюю неоткрытую бутылку «Гиннесса».

— Там, куды грядете, оне пьют туолько штрельско.

— Извините, не понял?

— Туокмо штрельско, уно фистер, фюстер, как-то так си кьяма.

Синишин взгляд заставил усатого вновь попытаться активизировать словарный запас из казино «Эспланада», где он в свое время дослужился до должности помощника крупье, но потом его карьера резко полетела под откос, се ля ви.

— Австралийское пиво, господин. Там пьют только австралийское… — объяснил он, глумливо выделяя слово «австралийское». Левая бровь Синиши из вопросительного знака превратилась в мохнатый восклицательный, но его голова все же рефлекторно закивала, как будто все поняла.

— Йо воам вынесу борсетты, — сказал бармен и исчез за барной стойкой.

— Не нужно, не беспокойтесь… — попытался остановить его Синиша, но в этот момент тыльной стороны его ладони мягко коснулись темные холодные костлявые пальцы траурной бабки. Она молча смотрела ему прямо в глаза, мягко и тревожно, но в то же время строго, как матери смотрят в глаза сыновей, уходящих на войну. Он вспомнил свою тетю и на мгновение ощутил угрызения совести оттого, что он перед отъездом не навестил ни ее могилу, ни могилу своих родителей. Бабка разжала его пальцы, положила ему на ладонь четки и загнула их обратно. Потом, также не сказав ни слова, слабыми медленными шагами она направилась к выходу, не переставая креститься. Синиша посмотрел на черные пластмассовые четки в одной руке и на неоткрытую бутылку пива в другой, затем положил и то и другое в карманы куртки, удивленно пожал плечами и огляделся. Все уже ушли, поэтому он тоже вышел на палубу. Лил дождь, направляемый порывами ветра. Синиша вернулся за забытым зонтом, но не нашел его. На капитанском мостике не было ни души, отсутствовал и его багаж. Он тихо выругался, застегнул куртку, поднял воротник и осторожно вышел. Самый крупный населенный пункт Вторича едва виднелся из-за дождевой завесы, а на причале стоял какой-то костлявый тип в заношенном рыбацком плаще и в брюках, которые явно были ему коротки. У его ног стояли Синишины сумки, и он широко и радостно размахивал руками. В левой он держал раскрытый зонт премьера, а в правой — табличку, на которой большими буквами было написано «ПОВЕРЕННЫЙ!», а ниже, маленькими буквами: «Тонино => катер => Третич!»

* * *

Дождь становился все сильнее, поэтому поверенный поспешил залезть в небольшую каюту. Из-за своих размеров она была не слишком удобной, но с первого взгляда в ней была заметна какая-то аскетичная надежность, именно так какой-нибудь неискушенный человек с континента мог бы представить себе каюту своей первой яхты.

— Красивый у вас катер! — крикнул Синиша Тонино, а тот, широко улыбаясь, крикнул с кормы в ответ: «Спасибо!» — и сделал жест, который должен был означать «одну минуту, я сейчас подойду». Большим и указательным пальцами он легко придерживал штурвал и, глядя поверх палубы и носовой части, медленно отводил катер от причала острова Вторич. Когда судно закачалось на первых волнах в открытом море, Тонино взял в руки канат и обмотал его вокруг двух деревянных столбиков, чтобы закрепить штурвал. После этого он снял плащ, повесил его на дверь каюты и сел напротив Синиши:

— Автопилот, хе-хе… Ну, теперь мы наконец можем познакомиться и поговорить как два белых человека. Нравится вам катер, а?

— Да, он, как бы это сказать… Это пасара, да?

— Хм, нет, не совсем. Скорее разновидность лейта, но не забивайте себе этим голову. На Третиче все равно все называется другими именами.