Очередь - Михаил Однобибл

Швея, к примеру, ничего не пускала на самотек, обштопывая свои делишки. Она прикрывалась словами о судьбе и женской доле, но не передоверяла этой самой судьбе ничего конкретного. На все у швеи твердый взгляд, все она готова подгонять под свою куцую мерку. 40 кладовую, которая хуже норы, потому что из каждой норы есть лаз на волю, Майя назвала хоромами. Ее искренность не вызывала сомнений. Значит, не так уж недовольна она своей долей. А если бы швея, как учетчик, ощущала это помещение склепом, где мысль о завтра, похожем на сегодня, давит могильной плитой, что тогда? Неужели б играла с Немчиком в шахматы, чтобы убить время, неужели б уныло ворочала тела для проветривания пролежней и только в мечтах возвращалась за город? Невероятно! Она обнюхала бы каждую пядь ненавистной темницы и при отсутствии иных перспектив стала бы изувеченной лапкой скрестись на волю. А лишившись и этой возможности, она саму себя зашила б в мешок!

Ломая в волнении спички, учетчик зажег свечу и стал осматривать углы и стены. После уборки больных они казались особенно голыми и обшарпанными, одиноко и криво висела у капитальной стены труба, она пронизывала помещение насквозь. Ее провели изначально, а уж потом сколотили деревянную кладовку. До сих пор учетчик не выделял трубу из общей обстановки. За время, проведенное им в 40 кладовой, труба поддавалась приступам басовитой дрожи, через нее доносилось рычание далеких кранов, с ними она соединялась через общую сеть труб, пронизывающих здание от цоколя до пятого этажа. По отзвукам кадровых высей лукавые авгуры очереди гадали о том, где и по какому поводу в учреждении лили воду. Учетчик привык не обращать внимания на бессвязный, бессмысленный лепет трубы. Но сейчас, в крайнем ожесточении, он уловил одну прежде ускользавшую мысль. Давно, когда учетчик только начинал знакомиться с подвалом и зданием над ним, он слышал краем уха, что отделы кадров используют трубы для быстрой громкой связи. Если шум за стенкой мешает кадровикам сосредоточиться, но некогда идти устанавливать тишину на другой этаж учреждения, то потревоженные служащие хватают любое железо, попавшее под руку, хоть щипцы для колки орехов, и стучат по батарее отопления, чтобы унять шумных коллег. Сейчас, когда учетчик это вспомнил, ему пришла мысль настолько очевидная, что странно, как она не приходила раньше, ведь всюду, не только в 40 кладовой, по подвалу тянулись трубы. Ясно, что их непрерывная звукопроводящая сеть могла быть использована для передачи сигналов в любом направлении, и снизу вверх тоже.

Учетчик поднял из угла кладовой длинную кованую кочергу. Откуда она здесь? Переехала с прежнего места службы работников 40 отдела вместе с другим старьем? В здании с центральным отоплением кочерга ни к чему. Она ладно легла в ладонь. Может, ее последнее назначение в том, чтобы помочь учетчику вернуться к печам загородных зимовий и летних полевых станов до того, как город превратит его в изгоя, чуждого всему, и городу, и зАгороду, и далекому вольному нЕгороду.

Учетчик готовился выйти на связь с целым зданием кадровиков. Поэтому сигнал, посылаемый из подвала на этажи, не должен был отражать душевную смуту. Служащие не очередники, чтобы гадать о смысле бессвязного шума, они спишут его на технические издержки ведущегося под зданием ремонта. Сигнал должен звенеть громко, внятно, неотступно. Один долгий удар, два быстрых, вновь долгий и вновь быстрые – простая, четкая последовательность. Ее повторение должно вызвать наверху озадаченность и беспокойство. Если хотя бы один служащий спустится в подвал хотя бы для того, чтобы прекратить звон, это уже даст шанс.

Учетчик умерил дыхание, размахнулся, благо освобожденная кладовая позволяла, и стал ритмично бить. Да, он действовал верно, потому что искаженные страхом голоса запричитали, закричали учетчику, чтобы прекратил. Множество рук заскреблись в дверь, подпертую учетчиком изнутри толстым черенком лопаты. Из коридора неслись угрозы, проклятия, мольбы, но учетчик не отвечал. Громовержец держал четкий ритм, и весело было рубить на куски задверные стоны. «Ты все погубишь!» – молила швея. Раньше надо было думать о соблюдении тишины! Если бы Майя искренне стремилась к покою, она одела бы учетчика в пижаму, уложила бы на дно братских носилок, чтобы его с тяжелобольными выставили из подвала. Сам он и не намекал на подобный исход, чтобы не опускаться в очередной раз до бессмысленного унижения, так швея приучила его к безнадежности просьб.

Теперь учетчик готов был длить этот набат, или благовест, для кого как, до пришествия хозяев 40 кладовой. Пусть полюбуются на носилки у порога, на безжизненные тела, на сизые пролежни под рубищем пижам, на все, до чего довела очередь своих стояльцев при попустительстве служащих. Пусть начнется строгое разбирательство, учетчик его не боится, хуже не будет, а если и будет, то он согласен на хуже, лишь бы иначе.

Правая рука немела от усталости. Он переложил биту в левую и ударил с новой силой. Раздался свист. Еще удар по инерции, и из пробитой трубы вырвалась шипящая струя кипятка и пара. Учетчик отпрянул. Свеча погасла. Темные, осязаемо густые, горячие волны быстро заполняли помещение. Дышать стало трудно, как в бане.

