Баржа Т-36. Пятьдесят дней смертельного дрейфа - Андрей Орлов

Он весь день был непривычно печален.

– Точно не математики. В общем-то, понятно. Вечер шестнадцатого января они не посчитали, забыли, что год високосный, – вот и получилось сорок девять дней. Да и хрен с ними, с этими днями.

Ахмет с опаской подошел к окну, отвел штору. За «бортом» был ясный день, через дорогу находился дом с резными пилястрами и балкончиками. Он привстал на цыпочки. У главного входа толпились люди, оживленно переговаривались. Сухой старик в старомодном пенсне что-то доказывал толстому латиноамериканцу, а тот недоверчиво качал головой. Временами лица людей устремлялись ввысь, скользили по окнам.

– Опасно. – Он покосился на подошедшего Серегу. – Выйдешь – затопчут ведь.

– А ты представь, что нужно перейти линию фронта, кишащую фашистами, – ухмыльнулся Серега.

Федорчук смотрел на красный телефон с таким видом, с каким бык разглядывает красную тряпку. Может, колебался, не ударит ли током? Он взялся за трубку как сапер за мину, оторвал ее от рычага и поднес к уху. Парень долго вслушивался в длинный гудок. Потом ему это надоело, и трубка вернулась на место.

– Прослушивается? – Филипп вздохнул.

Он теперь любую фразу начинал с драматического вздоха.

– Они не сказали. – Федорчук пожал плечами.

– Наши не могли установить прослушку, – задумался Ахмет. – Кто бы их сюда пустил? А вот местные – запросто. Да и вообще… – Он с подозрением поводил глазами и потянул носом.

– А нам не до лампочки? – допустил Серега. – Что изменится?

– Да ничего, – ухмыльнулся Ахмет.

Федорчук уже забыл про телефон. Он увлеченно исследовал большой ящик, оснащенный матовым экраном со скругленными углами. Опыт Сереги по порче медицинского оборудования, видно, не давал ему покоя. Федорчук провернул какую-то рукоятку, ткнул пальцем в пару кнопок и чуть не отпрыгнул, когда зажегся экран! У парня отвисла челюсть. На экране мерцало черно-белое изображение. Монотонно бубнил диктор, ящик транслировал знакомую пресс-конференцию! Мелькали возбужденные журналисты, тянущие руки, неподвижно застыли у входа морские пехотинцы. Стол «президиума», знакомые мучнистые лица…

– Пацаны, да это же мы! – ахнул Федорчук, падая на пятую точку.

Остальные собрались, с любопытством уставились на экран. Передавали выпуск новостей. Камера оператора прошлась по тихо бубнящему Затулину, по лицу переводчицы Клариссы, которая тщетно пыталась подавить смех. На этом репортаж закончился. Появился диктор в студии. Он что-то бегло говорил, глотая слова.

– Телевизор!.. – зачарованно прошептал Затулин. – Вот и научились передавать изображение на расстояние.

В Советском Союзе эти штуки тоже появлялись, но массового хождения пока не получили. Советские солдаты ни разу в жизни не видели «живого» телевизора. Федорчук приблизился к нему на цыпочках, осмотрел со всех сторон и уткнулся носом в лопочущего диктора.

– Он нас не видит, успокойся, – сказал Филипп.

– Ну, не знаю, – засомневался Федорчук. – Опасная штука, с ней лучше не связываться. – Он надавил на кнопку, и экран потух.

Настроение у парней поднималось. Солдаты разбрелись по спальням и периодически разражались оттуда воплями. Это не постель, а какое-то ватное облако! Почему такой неестественно белый унитаз? Что за дырочки в ванной? Черт, оттуда хлещут горячие пузыри! А зачем дополнительный унитаз? Дьявол! А это точно унитаз? Почему вода из него стреляет вверх?! Все в этих царских хоромах было непривычным и диковинным: «опасный» телетранслятор, позолоченные стены, мрамор в санузлах, необычные кондиционеры, чудо-кровати, принимающие форму тела, погруженного в них, приборы и устройства непонятного назначения. Солдаты разбирались в этом по ходу, на грани членовредительства и вывода техники из строя. Они с наслаждением мылись, ковыряясь в шампунях и гелях, возбужденно перекликались, каждый из своей ванной. Мол, что за изнеженные чудаки – если не сказать большего – эти буржуи.

Спать не хотелось, сон как отрезало. Вымытые, подогретые хорошими новостями, грядущим «безнаказанным» возвращением на Родину, бойцы болтались по апартаментам и уже изнывали от скуки. Окружающая роскошь надоела, смотреть по телевизору было нечего. За окном стемнело. В дверь кто-то постучал. Вернулся страх, но в номер вторгся всего лишь работник отеля в ливрее. Он толкал перед собой сервировочный столик. Прибыл ужин. Сдвинутые журнальные столы с лихвой заменили обеденный. На ужин администрация отеля предоставила от щедрот своих говяжьи стейки с кабачковым пюре, паровую форель, холодные, но элегантно сервированные морепродукты, маленькие бутылочки вездесущей пепси-колы. Парни молотили все это как в голодный год.

