Актер от чистого сердца. Как раскрыть в себе сценический талант - Майкл Говард

В это же время мама, понимавшая, насколько важен для меня театр, пришла к тому же выводу, что и все родители: начинающему актеру нужна «настоящая» профессия, запасной аэродром. А для этого нужно было окончить школу. Желая помочь мне, мама поднаскребла денег и отправила меня к психотерапевту. Я много месяцев ходил к нему дважды в неделю и в результате услышал: «Ты прав. Ты – прирожденный актер, и диплом тебе не понадобится. И не надо его получать для кого-то. Получи его, чтобы доказать самому себе, что тебе это по силам. Потом съезжай от матери, найди работу, держись друзей».

Мама такого подвоха не ожидала. Она напечатала психотерапевту убористое гневное письмо на двух страницах, обвиняя честного человека в страшном вероломстве. Но я действительно окончил школу и тем же летом съехал. Утром того дня, когда я покидал дом, прежде чем уйти на работу, всхлипывающая мама горячо обняла меня и что-то вложила в руку. Я-то думал, что деньги. Поблагодарил ее, закрыл за собой дверь и разжал ладонь. Там был презерватив.

Я переехал в квартирку в районе Гринвич-Виллидж на Манхэттене. В комнате были туалет и маленькая раковина (принимать душ я ходил к товарищу), электрическая плитка и камин – самая ценная вещь в моем новом доме. Мы все собирались вокруг него. Такого больше ни у кого не было. Мы разжигали в нем огонь и пили. Разжигали огонь и пели. Разжигали огонь и любили. На углу дома стоял газетный киоск, где пачка сигарет стоила 17 центов. Торговец распечатывал одну и продавал нам по центу за штуку – все мы курили, а денег не было ни у кого.

Нас было пятеро, актеров и певцов, ищущих себя, ищущих друзей, ищущих славы. Одна парочка, Пол и Черис Бейн, поженилась, и впервые у меня перед глазами появился пример счастливого брака. Дольф Грин, мой лучший друг с двенадцати лет, поступил на программу по актерскому мастерству Нью-Йоркского университета. Вылитый Орсон Уэллс, Дольф был молод, хорош собой и сразу стал первым парнем на курсе. Пол родился в Канаде, был на несколько лет старше нас, отлично пел и вращался в среде отчаянных молодых музыкантов начала 40-х. Черис была артистичнее и, наверное, талантливее нас всех. В ней ощущались внутренняя свобода, требовательность и неиссякаемая сила. Это она познакомила нас с творчеством Элеоноры Дузе. Бетти Сандерс, ставшая моей самой близкой подругой, пела народные песни. Черис и Бетти учились на той же программе, что и Дольф, так мы и познакомились. Хотя мы с Дольфом были младше, нас приняли в компанию и помогали нам взрослеть. Вскоре Дольф и Черис перешли из Нью-Йоркского университета в прославленную Neighborhood Playhouse School of the Theatre.

Летом 1941 г. нашу пятерку взяли на работу в летний театр «Борщ Секьют» (Borscht Circuit) в курортном местечке «Домик на Жемчужном озере» (Perl Lake Lodge), находившемся в горах Катскилл. Каждый вечер мы давали новое представление. Программы в начале каждой недели придумывали сами. Сочинить некоторые из них было проще простого: концертные вечера целиком состояли из репертуара нашей музыкальной троицы, эстрадные – отчасти из тех же песен, отчасти из сценок, которые мы либо придумывали сами, либо находили в сборнике. А вот театральные вечера обдумывались всю неделю. На них мы показывали одноактные пьесы: иногда это были отрывки из пьес, а иногда наши собственные импровизации. На эстрадных вечерах тоже никто без дела не сидел. Я, например, показывал связку из двух пантомим: в одной изображал игру в пинбол, а в другой – превращение доктора Джекила в мистера Хайда.

То лето изменило нашу жизнь. Мы созрели для серьезных отношений, всячески оберегали друг друга и окунулись в самую гущу актерской жизни – день за днем познавали и муки творчества, и борьбу, и успех, и поражения.

Вернувшись осенью в город, Дольф и Черис выбили мне стипендию в той же театральной школе, где учились сами. Так я попал на курс к Сэнфорду Мейснеру, актеру и преподавателю, который был одним из основателей театра «Груп». Учиться у Мейснера, Марты Грэхем, Луиса Хорста, Дэвида Прессмана, Джейн Дадли и других талантливых преподавателей было непросто, но учеба быстро приносила плоды, и с течением времени я все больше и больше ценил ее. А трудно приходилось, потому что я еще никогда толком не учился и не признавал мужской авторитет. Кроме того, Мейснер был вспыльчив. Он злился и расстраивался (и был прав), когда кто-то (вроде меня) считал, что может добиться успеха, прогуливая вводные занятия.

