Записки, или Исторические воспоминания о Наполеоне - Лора Жюно

События шли быстро, и вследствие передвижения моих войск я очутился перед австрийцами. Рассуждать было уже поздно; надобно было или сражаться, или принять мир на предлагаемых условиях. Решившись на первое, я имел бы перед собой неприятеля, который мог еще больше увеличить свои превосходящие силы и располагал всеми средствами страны, занятой его армиями. Кроме того, я оставил открытыми все берега моего королевства, так что мог увидеть себя вдруг посреди неприятелей, отделенным от всего драгоценного для меня в мире, и армия моя сражалась бы против воли, слабо, зная, что неприятели предлагают мир, так пламенно всеми желаемый. Не стала бы эта решимость сражаться пагубной для меня и бесполезной для Франции, потому что один я не мог переменить хода всех дел? Я только опечалил бы сердце Вашего Величества, представил бы Вам зрелище разрушенного труда Вашего и своим несчастьем запутал бы еще более все трудности, которые мешают заключению общего мира. Таким образом, надобно было решиться вступить в переговоры и почти нехотя сохранить себя, свое семейство и свою корону!..

Но, несмотря на ясность всех этих соображений, я еще колебался, когда получил ответ Вашего Величества в адрес Сената. Я увидел, что мир был общим обетом Франции и Вашего Величества, что, желая дать его всему свету, Вы соглашались отказаться от всякого завоевания… Следственно, Италия уже ничего не значила для Вашего Величества. Я почувствовал, что нельзя больше терять ни минуты. Мне надобно было подписать договор с теми, кто еще оставался врагами Вашими… Но при наружной перемене сердце мое все то же. Нет, я не буду сражаться против Франции и против Вас! Поле несчастной войны так обширно, что есть надежда не встретиться на нем…

Посреди всех затруднений, требований и предрассудков царствующих династий я вел с ними переговоры как равный им. Я сумел занять и сохранить свою ступень посреди обломков, покрывающих Европу. Ваш воспитанник, Ваш зять, сохранил корону, от Вас полученную, и после короткой бури, разделяющей нас, Вы с удовольствием опять найдете того, кто привязан к Вам вечно.

Неужели должны прерваться дружеские и семейственные отношения между мной и Вашим Величеством, потому что наши политические отношения разделяются на время?.. Мне необходимо слышать иногда, что Вы еще любите меня, потому что сам я буду любить Вас вечно. Когда рассеются эти облака, моему сердцу надобно будет опять увидеть Вас как друга после тягостного отсутствия…»

Окончание этого письма внушено сердцем, удрученным грустью. Есть в самом письме странности удивительные, явные противоречия. Несмотря на это, окончание письма трогательно и превосходно… Однако Наполеон не сохранил спокойствия, читая его, и ненависть заступила в сердце его место дружеского чувства, которое, впрочем, никогда не было таким уж сильным в отношении Мюрата.

Мюрат оказался отброшен от Наполеона навсегда, и это имело большие последствия.

Глава LXIX. Наполеон и Франция: кто кому важнее?

Каковы бы ни были тогдашние общие события, в то же время случались несчастья частные, которые отвлекали внимание от бедствий отечества.

Судьба еще не совсем расквиталась со мною, и этот год должен был кончиться потерей лучшего моего друга…

Когда закрылся Пражский конгресс, граф Луи Нарбонн оставил свои дипломатические занятия и снова сделался только адъютантом императора. Я получила тогда от него два письма, темные, загадочные, однако могла судить, что сердце его удручено тяжкою скорбью. Ясно было мне, поверенной всех его опасений при отъезде в Вену, что эти опасения оправдались и император как бы упрекал его за неуспех переговоров о мире. Наполеон был столько справедлив в глубине души своей, что не давал ничего чувствовать в прямых отношениях; но он хотел показать в глазах света оттенок неблаговоления к нему и послал графа в Торгау для командования войсками вице-короля, которые составляли там довольно многочисленный корпус. Это распоряжение не только было доказательством неблагосклонности императора, но и оказалось смертельным для моего несчастного друга. В первые дни ноября там началась гнилая горячка, чрезвычайно сильная, и 20 ноября 1813 года Нарбонн ушел от нас.

Я окаменела от отчаяния, когда получила известие о смерти моего бедного друга. В нем я теряла все, что могло представляться утешительным для моего будущего. Его добрые письма поддерживали меня, говорили мне, что я потеряла еще не все.

Когда Нарбонн жил в Париже, я видела его не только всякий день, но каждый день два и часто даже три раза; между нами поддерживались постоянный обмен мыслями и доверительность, какая может существовать между отцом и дочерью, нежно любящими друг друга. Теперь же мне казалось, что все драгоценные для меня существа обречены на смерть, и именно потому, что я люблю их…

У графа Нарбонна оставалась еще мать, герцогиня Нарбонн, женщина необыкновенная по своему характеру и чрезвычайно решительной воле своей. Она возвратилась во Францию после смерти принцесс, при которых служила, и граф был для нее самым нежным, самым внимательным сыном… Она ненавидела Наполеона и, несмотря на свою нежность к сыну, не могла простить ему, что он присоединил себя к судьбе императора. Наполеон знал это и первый смеялся над этим.

— Что, Нарбонн, — спросил он однажды у него, — как я теперь котируюсь у вашей матери? Раньше она ненавидела меня, неужели еще не начала любить?

— Государь, — отвечал ему граф, — пока она еще на стадии удивления.

Прелестные слова.

Император однажды, читая прошение графа о деньгах, хоть незадолго до того Наполеон дал ему значительную сумму, сказал:

— Право, граф, у вас, видно, много долгов?

— Да, государь! — отвечал Нарбонн. — У меня только они и есть.

У него не было никакого состояния, и он из своего адъютантского жалованья выделял пенсию своей матери. Император знал это, и когда услышал о смерти бедного моего друга, послал к герцогине Нарбонн изъявить свое соболезнование и спросить, что он может сделать для нее.

В сердце императора жил инстинкт доброты, может быть, измененный, но не изглаженный его положением. Огромные, глубокие мысли поглощали в нем доброту и простые привязанности; но, когда наставал час скорби, в нем находили человека во всей его природной чистоте. Смерть графа поразила его, и тем сильнее, что он считал себя невольной причиной его смерти, потому что это он послал его в Торгау. И вот теперь осталась восьмидесятилетняя мать, на склоне лет пораженная таким несчастьем…

Император призвал генерала Флао, и тот отправился выполнять приказания, но с предубеждением, очень понятным: он знал герцогиню Нарбонн и боялся услышать от нее какое-нибудь грубое слово. Поэтому он сначала отправился к