Серега вспомнил, что в армии сейчас, наверное, перловка со свиным салом, заменяющим мясо. Мысль об этом пришлась всем по вкусу.

– Стыдно, конечно, – признался Ахмет, вытираясь салфеткой по завершении трапезы. – Но разве герои мирового масштаба не имеют права на особый рацион?

Эта мысль тоже не вызвала возражений.

– Чего-то не хватает, – сыто рыгнув, изрек Федорчук, откинулся на спинку венского стула и похлопал себя по отрастающему животу.

– Не хватает, – согласился Серега. – Не просматривается даже аварийный вариант.

С этими словами он стал оглядываться, выбрался из-за стола и подошел к фигурному зеркалу, состоящему из двух половинок. Парень что-то чувствовал, и это ощущение не давало ему покоя. Он разглядывал зеркало так, как профессиональный разведчик смотрит на стопку секретных документов. Потом герой потянулся к нему и осторожно оттащил одну из створок.

Не проведешь советского человека! Фигурное зерцало оказалось створками бара. Вся компания в оцепенении уставилась на содержимое «законспирированной» ниши. От обилия сосудов и этикеток кружилась голова, распалялось воображение. Устоять было трудно. Полонский уже ковырялся во всем этом благолепии, бурча под нос, что даже его эрудиция пасует. Половина из представленных напитков была ему неизвестна. Самогона в трехлитровой банке тут точно нет. Как насчет американского бурбона семилетней выдержки? Или благородного французского коньяка из лучших подвалов Бургундии? Ямайский ром, мексиканская текила, виски, загадочный абсент с полынной веточкой на дне бутылки.

– Ну разве что в качестве аварийного варианта, – рассуждал сам с собой Серега.

– А беленькой там нет? – Федорчук вытянул шею.

Нашлась и беленькая, фигуристая, весьма интересная, с надписью «Смирнофф» на красной этикетке. Чудно как-то. Филипп осторожно извлек ее из бара, осмотрел со всех сторон.

– Это бесплатно? – засомневался Серега.

– Это бесценно, – усмехнулся Полонский. – Детище известного спиртопроизводителя Петра Арсеньевича Смирнова. Самая популярная водка в мире изначально выпускалась в Москве. Советская власть завод экспроприировала и национализировала, Петр Арсеньевич бежал в Стамбул, потом в Париж, основал новое производство. Позднее плоды его творчества докатились до Америки.

– Контра, короче, форменная, – проворчал Серега.

– Контра контрой, но водка стоящая. Скоротаем время за бутылочкой, командир?

– Душа просит? – усмехнулся сержант.

– Просит, – вздохнул Филипп. – Никогда так не просила, Ахмет. И чего она тут стоит? Не пропадать же добру. Все достается людям, как говорится.

– Ну хорошо, – решился сержант. – Но только по две рюмочки. Чтобы все у нас закончилось благополучно, чтобы грусть-тоска быстрее улеглась. Доставай посуду, раздатчик пищи, смотри, сколько ее тут.

Творение господина Смирнова пилось мягко и душевно. Серега тут же схватился за бутылку и разлил повторно – за грусть-тоску. В самый неподходящий момент противно задребезжал телефон. Дрогнула водка в хрустальных стопках, готовых уже сомкнуться. Взоры присутствующих неприязненно скрестились на устройстве связи, окрашенном в пролетарский цвет.

– Ну и какого фига? – Федорчук икнул.

Телефон трещал, делая короткие паузы. Нервы дрожали и звенели. Страх снова забирался в души парней, осматривался, осваивался. Филипп смертельно побледнел. Он что-то почувствовал. Ахмет еще только выбирался из-за стола, а Полонский уже подпрыгнул, едва не повалив красивый стул, подлетел к телефону.

– Алло! – Его голос охрип, изменился до неузнаваемости. – Да, это я, – проблеял он и начал покрываться сыпью.

Парень слушал, едва не хватаясь за сердце, потом что-то пробормотал и аккуратно, словно она была из тонкого стекла, пристроил трубку на рычаг. Он повернулся, и друзья увидели, что сыпь равномерно расползлась по его лицу. Глаза Филиппа диковато поблескивали.

– Это Кларисса, – прошептал он.

– Помянули, блин. Ну, давайте за нее самую – за грусть-тоску. – Федорчук вздохнул и залпом опрокинул стопку.

Остальные тоже выпили вразнобой. Кроме Филиппа, застывшего как статуя.

– Чего уставились? – разозлился Полонский. – Я что, в коротком платьице?