Очередь - Михаил Однобибл

В одну из подвальных каморок набился хор, кольцами опоясавший низкое помещение. Певцы возвышались уступами на лавках и досках, один ряд над другим. Чистыми и тонкими, хриплыми и грубыми голосами они вели свои партии. Особенно проникновенно и грозно звучали верхние. Они горбились под потолком, казалось, держа на плечах подвальный свод. Они смотрели исподлобья и пели, не размыкая губ, но их груди бурно вздымались. Хор завораживал и гремел. Сантехник приостановился, воздавая должное силе концерта, и пошел дальше сквозь гущу поющих. Все крепче прижимал он к себе спутника, все тяжелее опирался. Учетчик валился с ног от изнеможения, тревоги и неведения. Когда они достигли середины хора, учетчик увидел, что в средоточии поющих, в перекрестье взоров водила рукой в такт и тоже пела Майя. Близоруко щурясь, она строго посмотрела на проходящих как бы в ожидании, что они присоединятся к хору. Мощно, печально, трогательно лилась музыка. Учетчик обернулся на швею из-под руки вожатого. Уже не он нес на себе служащего, служащий увлекал его вперед. Мимо Майи они пересекли помещение и вновь шагнули в кольца хора. Теперь не спины, а лица преграждали путь. Фонарь высветил изломанные вскинутые брови, оскаленные рты, напрягшиеся жилы. Некоторые хористы показались учетчику знакомы, он хотел рассмотреть. Но служащий уже шагал с подножия второго ряда на возвышение третьего, в непроницаемую черноту за его спинами. Мужчина переложил фонарь в правую руку, продолжая ей прижимать к себе учетчика, а свободной левой собрал в горсть мешающую пройти черноту, она была драпировкой, и с силой дернул вниз. Они с трудом увернулись, ткань ухнула им под ноги вместе с деревянным брусом, крепившим ее к подвальному своду.

В лицо учетчику хлынул ослепительный свет. Хор за спиной стих, либо его пение перестало быть слышно. В тишине донесся негромкий будничный разговор, скрежет лопаты. Сантехник, сильно согнувшись, полез дальше, куда двигаться плечом к плечу стало невозможно, так сузился ход. Вожатый, наконец, отпустил учетчика, но тот уже сам рвался следом. Хотя ноги путались в складках упавшей кулисы, он протиснулся наружу и сразу пошел дальше. Он чувствовал спиной пропасть, куда неминуемо рухнет, если задержится на краю.

Мучительно привыкая к свету, учетчик долго не мог поверить, что он на дне траншеи под открытым небом, что подвал остался по ту сторону пролома и что сантехника, выходит, не подвело чувство пути.

14. По течению

Мягкое закатное солнце висело над траншеей. Учетчик слышал хруст камешков под шагами сантехника, звякание ключей в тяжелой сумке. Учетчик шел следом, держась за осыпающуюся стенку траншеи, другой рукой прикрывая глаза. Он опасался, что подвал петлями, крючьями втянет его обратно в пролом. С непривычки учетчик опьянел от света и воздуха.

Слесарь скоро остановился и сел в кружок ждавших его товарищей. Видимо, из их компании он ушел, когда в подвале открылся свищ. Его спросили, что случилось. Ремонтник пренебрежительно отмахнулся, дескать, работа отняла время, ни к чему отвлекаться еще и на разговоры о ней. Учетчик подумал, что Рыморь ответил бы так же, матерым загородным сезонникам была свойственна сдержанность.

Компания расположилась на дне траншеи вокруг заляпанного строительным раствором ведра. Его перевернули и накрыли дно газетой. При отсутствии излишеств стол ломился от яств: бутылка черно-красного густого портвейна, жирные перья зеленого лука, наломанный без ножа хлеб, горсть соли. На утлом ведерном донце все это весело, тесно громоздилось и свисало за край. Стакан был один. Сантехнику чинно налили полный, чтобы наверстал упущенное за время отлучки и стал вровень со всеми. Компания неукоснительно придерживалась неписаных норм. Прежде чем пригубить, сантехник решил развязаться с делами, чтобы не отравлять послерабочий покой. Он поднял голову и сказал наверх: «Сегодня горячей воды не будет, авария. Из сороковой пусть выносят вещи на просушку».

Мало-помалу учетчик приучил глаза к свету. Он стоял невдалеке, но на почтительном расстоянии от застолья. Проследив взгляд сантехника, он увидел, что слова адресовались молоденькому курьеру. Как раз в этот момент курьер с разбега перепрыгнул траншею и намеревался повторить смелый трюк. Но при словах сантехника моментально поменял планы. Для юнца с мизерным опытом серьезной работы поручение бывалого служащего было важнее детской забавы. Курьер сломя голову помчался исполнять.

