Баржа Т-36. Пятьдесят дней смертельного дрейфа - Андрей Орлов

Колеса застучали по брусчатке, машина подкатила к помпезному викторианскому зданию, над фасадом которого были выбиты буквы Hotel Sunset. Конспирация, впрочем, не помогла. Когда правительственные агенты выводили гостей из машины, из-за угла к ним бросились люди, срабатывали затворы фотоаппаратов. Но парней уже завели в отель. Перед их глазами распростерся вестибюль, отделанный мрамором, а за спиной дюжие охранники сдерживали напор толпы.

Люди, сопровождающие героев, не имели отношения к военно-морским силам. Они работали на правительство. Мужчина с каменным лицом, одетый в черное, на ломаном русском сказал, что его зовут Тоби Картер, и поставил парней в известность, что отныне его команда несет ответственность за безопасность дорогих гостей. Не будут ли они любезны проследовать в бельэтаж, где им отведен один из лучших номеров? Гости поднялись по широкой мраморной лестнице – создавалось такое ощущение, что к их приезду всех постояльцев выгнали из отеля – и попали в коридор, отделанный позолоченной лепниной. Федорчук засмотрелся на обнаженную натуру, безжалостно вмурованную в стену, и чуть не свернул себе шею. Посторонился мужчина, охраняющий этаж. Он тоже был весь в черном. Солдаты ахнули, когда их ввели в непозволительно роскошный пятикомнатный номер, достойный составить прибежище какой-нибудь царствующей особе. Мебель в стиле барокко причудливо сочеталась с современными интерьерными мотивами, стены украшали барельефы, картины, орнаменты.

– Молчим, товарищи, молчим, – глухо бормотал Ахмет. – Не надо показывать, что нам это в диковинку.

Охрана осталась за порогом. В гостиную, обставленную бархатной мебелью, вошел только Картер.

– Это ваш номер, господа, – объявил он торжественно. – Здесь имеется все необходимое для отдыха. Общая гостиная, четыре отдельные спальни, в каждой – ванная комната и санитарный узел. Большая просьба, господа, – добавил он, помявшись. – Без особой необходимости не открывайте шторы. Это нужно для вашей же безопасности. Ваши поклонники – персоны весьма навязчивые. Вот телефон. – Он кивнул на красный аппарат, обосновавшийся у входа на резной тумбочке. – Вы можете в любое время позвонить на ресепшен и изложить ваши пожелания. Достаточно набрать лишь три «двойки». Через два часа вам подадут ужин.

Тоби Картер учтиво поклонился и растаял. Захлопнулась монументальная дверь. Солдаты потрясенно озирались.

– Культурный шок, – со вздохом объявил всезнающий Полонский. – А что? Нормально. Простенько, но со вкусом.

– А что такое ресепшен? – тупо спросил Серега.

– А хрен его знает, – простодушно признался Ахмет. – Но возникает чисто интуитивное подозрение, что это слово как-то связано с администрацией гости…

В дверь решительно постучали, и Ахмет споткнулся на полуслове. Разрешения постояльцев, видимо, не требовалось. Дверь открылась, и в гостиничный номер вошел господин в сером костюме свободного покроя. Следом вторглись еще двое, осмотрелись и застыли у порога. Последовала немая сцена, как у Гоголя в «Ревизоре». Одного взгляда на этих людей было достаточно, чтобы понять, что они не имеют отношения к любым американским структурам. Гость был серьезен, солиден, изрядно в годах и, судя по типичной славянской физиономии, никакой не господин, а товарищ. Парни застыли посреди гостиной в неловких позах. В воздухе снова витал всепожирающий страх. Ахмет пытался справиться с лицом, которое вдруг стало перекашиваться. Краска отливала от щек. Снова возникло это жуткое чувство.

– Здравствуйте, товарищи, – сочным голосом сказал визитер, и пристальные глаза стали поочередно ощупывать присутствующих.

– Здравствуйте, – невпопад отозвались парни.

– М-да, хромает воинская дисциплинка, – укорил их посетитель, и глаза его вдруг как-то странно подобрели. – Все в порядке, товарищи, не нужно зажиматься. – Он подошел поближе, сунул каждому ладонь, и все ее осторожно пожали. – Карташевский Павел Михайлович, глава советского консульства в Сан-Франциско. Вижу, что вы уже добрались, американские коллеги предоставили вам неплохое жилье. Располагайтесь, товарищи, чувствуйте себя как дома.

Это была, по-видимому, шутка. Консул негромко рассмеялся.

