Записки, или Исторические воспоминания о Наполеоне - Лора Жюно

Итак, вот письмо его от 25 декабря 1813 года:

«Государь!

Я получил Ваше письмо от 4-го числа в ответ на мое от 23 ноября. Вы полагаете, что я на берегах По и мое появление заставило неприятеля бежать; Вам желательно, чтобы я перешел эту реку и снял осаду Венеции. Государь! Я буду говорить с Вами откровенно и покажу, что позволяет мне предпринять для Франции положение моего государства.

Тридцать пять тысяч человек и артиллерийский парк с семьюдесятью орудиями — на пути во Флоренцию. Это все вооруженные силы моего королевства, какими я могу располагать. Но я не затруднился отправить их за Аппенины, потому что из Романьи могу действовать для своего государства с такою же силой, как и из Неаполя; в несколько дней могу обратиться к угрожаемым пунктам моего королевства; из Болоньи защищаю всю Южную Италию и могу противостоять всякому нападению, пресечь всякую попытку революционного движения; наконец, потому, что я в то же время действую за Вас, останавливая движение Вашего неприятеля на Милан и Турин.

В самом деле, передвижение моих войск остановило неприятеля. С этого времени обе армии сохраняют род перемирия.

Таким образом, я достиг цели, сначала указанной мне Вашим Величеством; но теперь Ваше Величество требует от меня новых пожертвований. Вы требуете, чтобы моя армия переправилась через По и обратилась к Пьяве, забывая, что я оставил свое государство без защиты, а королева и дети мои охраняются только любовью моих подданных. Но англичане, когда только захотят начать войну в центре моих областей, могут нарушить там спокойствие и прийти кидать бомбы даже в мою столицу и в мой собственный дворец.

Государь, я не умею обманывать Ваше Величество. Я сделал для Франции и для Вас все, что только мог сделать; я исполнил долг признательности как француз, как друг, как Ваш зять.

Я решился послать свою армию на берега По, чтобы не допустить неприятеля приблизиться к Милану и Турину, чтобы прикрыть мое государство, чтобы начать переговоры о мире. Но если действие мое не достигнет главной цели, которую имею в виду, то есть не принесет мира, Ваше Величество, согласитесь, что, исполнив свои обязанности по отношению к Вам, я увижу себя вынужденным исполнить обязанности по отношению к моему народу: пора подумать о собственной защите и сохранении моего королевства. Не должны ли будете Вы отказаться от Вашей надежды видеть меня за рекою По? И отделив этой рекою мою армию от моих подданных, могу ли я противиться усилиям, какие неприятель применяет теперь в Тоскане, в Романье и в собственных моих областях?..

Разделить армию?.. Но она станет бессильна после этого разделения. Я не думаю о своем политическом существовании, но я сделаюсь посмешищем для света и армии.

Я упоминал Вашему Величеству о единственном средстве, какое остается; Вы только презрели его или, по крайней мере, умолчали о нем, и это молчание должно было показать мне, государь, что, объявив Италию независимою, сделав из двух государств одно, границей которого станет По, можно спасти ее; иначе она погибла безвозвратно; она будет снова раздроблена, и цель возвышенной мысли Вашей — освободить Италию, покрытую славой, — уничтожится. Отдайте теперь же области за рекой По в мое распоряжение, и я ручаюсь Вашему Величеству, что австрийцы не перейдут через Адиж.

В переговорах об общем мире Вы будете вершителем судьбы Италии и создадите себе в моем лице верного и могущественного союзника. Я могу одним словом сделать то, на что тщетно покушались англичане и австрийцы в Ливорно, Лукке и Равенне… размыслите, государь!.. Неприятель соблазняет итальянцев идеей независимости, которую предлагает им. Они равнодушны к его предложениям, потому что надеются на мою армию; но всегда ли будет так, если король Неаполитанский не исполнит надежд их и, напротив, станет еще утверждать чужеземное иго над ними? Нет, нет, эта мысль ошибочна. Итальянцы готовы предаться тому, кто сделает их независимыми… Это истина, сущая истина.

Благоволите, Ваше Величество, отвечать и объясниться о таком важном для всех предмете. Время не ждет, неприятель усиливается, а я принужден молчать; но недалека та минута, когда я должен буду объясниться перед моим народом и перед неприятелем. Мое молчание — следствие Вашего — погубит меня во мнениях, если продолжится еще, а мнения — моя единственная сила. Потеряв свою репутацию, я уже не смогу сделать ничего ни для Вас, ни для себя…

Отвечайте, отвечайте, прошу Вас!.. Пусть Италия, обязанная Вам первым своим освобождением, Вам же будет обязана своим дальнейшим политическим существованием и независимостью. Вы знаете мое сердце; чувства мои к Вам заставят меня решиться на все, и чем больше займу я земель, тем больше буду иметь средств помогать Вам… Отвечайте, отвечайте!.. Я могу получить Ваш ответ во Флоренции или в Болонье. Завтра отправляюсь принять команду над моей армией.

P. S. Государь! Именем всего драгоценного для Вас, именем Вашей славы, умоляю, не упорствуйте более. Заключите мир, чего бы то ни стоило; выиграйте время, и Вы выиграете все. Ваш гений и время довершат остальное. Если Вы отвергнете обеты Ваших друзей, Ваших подданных, Вы погибнете и погубите всех нас!.. Верьте мне, Италия еще верна, потому что надеется на лучшее будущее; но недолго останется она такова, если ошибется в своих надеждах. Ее можно подвигнуть на все пожертвования одним словом; но это доброе расположение условно. Вы еще можете сохранить ее нераздельной с Вашими пользами, но каждая минута драгоценна. Если Вы не воспользуетесь этим, ожидайте в ней врага. Раздраженные итальянцы способны к величайшим неистовствам, как теперь еще способны к величайшим пожертвованиям. Поверьте, еще можно спасти Италию…»

Это письмо достойно обширных комментариев, но я не берусь писать их. Замечу только, что видно, как Мюрат борется с самим собой, не желая покинуть своего шурина, и я почти уверена, что будь он один, поступки его остались бы благородны и прямодушны. Не надобно также почитать непростительной эту страсть к притяжательному местоимению мой и моя, хотя, надо признаться, она зашла у него слишком далеко.

Верю, что он был очень несчастлив, и второе его письмо доказывает это еще больше первого. Вот оно.

«Неаполь, 3 января 1814 года.

Государь! Наступает самый горестный день моей жизни. Чувства самые тягостные тревожат мою душу. Надобно выбирать, и я вижу с одной стороны неминуемую гибель моего государства, моего семейства и, может быть, моей славы; с другой — мою привязанность к Вашему Величеству и мою неизменную преданность Франции. Четыре дня находится в Неаполе австрийский