На верху траншеи осталось скопище уличников. С птичьим любопытством, как зверя в яме, они бесцеремонно и зорко разглядывали учетчика. Он давно должен был привыкнуть к назойливости очереди, но всякий раз его коробило. Уличники перетаптывались на покатом валу вынутого из траншеи грунта и заглядывали далеко под стенку, рискуя обрушиться с рыхлого края на головы служащих. Пока что им удавалось держать равновесие, только камешки с легким шорохом сыпались вниз. Одни очередники тихо, оживленно беседовали, другие зловеще молчали.

К стенке траншеи прислонилась деревянная лестница. Велик был соблазн немедленно выбраться наверх. Однако при виде армии неприятелей, обсуждавших, кажется, только детали скорой расправы, учетчик решил пока не отдаляться от своего спасителя. Если бы не присутствие служащих, уличники давно посыпались бы на дно траншеи.

Между тем компания, скрытая от коллег и начальства (очередники в любом количестве были для штатников привычно пустым местом), не спешила расходиться. Разумеется, основное место работы этих хозяев города было где-то в лабиринтах коридоров и кабинетов солидных учреждений. Там они облачались в чистые костюмы и принимали важные решения. На ремонте они подрабатывали. Их странная, всеядная алчность, они не гнушались грязной работенкой, вызывала возмущение и зависть. За благодушной неразборчивостью чувствовался подспудный аристократизм. Только непостижимо устроенные штатные городские служащие, вознесенные над безработным контингентом на головокружительную высоту карьерных лестниц, могли с равной силой держаться за свои многообразные занятия и выказывать пренебрежение ими. И где было удобнее громко выражать недовольство, как не на дне ямы теплым летним вечером, расслабив утомленные мышцы, развязав вином языки, вдали от глаз и ушей вышестоящих инстанций! Рабочие с жаром доказывали друг другу правоту одних служебных решений и перемещений и необоснованность других. Учетчику все это было бесконечно чуждо. Не понимая и не надеясь понять хитроумную механику городского карьерного роста ввысь и вширь (один человек замещал полставки, другой мог с успехом занимать две и три должности, но не в любом сочетании, и т. д., и т. п.), учетчик в сторонке ворочал свои трудные мысли. Он обхватил голову, чтобы не потерять сознание, если кто-нибудь из осаждающих яму уличников в нетерпении столкнет на него камень.

Как ни радостны были события последнего часа, счастливо завершившиеся освобождением из подвала, учетчик не мог не признать, что победа одержана помимо его воли и разумения. Пока слесарь силой волок его к выходу, он по-овечьи таращился по сторонам, не понимая происходящего, не участвуя в борьбе.

Учетчик вышел на солнце, чтобы увидеть неотразимые доказательства своей беспомощности. Его порывы к свободе заводили в неволю. Опыт общения уже с тремя служащими свидетельствовал о сложившейся привычке достигать целей, противоположных намеченным. С первым, шофером, учетчик сказал несколько слов, и эти слова свились петлей, утянувшей его в подвал. С хозяйкой 26 кладовой он пытался вступить в переговоры, чтобы выторговать освобождение, а в результате едва не обрек себя на пожизненное подвальное заточение. И только сантехнику учетчик не сказал ни слова, ничуть на него не надеялся, но именно этот невзрачный мужичонка оказал учетчику неоценимую помощь. Следовательно, права очередь, избегающая разговоров со служащими. Так они понятнее и безопаснее.

Особняком стояла встреча в горсадовской столовой. Учетчик не вступал в общение с Зоей-пекаркой, держался нелюдимо, но это не уберегло его на речной переправе от шайки Кугута. Впрочем, Зоино влияние на учетчика не толковалось однозначно. Возможно, он не вышел тогда из города по своей вине: замешкался у реки, позволил Лихвину втянуть себя в ненужный спор. Возможно, Зоина обида была мнимой, учетчик знал о ней со слов Лихвина. Достоверно очередью было засвидетельствовано только то, что вечером того же дня 8 апреля во втором подъезде учреждения Ко.5, когда учетчик потерял сознание, Зоя его окликала. Зачем? Вряд ли для того, чтобы низринуть в подвал! А всякое иное развитие событий было для учетчика предпочтительнее.

Тягучий томный голос вывел учетчика из задумчивости, голос вплыл в траншею сверху и заполнил ее: «До начала вечерней смены час».