– Тут неплохо. Признайтесь, на это вы вряд ли рассчитывали. – Он выразительно осмотрел апартаменты. – Заслужили, товарищи! Всему миру уже известно о вашем подвиге. Я прибыл, чтобы зачитать вам приветственную телеграмму Первого секретаря ЦК КПСС, председателя Совета Министров СССР Никиты Сергеевича Хрущева. Вы позволите? – Карташевский раскрыл кожаную папку, в которой лежал одинокий лист, и начал с выражением читать: – «Телеграмма Н. С. Хрущева сержанту Затулину Ахмету Анверовичу, ефрейтору Крюкову Сергею Геннадьевичу, рядовым Полонскому Филиппу Леонидовичу и Федорчуку Владимиру Ивановичу… Мы гордимся и восхищаемся вашим славным подвигом, который представляет собой яркое проявление мужества и силы духа советских людей в борьбе с силами стихии. Ваш героизм, стойкость и выносливость служат примером безупречного выполнения воинского долга. Своим поступком, беспримерной отвагой, проявляемыми вами в течение 49 дней борьбы со стихией, вы преумножили славу нашей Родины, воспитавшей таких мужественных людей, и советский народ по праву гордится своими отважными и верными сынами».

Карташевский мягко закрыл папку и с прищуром, как бы даже не с иронией, уставился на обомлевших солдат. Парни спохватились.

– Служим Советскому Союзу! – пролаяли они невпопад.

– Отлично, – кивнул Карташевский. – Теперь о программе на ближайшее время. Вы советские люди, товарищи солдаты, должны понимать, что покой нам только снится. Сегодня отдыхайте, примите ванну, выспитесь. Советую не выходить из номера… во избежание неприятностей. Гостиница охраняется американскими агентами, у них имеются инструкции воспрепятствовать свободному передвижению советских солдат. Не забывайте, что завтра у вас еще одна пресс-конференция, на которой вы должны быть отдохнувшими и жизнерадостными, выступить так же убедительно, как на первой. Мероприятие будет проводиться в мэрии. Ожидается много журналистов, в том числе советских, а также градоначальник Сан-Франциско Джордж Кристофер.

– А что дальше, Павел Михайлович? – опасливо поинтересовался Ахмет.

– После пресс-конференции вас доставят самолетом в Нью-Йорк, а оттуда морем переправят в Европу. Путь неблизкий, придется потерпеть. Из Европы вас самолетом перевезут в Москву, а уж из столицы – к месту дальнейшего прохождения службы. Таким образом, товарищи солдаты, вы совершите кругосветное путешествие, с чем вас, собственно, и поздравляю. Есть вопросы?

– Наше оружие, Павел Михайлович…

– Оно в надежных руках, не беспокойтесь. Будет решаться вопрос о его списании и утилизации.

– Замечание можно, Павел Михайлович? – осмелел Ахмет.

– Ну-ка, ну-ка? – насторожился консул.

– Мы сколько ни считали, а выходило пятьдесят один день в океане, а никак не сорок девять.

– Не знаю, как вы считали, товарищ сержант. – Дипломатический работник иронично улыбнулся. – Но советское правительство ошибаться не может. Раз сказало сорок девять, значит, сорок девять.

– Ясно.

– Получите, так сказать, и распишитесь. – Консул извлек из внутреннего кармана продолговатый конверт и положил на тумбочку рядом с телефоном. – Здесь четыреста долларов – каждому по сотне. Это на срочные расходы. Надеюсь, вы достойно будете себя вести в стане потенциального неприятеля? Уверен, что так и будет, поскольку люди вы сознательные. – Консул хитро улыбнулся, он явно что-то знал. – И последняя новость, товарищи. Убежден, что она вас обрадует. Ваши родственники извещены, что вы живы-здоровы и в обозримом будущем планируете вернуться на родину. Честь имею. – Дипломат испарился вместе с эскортом.

Ахмет на цыпочках добрался до двери, заперся, повернулся к друзьям, уставился на них с благоговейным страхом и спросил:

– Пацаны, нам это снится?

Серега деловито прибрал конверт с деньгами, дважды пересчитал четыре новенькие диковинные купюры, запрещенные к обороту в Советском Союзе, понюхал их и раздал каждому.

– Не математики сидят в советском правительстве. – Филипп печально вздохнул, убирая купюру в карман.

Он весь день был непривычно печален.

– Точно не математики. В общем-то, понятно. Вечер шестнадцатого января они не посчитали, забыли, что год високосный, – вот и получилось сорок девять дней. Да и хрен с ними, с этими днями.

Ахмет с опаской подошел к окну, отвел штору. За «бортом» был ясный день, через дорогу находился дом с резными пилястрами и балкончиками. Он привстал на цыпочки. У главного входа толпились люди, оживленно переговаривались. Сухой старик в старомодном пенсне что-то доказывал толстому латиноамериканцу, а тот недоверчиво качал головой. Временами лица людей устремлялись ввысь, скользили по окнам.