Я учился в Neighborhood Playhouse, когда в 1941 г. после налета на Перл-Харбор Америка вступила в войну. Я записался добровольцем, но занятия в театральной школе не бросил, поскольку военную школу войск связи посещал по вечерам. А вот зарабатывать на оплату аренды, еду и прочие расходы на последнем году обучения уже не мог. Положение казалось безвыходным.

Тогда на помощь пришла моя подруга и однокурсница Мэри Джеймс. До поступления в театральную школу она окончила колледж, и родители подарили ей фургон. Но Мэри решила, что в Нью-Йорке он ей ни к чему, и продала машину, отдав часть вырученных денег мне. Ты спасла меня, Мэри!

Не успели мы с Дольфом выпуститься, как нас призвали. Решив, что пехотинцев из нас не выйдет, и надеясь служить вместе, мы записались в парашютно-десантные войска. Форма у них была – блеск! Ботинки, шелковый шарф, роскошный комбинезон. Как в кино! Но с Дольфом мы до окончания войны не увиделись. Его определили в 17-ю воздушно-десантную дивизию, а меня – в 101-ю.

Для прохождения вводного курса и парашютной подготовки меня отправили в Форт-Беннинг в штате Джорджия, где нас несколько недель муштровали и чуть ли не до потери сознания заставляли упражняться, в том числе в укладке парашюта, обеспечении связи и ведении боя. В последнюю неделю мы выполнили по пять прыжков в дневное и ночное время. Едва ли можно забыть предвкушение, страх и радость от завершения курса! Взволнованные сдачей экзаменов на звание пилота, мы закатили пивную вечеринку. Кто-то шепнул капитану, что я актер. Он меня подозвал и сказал:

– Слушай, Говард, мы сегодня гуляем. У нас есть барабанщик, есть певец, покажи и ты что-нибудь.

Я попробовал отказаться:

– Сэр, я актер, а не комик. Мне сценарий нужен.

Отказ принят не был.

– Да брось! Уважь парней! Все свои, сделай, как умеешь.

Загнанный в угол, я вспомнил свои пантомимы в летнем театре. Они имели успех.

Капитан вывел меня на сцену и поставил перед парой сотен выпускников. В зале было шумно – пива выпили уже немало. Я (ну не дурак ли!) подумал, что пантомима сейчас будет как раз кстати. Я нервничал. Начал показывать пинбольную пантомиму. Вскоре шум в зале стал громче, потом еще громче, и стало ясно, что я провалился. Кто-то крикнул:

– Отправьте его в подразделение «восемь»!

По восьмому коду из армии увольняли психически неуравновешенных. Зрителям шутка понравилась, они ее подхватили и стали скандировать:

– Во-семь! Во-семь!

Это вызвало взрыв смеха. Публика решила, что это намного забавнее моего выступления. Я остановился и прокричал:

– Ладно, ваша взяла. Пойду сдаваться! Пока, парни, увидимся!

И уже было сбежал, когда капитан – авторитет у него был ого-го какой! – сгреб меня и снова вытолкнул на сцену. Потом повернулся к солдатам и рявкнул:

– Молчать, щенки! Говард, продолжай!

Отступать было некуда. Пришлось начать пантомиму про Джекила и Хайда, наливать зелье, пить его. Публика была немилосердна, они уже прямо издевались надо мной. Не помню уже, что они кричали. Я словно оглох, пот катился градом. Продолжил игру, потом остановился, взглянул на толпу и ушел. Молча прошел мимо выступавшего за мной барабанщика, мимо капитана – скорее на улицу!

На языке артистов варьете то, что произошло со мной в тот вечер, называется «поймать птичку». Зрители настроены против выступающего и предпочитают потешаться над ним, а не смотреть представление. Его освистывают, и ничего с этим не поделать. Комики знают, что можно справиться с одним крикуном и даже с двумя, но не с целым враждебным залом. Не знаю, сколько времени я брел по освещенной луной проселочной дороге в Джорджии. Семьдесят лет прошло, а воспоминания о том вечере свежи до сих пор.

Я привожу эту историю, чтобы показать, чего больше всего боятся актеры. Мы стараемся не думать о том, что публика может быть враждебной по отношению к нам, но подсознательно никогда об этом не забываем. Выйти на сцену – иногда все равно что ринуться в бой, на это тоже нужно определенное мужество. Особенно это касается драматических актеров, когда для раскрытия образа требуется глубокое погружение в себя. Посредственности, которые берегут себя и не раскрываются в роли, рискуют меньше. Но для актера, стремящегося открыть зрителю сокровенные уголки своей души, боязнь «поймать птичку» отчасти объясняет то сложное и противоречивое состояние, известное как «боязнь сцены». Профессия актера неотделима от волнения перед выходом, попыток унять сердцебиение, безотчетного страха перед провалом. Опытные артисты привыкают любить это состояние – всегда головокружительное, а иногда и наводящее ужас. Со временем каждый находит свой способ борьбы с этим двойственным чувством. Тем не менее от неожиданного приступа страха никто не застрахован; он может застать актера врасплох и лишить его возможности играть.