Удачная партия - Зоя Гарина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Что ты его закармливаешь? Вырастет жирным боровом — будет ему горе на всю жизнь…
К четырнадцати годам Кадик, так его звали сверстники, резко похудел и вытянулся, голос погрубел, а лицо густо покрылось подростковыми прыщами, за что он получил прозвище «прыщавый здыхлик». Это прозвище казалось мальчику крайне унизительным, и несколько раз он пытался кулаками завоевать уважение к себе, но был нещадно бит.
Только когда Кадик три раза подряд стал победителем олимпиад по математике, физике, химии и биологии, парня уже никто не называл иначе как «профессор». Его рейтинг среди сверстниц поднялся на заоблачные высоты, и несмотря на весьма неубедительные внешние данные, Кадик стал встречаться с признанной красавицей Элей Подольской.
Однажды мальчик украл из отцовского портмоне пятнадцать рублей и купил Эличке кулон с зеленым продолговатым камнем на длинной серебряной цепочке. Дома был ужасный скандал, но Эля была счастлива. Вскоре после этого случая отношения Кадика и Эли стали действительно близкими.
Дальше — успешная учеба в институте, женитьба на красавице Эличке, которая, впрочем, после замужества очень быстро стала набирать вес, работала в Институте генетики и паразитологии в качестве младшего научного сотрудника лаборатории биосинтеза, и казалось, что все это предвещало Коварду быстрый жизненный успех. Но карьерного роста почему-то не получилось, и Ковард застрял в своей должности на долгие годы.
Глава 5
Злобный Я, или «Кто в доме хозяин»
Впрочем, сам Аркадий Францевич полагал, что его просто недооценивают и затирают, что наступит день, когда все злопыхатели замолчат, а мировая наука заговорит о нем в полный голос, и те, кто сейчас снисходительно смотрят на него с высоты своих званий и регалий, изумленно скажут: «Ах!» Однако эти мысли почему-то не вселяли особого оптимизма, а наоборот, заставляли оживать некую внутреннюю суть с ехидным и неуживчивым нравом и скрипучим голосом, которую Аркадий Францевич называл «мой Злобный Я». Этот внутренний Злобный Я заставлял Коварда сомневаться, оправдываться, доказывать самому себе и всему миру свою состоятельность как ученого.
«Я крупный ученый», — говорил себе Аркадий Францевич.
«Не крупный, — ехидно возражал Злобный Я, — мелкий!»
«Но я — ученый!» — пытался отвоевать позицию Аркадий Францевич.
Злобный Я издавал насмешливый звук, похожий на мычание.
«Мои разработки по изучению генов крысы перевернут научный мир!» — распалялся Аркадий Францевич.
«Интересно-интересно… И в чем же суть этого труда?» — полюбопытствовал Злобный Я.
«Ну в двух словах не скажешь! Я на эти разработки потратил десятилетия!»
«Ха! А разве ты не знаешь, что все гениальное Просто? Если ты не можешь о своем открытии сказать в двух словах, то это совсем не открытие, а словоблудие!»
«Ну хорошо, я скажу в двух словах, — злился Аркадий Францевич. — Суть моего открытия в том, что крыса может дать ключ к лечению СПИДа. Я получу генную вакцину, которая создаст устойчивый иммунитет в организме человека к данному заболеванию. Это будет переворот в генной инженерии».
«Очередное заблуждение», — равнодушно парировал Злобный Я.
«Но у меня огромная доказательная база! У крыс есть ген, не позволяющий передавать заболевания половым путем!»
«Ну и что? Уж не хочешь ли ты сказать, что замыслил изменить генетическую структуру человека?»
«А почему бы и нет? — бросал вызов Аркадий Францевич. — Я синтезирую вакцину, которая придаст одному из генов человека свойства гена крысы».
Злобный Я сразу наносил психологический удар:
«Ты хочешь сказать, что способен сделать человека, сотворенного как подобие Бога, совершеннее, чем Бог?»
«Нет. Почему совершеннее?» — растерянно лепетал Аркадий Францевич.
И Злобный Я с ехидной улыбкой, не оставляя никаких шансов, завершал спор:
«Но ведь у Бога нет такого гена. Бог ведь не совокупляется».
Глава 6
Ковард взбунтовался
И сегодня Аркадий Францевич, стоя перед зеркалом в ванной комнате, впервые в жизни согласился со своим внутренним оппонентом: «Я устал. Я устал постоянно кому-то что-то доказывать. Я никогда не закончу свою работу. Мои теоретические разработки бездоказательны без экспериментальной работы. А для экспериментов у меня нет возможности. Я все время строю иллюзии и не хочу себе в этом признаться. Видимо, поэтому мне снятся отвратительные сны. Я уже так запутался, что эти сны мне кажутся реальностью. Так можно сойти с ума. Пора приводить мозги в порядок. Хватит изображать из себя гения. Хотя…»
Он пристально всмотрелся в свое отражение: конечно, определенно есть какое-то сходство с Эйнштейном — вытянутое лицо, лобные залысины, седая всклоченная шевелюра, выразительные глаза, широкий рот… Вылитый Эйнштейн! Ведь это не случайно. Эйнштейна тоже долго не признавали. Надо бы отрастить усы…
Пошевелив бровями, он высунул язык.
— Гимнастика для языка?!
На пороге, подбоченившись, стояла Эльвира Павловна. В эту ночь ей так и не удалось выспаться, и оттого утро для нее было мрачным, несмотря на то что встать ее заставил веселый солнечный луч, пробившийся сквозь неплотно задернутые шторы.
Аркадий Францевич повернулся в сторону супруги:
— Я похож на Эйнштейна?
— Нет, — мрачно сказала Эльвира, напряженно прислушиваясь к своим ощущениям. «Сейчас начнется мигрень», — подумала она и закончила фразу: — Ты похож на придурка.
Ковард никогда не обижался на супругу, даже тогда, когда та явно перегибала палку, зная, что скандальность, а порою и откровенное хамство супруги — это некая игра, в которую они, два взрослых человека, почему-то и для чего-то играют. Но ни одному из супругов никогда не пришла в голову мысль, что нужно просто сесть и по-человечески поговорить о чем-то главном или хотя бы довериться близкому человеку, откровенно рассказав о своих внутренних проблемах и тревогах.
Поэтому обычно в доме Ковардов царила атмосфера назревающего военного конфликта, хотя до настоящей войны дело никогда не доходило. Видимо, сказывались генетические корни интеллигенции.
Но в это утро все было не так, как обычно.
В иной ситуации Ковард даже не обратил бы на реплику Эльвиры Павловны внимания, пропустив все слова мимо ушей, понимая, что по сути они не значат ровным счетом ничего особенного, но в этот раз он услышал в словах не что иное как пренебрежение, которое возмутило и обидело. Возможно, оттого, что где-то далеко в подсознании еще тревожило пережитое во сне смешанное чувство ужаса, возмущения и брезгливости: «Я — крыса!», но оно только лишний раз заставляло Аркадия Францевича искать в себе неоспоримые достоинства, причем такие, которые могли убедить не только его самого, но и любого, что Аркадий Францевич Ковард — человек, о котором нужно говорить с глубоким почтением и уважением.
