особенности характеризует мир и нашу природу после грехопадения. Христос пришел именно в этот мир (природу) – пустыню, в ней же проповедуют святые. Но иногда пустыня характеризует и состояние бесстрастия и бесстрастного естественного созерцания природы (и логосов) зримых вещей, ср. в
Thal. 17: «Пустыня, из которой посылается Моисей в Египет, чтобы вывести сынов Израиля, есть либо человеческое естество, либо мир сей, либо состояние, лишенное страсти» (PG 90, 304B-C, пер. С. Л. Епифановича и А. И. Сидорова, цит. по изд.:
Максим Исповедник 1993. Кн. II, с. 54), в
Thal. 39 толкование на Мф. 15:32: «Пустыня есть естество человеческое или мир сей, в котором пребывают вместе со Словом добродетели и ведения те, кто терпит лишения ради веры и упования на будущие блага» (PG 90, 392B, пер. А. И. Сидорова, цит. по изд.: Там же, с. 102), в
Thal. 47:
«Глас, изначала вопиющий в пустыне, то есть в естестве человеческом или в мире сем, есть, очевидно, всякий святой Бога Слова» (PG 90, 422B, цит. по изд.: Там же, с. 119), и далее там же: «„Пустыня“, как я сказал, есть естество человеков, мир сей и душа каждого человека, ставшая бесплодной вследствие изначального преступления [заповеди]. „Глас вопиющий“ есть восприятие Слова совестью каждого грешника, которая как бы вопиет в тайниках сердца» (цит. по изд.: Там же, с. 120), в
Thal. 48: «Пустыня есть естество зримых [вещей] или мир сей, в котором Слову присуще возводить столпы. Оно дарует просящим благочестивые мнения о сущих, то есть [дарует] в духе правые смыслы догматов, относящихся к естественному созерцанию» (PG 90, 424B, цит. по изд.: Там же, с. 125), и там же «пустыня» определяется как состояние естественного созерцания, имеющее место при обращении к естеству (природе) зримых вещей: «Тот, кто смог увести чувства от страстей и отделить душу от привязанности к чувствам, становится достаточно сильным для того, чтобы оградить стеной ум от вторжения диавола, осуществляемого посредством чувств. Поэтому он в пустыне, то есть в естественном созерцании, и возводит, словно незыблемые столпы, благочестивые представления о сущих. Нашедший себе убежище в них уже не боится бесов, предающихся грабежу в этой пустыне, то есть в естестве зримых [вещей], через чувства вводящих в заблуждение ум и влекущих его во мрак неведения» (PG 90, 441A, цит. по изд.: Там же, с. 128).
3238
Судя по всему, прп. Максим противопоставляет тех, которые насытились пятью хлебами, и тех, для которых предназначены «остатки», заполнившие двенадцать коробов. Первые удовлетворяются «доступными логосами естественного созерцания» («остатки», поместившиеся в двенадцать коробов, им вкусить было не по силам из-за наличия у них вожделений наслаждения и младенчества их помыслов), вторые же – это те, что движутся через естественное созерцание к Божеству. Дальнейшее толкование символического значения числа двенадцать как раз и свидетельствует об этом движении и его этапах, моментах и составляющих, о которых можно говорить по-разному.
3239
Это первое из восьми (число явно не случайно) толкований двенадцати коробов; после этих толкований прп. Максим переходит к толкованию насыщения четырех тысяч семью хлебами, когда осталось семь корзин.
3240
Ср. уже в qu. dub. 41 (Declerck): «Время и природа [вместе] означают число двенадцать; время ведь седмерично, а природа пятерична», а также в Thal. 55: «Писание таинственно показывает, что только тот, кто оказывается превыше чувства и времени (их обозначает число двенадцать, состоящее из пяти – цифры, указывающей на чувства, и семи – цифры, указывающей на время) и пресекает связь души с ними, исходит из смешения их, устремясь к горнему граду» (PG 90, 540D, цит. по изд.: Там же, с. 165) и в exp. Ps. 59: «Долина... есть плоть, которая вследствие непослушания стала презренной страной страстей. В ней, словно в долине, всякий благочестивый и боголюбивый человек поражает посредством разума и созерцания естество и время... А число двенадцать означает эти естество и время, поскольку естество пятерично вследствие [пяти] чувств, а время седмерично, как это всем очевидно. А пять в сочетании с семью составляют число двенадцать» (PG 90, 860A-B, пер. А. И. Сидорова, цит. по изд.: Максим Исповедник 1993. Кн. I, с. 209).
3241
Седмеричность времени обосновывается, вероятно, лунными циклами, которыми традиционно измерялось время (ср. у Климента Александрийского: «Луна изменяет свою форму каждые семь дней... Математик Селевк утверждает, что луна имеет семь фаз» [str. 6.16: 143.2-3 (Stählin), пер. Е. В. Афонасина, цит. по изд.: Климент Александрийский 2003. Т.III, с. 77]); вместе с тем прп. Максим утверждает, что для семерки свойственно «равное расстояние крайностей от середины». В последнем случае речь идет, возможно, о том свойстве числа семь, о котором говорится в Теологуменах арифметики: «Семерка – это природная и не нами установленная середина между единицей и десяткой» (theol. arith. 58 (de Falco), пер. А. И. Щетникова).
3242
Или: «материей».
3243
Ср. Max., qu. dub. 41.20-22; Ps. 59.37-65; Thal. 64.360.
3244
О материи и форме (веществе и эйдосе) см. Arist., phys. 4.2, 209b22-23, ср. qu. dub. 105 (Declerck). Материя соответствует четверке из-за четырех стихий (элементов) – земли, воды, воздуха и огня, из которых она состоит.
3245
Восходящие к Богу должны «пройти» все, что «под природой» и «под временем», как мы увидим ниже – это вообще все тварное; число двенадцать символизирует такую совокупность, и поэтому, очевидно, прп. Максим начинает именно с этого толкования.
3246
Или: «возникших, но вечных». Констас и Лоллар предлагают вместо этого чтения, которое мы находим в PG (τῶν ὄντων γενητῶν καὶ αἰωνίων), другое: τῶν ὄντων γενητῶν καὶ αἰώνων (возникших и веках). Обоснование осмысленности нашего чтения см. в следующем комментарии. Но и чтение Констаса и Лоллара тоже вполне возможно.
3247
Морескини (Moreschini 2003, p. 719, n. 10) пишет, что ему не ясно, почему прп. Максим говорит здесь о вещах вечных, хотя дальше весь контекст указывает на то, что речь идет о том, что подчинено времени. Однако нам представляется, что в этом и состоит главная идея данного толкования прп. Максима: все тварное, как чувственное, так и мысленное (ангелы), подвластно природе и времени (которое, впрочем, как мы увидим, он
