Записки, или Исторические воспоминания о Наполеоне - Лора Жюно

нас. Остатки армий, спасшиеся от огня и железа неприятелей, встречали во Франции смерть, еще более ужасную!.. Жестокая заразная болезнь в шесть недель погубила больше сорока тысяч человек, наполнявших прирейнские госпитали!.. Так железная рука Провидения простерлась над нами, и мы падали, угнетенные всевозможными бедствиями и скорбями, — жребий послал их на нас…

Глава LXVIII. Измена Мюрата

Мы приближаемся к заключению той великой драмы, в которой Наполеон на протяжении стольких лет был главным действующим лицом.

Голландию заняли союзники; генерал Молитор с четырнадцатью тысячами человек не мог противиться генералу Бюлову, у которого было шестьдесят тысяч войска; Оранский дом возвратился в Нидерланды… Данциг и Дрезден капитулировали… Словом, к 15 декабря 1813 года у Франции не оставалось ни одного друга по ту сторону Рейна. Даже Дания, эта верная, столь долго верная союзница, которая была в дружбе еще с Комитетом общественного спасения и Робеспьером, не имела смелости остаться тем же для Наполеона бедствующего!.. Несчастный! Он видел, как все вокруг него принимало новые формы, результат неблагодарности людей… Готовился последний удар, и судьба не заставила ждать его долго.

Вся Европа пришла в движение, когда Франция изменила роль победительницы на роль жертвы. Дело касалось жизни и смерти многих миллионов. Наполеон ступил на новое поприще, где он является чем-то выше человека.

По прибытии в Сен-Клу 9 ноября император не стал терять ни минуты. Чрезвычайным опасностям он хотел противопоставить и чрезвычайные меры, потому что бедствия не изменили его: он всегда был первым из всех. Девятнадцатого декабря Наполеон открыл заседание Законодательного корпуса. Речь императора напечатана во всех современных газетах; однако я помещу ее на этих страницах, посвященных памяти его, — это что-то монументальное по красоте чувства. Не одни слова в этих фразах, богатых мыслями: тут вся великая душа его.

«Блистательные победы прославили французское оружие в нынешнем походе; но беспримерные уклонения и измены сделали бесполезными победы: всё обратилось против нас; сама Франция оказалась бы в опасности, не будь у французов единодушия и мужества. В столь великих обстоятельствах первой мыслью моею было созвать вас вокруг себя; сердцу моему нужны ваше присутствие, ваша любовь…

Никогда не обольщался я благополучием; бедствие найдет меня выше своих ударов. Я много раз давал мир народам, когда у них было потеряно все. Я имел и исполнил великие намерения для блага и счастья всего света…

С вооружившимися против нас державами были начаты переговоры, и я согласился на предварительные условия, предложенные ими… Я повелел передать вам все документы моего министерства иностранных дел. С моей стороны нет никакого препятствия к восстановлению мира. Однако я знаю и разделяю чувства французов, когда говорю, что ни один из них не желает мира ценой чести…

Сенаторы, государственные советники, депутаты! Вы прямое продолжение моего трона, и вы должны подать пример силы духа, который достойно представил бы наше поколение перед будущими… Да не скажут о нас, что мы пожертвовали главными выгодами государства и признали законы, которые Англия тщетно старалась предписать Франции на протяжении четырех веков. Вы не должны опасаться того, что политика вашего императора когда-нибудь изменит народной славе. Со своей стороны я уверен, что французы всегда будут достойны самих себя и меня…»

Мне принесли эту речь прежде, чем она была напечатана, и я залилась слезами, читая ее. Каждое слово пробуждало движение в душе моей… В этих удивительных, благородных словах героя, требующего помощи в бедствиях своей великой судьбы, видна целая жизнь человека. Весь Наполеон в этих двадцати строках. Горе тому, кто мог не понять его.

Мы достигли теперь предмета, важного тем более, что никогда Франция не додумалась бы страшиться намерений человека, речь о котором пойдет сейчас. Это Мюрат, нерешительные поступки которого уже давно заставляли подозревать измену. Тяжело писать это слово, но могу ли я употребить другое для выражения своей мысли, когда переношусь к той эпохе. Оно необходимо, чтобы сохранить беспристрастие; а между тем в глубине души своей Мюрат, может быть, и не хотел изменять. Он надеялся даже оказать услугу императору, сохранив Италию в руках государя его дома. Так, по крайней мере, можно заключить из его переписки. У меня есть письма его, отправленные Наполеону в конце 1813 года. Они чрезвычайно важны для истории того времени и, сверх того, почти неизвестны: император никогда не думал обнародовать эти письма для публики, а Мюрат не мог этого сделать, потому что они показали бы его истинные намерения Австрии, которую он предал, прежде чем подписал с нею договор. Чтобы меня поняли, я должна сказать несколько слов о состоянии Италии в 1813 году.

Итальянцы вообще не любят никакой чуждой власти. Всё не итальянское противно им, и они почитают себя рабами, когда в их отечестве говорят на чужеземном языке. Так и в ту эпоху, которую я описываю, нас не любили в Италии. Употребляю это слово, потому что слово ненависть было бы несправедливо; но достоверно, что и в Милане, и во всей Италии нас не любили.

Англия, неизменно внимательная ко всему, что могло ускорить падение Наполеона, поспешила воспользоваться этим обстоятельством. В Италию послали агентов. Нетрудно было узнать состояние дел в разных областях, особенно учитывая, что тиф истребил почти всю армию, посланную принцем Евгением в Германию весной того же года. Тогда-то составили обширный план и, желая сделать новый удар более тягостным для Наполеона, избрали в исполнители своих намерений Мюрата. Точно ли хотели выполнить обещанное ему самому — это другой вопрос…

Когда Мюрат оставил французскую армию после Лейпцигской битвы, он проезжал в Неаполь через Милан. Там уже много месяцев жил человек, давно приверженный ему, — господин де ла Вогийон. Мюрат находился в таком положении, что чувствовал необходимость иметь истинного друга и верного, преданного слугу: он послал за Вогийоном. Этот последний был тогда воодушевлен высокой и благородной мыслью: он мечтал о независимости Италии, о восстановлении прежних ее государств и независимости ее за Альпами, как в счастливые дни. Это великое предприятие занимало все мечты его, и о нем прежде всего начал он говорить Иоахиму.

— Государь! — сказал он. — Ваше величество должны управлять этим порывом, пылающим в сердцах всех патриотов Италии. Объявите себя покровителем его. Можете ли вы найти лучший путь для своей славы и для всеобщей пользы?

Вогийон говорил с глубоким убеждением, а это всегда производит сильное действие. Мюрат прельстился картиной восстановления прекрасной страны.

— Хорошо, — сказал он, — поезжайте в Рим, примите командование над Неаполитанской дивизией, которая располагается теперь там,