Восьмой поверенный - Ренато Баретич

ведущую из комнаты — снизу доносилось приглушенное звяканье посуды — и быстро закрыл ее. Он достал из-под кровати эмалированную чашу, расположил ее поудобнее и присел.

— Ау! — вскрикнул он, когда холодный металл коснулся его причинного места.

— Ау! Твою мать… — повторил он, дотронувшись бедрами до ободка. Струя дергалась и прерывалась — впервые в жизни ему было так сложно помочиться. Ближе к окончанию процесса, когда ему было уже все равно, он посмотрел в окно. Красота этого голубого прямоугольника окончательно разбудила его и привела в чувство. На фоне неба в правом верхнем углу он заметил кружевной угол какой-то то ли простыни, то ли скатерти, который колыхался от легкого ветерка, будучи закрепленным где-то снаружи. Лишь этот белоснежный кусок ткани портил идеальную синеву окна и утреннего неба. Впрочем, он ее, может, и не портил, может, своим стыдливым трепетанием он, наоборот, добавлял ей очарования, усиливая ощущение какой-то вечной благодати. Синиша неожиданно почувствовал умиление, которое было отчасти вызвано тем фактом, что в этот момент он как раз отправил в ночной горшок последнюю каплю своего поэтического нутра. Он отодвинул наполненную чашу к кровати и подошел к окну, приготовившись увидеть какой-нибудь нечеткий, до боли средиземноморский пейзаж, панораму, что окрылит его на всю жизнь и оставит глубочайший отпечаток в его памяти.

— Черт возьми, а это что за хрень?! — выругался он шепотом, увидев крыши третичских домов: все они, насколько хватало глаз, были покрыты солнечными батареями! Он заметил их еще накануне в сумерках, но тогда быстро списал эту идиотскую фата-моргану на свои нервы и усталость.

* * *

Тонино стоял перед каменной раковиной и мыл тарелку, а за столом в инвалидной коляске сидел старик с хмурым морщинистым лицом и медленно, без особого энтузиазма, ел вилкой хлеб, накрошенный в кофе с молоком. Черная роговая оправа очков с правой стороны была заклеена старым куском пластыря.

— Доброе утро! — изображая любезность, поприветствовал их Синиша.

— О, и тебе, поверенный, — благодушно ответил Тонино. — Удалось ли тебе укрепить дух и тело для предстоящих задач? Садись, позавтракай с нами.

— Спасибо, я не привык есть с утра.

Старик движением брови, взлетевшей над пластырем, только теперь дал понять, что заметил его присутствие.

— Познакомьтесь… Мой отец, Тонино Смеральдич, а энто ноаш нуовый повери.

Тонино-старший на этот раз поднял на него оба своих глаза, но вновь лишь на секунду, после чего, не говоря ни слова, перевел взгляд обратно на стоявшую перед ним миску. Его сыну сделалось неловко, но Синиша равнодушно убрал протянутую было руку и пожал плечами.

— Тонино, где я могу умыться, ну там, привести себя в порядок?

— Ах да, извини, вон там… Сейчас покажу.

Минут пятнадцать спустя поверенный вернулся на кухню умытый, гладко выбритый, благоухающий и страшно сердитый на обоих Тонино.

— Может, ты хотя бы кофе выпьешь? — опередил гостя молодой человек, пока тот формулировал вопрос по поводу увиденного в ванной комнате. — По-турецки, эспрессо, с молоком?

— Ух, блин… Эспрессо, вернее, макиато: капни туда молока.

— Могу предложить овечье или козье. Коров на Третиче нет.

— Без разницы.

Козье молоко и итальянская керамика в ванной комнате. Солнечные панели и каменная раковина. Ночной горшок и этот старый нелюдим в новехонькой инвалидной коляске. Древние, склеенные пластырем очки и сверкающий больничный механизм для укладывания парализованных пациентов в ванну. Вакуумная пачка кофе «Лавацца» в буфете, который едва не разваливается от старости. Слишком много противоречий, слишком много нескладностей для утреннего Синиши. Мысли мешались в его голове, перескакивали одна через другую, он пытался успокоить их, периодически зажмуривая глаза, но ничего не выходило. Физически, как ни странно, он чувствовал себя прекрасно. Отдохнувшее тело наполняла легкость, оно было готово решать любые задачи… которые теперь не были так очевидны, как вчера, и на которые у него не осталось ни капли вчерашнего энтузиазма. Похожее состояние у него было полгода назад, когда он бросил курить и пережил первую неделю без никотина: тело жаждало активных действий, а мозг, не способный расставить приоритеты на день, повторял: «Закури, сконцентрируйся!» Закурить? Здесь, пожалуй, можно: они с Желькой бросили, когда шеф велел им перестать дымить, по крайней мере на публике. Здесь публики все равно нет. Как, впрочем, вероятно, нет и сигарет, а вместо них тут курят маквис и прочий кустарник.

Будто читая мысли заядлого курильщика, старый Тонино достал из кармана джемпера белый «Мальборо» и потемневшую от времени бензиновую зажигалку, которую некогда называли «товарищ в пути». Он медленно вытянул одну сигарету, закрыл пачку и молча отправил ее на другой конец стола, где она остановилась в двадцати сантиметрах от Синиши. Потом легким отточенным движением пальцев он оторвал фильтр и стал не спеша заталкивать сигарету в мундштук. Наконец он прикурил, втянул дым глубоко в легкие и отправил в противоположный конец стола зажигалку. Синише сразу захотелось курить, как будто он никогда не бросал, но политическое чутье не дало ему прикоснуться к пачке. Нет, этому старому зануде не удастся его перехитрить! Вы только посмотрите на него: отвернулся к окну, как будто ему фиолетово, старая провокаторская свинья!

Тонино с готовностью подставил отцу пепельницу, а потом перевел поверенному невысказанное предложение:

— Угощайся, если хочешь курить…

— Нет, спасибо, я буду только кофе.

Все приятные вкусы Синиша привык переводить на своеобразный язык собственной геометрии. Хорошее вино всегда имело форму эллипса того или иного цвета. Салат айсберг, приправленный как полагается, был равносторонним треугольником, копченая колбаса — равнобедренным, а вкусный горячий кофе — вращающейся окружностью наподобие колеса без спиц. Тот кофе, который он пробовал сейчас, вызвал у него ассоциацию с двумя концентрическими окружностями, медленно вращающимися в противоположных направлениях. Внешним кругом был сам кофе, качественный и ароматный, а внутренним…

— Тонино, это вот ты добавил козьего молока?

— Овечьего, овечьего. Молодой овцы.

— Парень, этот кофе восхитителен. Это…

Пока Синиша придумывал подходящий комплимент, ему снова захотелось курить, и тут он сообразил: эта парочка дурит его, пытается для чего-то заманить его на свою сторону. Э нет, дорогой, так не пойдет! Он быстро допил кофе и встал.

— Тонино, а покажи мне вашу деревню, пока не началось собрание.

— О, разумеется! С превеликим удовольствием! Ты только подожди пять минут, я тоже приведу себя в порядок. Налей себе еще кофе: в кофеварке немного осталось, а вот молоко. Я мигом!

Он отсутствовал четверть часа, а потом появился с мокрыми зачесанными волосами. На нем был старый черный костюм, брюки которого тоже оказались ему коротки. Пока его не было, Синиша даже не пытался заговорить со стариком. Он решил