Учетчик ощупью пробрался к двери, выбил упор и вместе с клубами пара вывалился из кладовой. Снаружи не было ни души. Быстро же подвальщики разбежались с места аварии! И носилки с больными унесли, оставив учетчика наедине с неопровержимыми уликами преступления. А он жаждал ответственности и разбирательства по горячим следам причин и обстоятельств инцидента. Нечаянный свищ форсировал события. Теперь кто-нибудь из служащих спустится в подвал перекрыть пар, стремительно заполняющий пространство под зданием. Учетчик ждал.

И точно, желтый луч фонаря завиднелся в горячем тумане и осветил учетчику лицо. «Где?» – гулко крикнул мужской голос. Учетчик молча провел посетителя к двери, он его почти не различал. Мужчина быстро заглянул в свистящую волглую темень и пошел прочь. Его не было целую вечность. Когда свист утих и пар перестал выходить из перекрытой в отдалении трубы, учетчик подумал, что служащий сделал необходимое и ушел из подвала. Нет, сантехник пришел убедиться, что пар перекрыт. Он шатался от духоты и усталости. Мимо учетчика, сидевшего на корточках сбоку от двери и дрожавшего от сырости, сантехник протопал в 40 кладовую. Следом из сырого мрака выступили подвальщики. Мужчина осмотрел повреждение и вернулся из кладовой.

На выходе он сильно запнулся о порог. Жилистая рука с зажатым в кулаке фонарем, было опасно выронить его в темноте, скользнула по голове учетчика, ища опоры. Удерживая служащего от падения, учетчик привстал и крепко подставил плечо. Сантехник принял помощь как нечто само собой разумеющееся и беззастенчиво навалился на учетчика. Они вместе побрели сквозь подвал. Учетчик вдыхал крепкие запахи улицы, пота, табака, вина. Оступаясь, спутник ругался. Ноги его заплетались, свет фонаря мотался по сторонам, но он безостановочно двигался в твердо известном направлении. Он круто поворачивал, налетая на дышащих в спину подвальщиков. Они расступались и давали дорогу. В такие моменты учетчик ощущал прикосновения, его украдкой пытались отнять от служащего. Но тот налегал на учетчика, как на костыль, ставший частью тела и незаменимый под рукой. Может, сантехник вправду знал подвал вдоль и поперек и мог ходить по нему в любых направлениях, но сейчас пар, хмель, усталость сбили его с пути. Они забрели в подвальную глухомань.

Послышалось заунывное пение. Казалось, оно долетает в подвал из более глубокого подземелья. Учетчик подумал, что слышит звуки тайной скорбной церемонии, где все посторонние лишние, значит, им точно не туда, но когда он попытался отвернуть в сторону, у него потемнело в глазах, с такой силой вожатый сдавил ему шею. С куражливым упрямством хмельного сантехник шел своей дорогой. В направлении, куда они двигались, подвал понижался.

В компаниях спящих стали встречаться первые поющие. Они пели, не открывая глаз, сиплыми спросонок голосами. У пения не было слов. Торжественно-мрачный мотив свивался из разных партий, повторялся и нарастал. Любой человек, знакомый и не знакомый с ним, в зависимости от певческого опыта и настроения, слуха и голоса, мог уловить одну из партий, более или менее сложную, более или менее страстную, высокую или низкую, с какого-то места ее подхватить и влиться в хор. Не была ли эта музыка гимном подвала? Поющих становилось больше, они пели живее и громче, сидели и стояли теснее. На сантехника с учетчиком никто не глядел, их не замечали в упоении или избегали на них смотреть.

В одну из подвальных каморок набился хор, кольцами опоясавший низкое помещение. Певцы возвышались уступами на лавках и досках, один ряд над другим. Чистыми и тонкими, хриплыми и грубыми голосами они вели свои партии. Особенно проникновенно и грозно звучали верхние. Они горбились под потолком, казалось, держа на плечах подвальный свод. Они смотрели исподлобья и пели, не размыкая губ, но их груди бурно вздымались. Хор завораживал и гремел. Сантехник приостановился, воздавая должное силе концерта, и пошел дальше сквозь гущу поющих. Все крепче прижимал он к себе спутника, все тяжелее опирался. Учетчик валился с ног от изнеможения, тревоги и неведения. Когда они достигли середины хора, учетчик увидел, что в средоточии поющих, в перекрестье взоров водила рукой в такт и тоже пела Майя. Близоруко щурясь, она строго посмотрела на проходящих как бы в ожидании, что они присоединятся к хору. Мощно, печально, трогательно лилась музыка. Учетчик обернулся на швею из-под руки вожатого. Уже не он нес на себе служащего, служащий увлекал его вперед. Мимо Майи они пересекли помещение и вновь шагнули в кольца хора. Теперь не спины, а лица преграждали путь. Фонарь высветил изломанные вскинутые брови, оскаленные рты, напрягшиеся жилы. Некоторые хористы показались учетчику знакомы, он хотел рассмотреть. Но служащий уже шагал с подножия второго ряда на возвышение третьего, в непроницаемую черноту за его спинами. Мужчина переложил фонарь в правую руку, продолжая ей прижимать к себе учетчика, а свободной левой собрал в горсть мешающую пройти черноту, она была драпировкой, и с силой дернул вниз. Они с трудом увернулись, ткань ухнула им под ноги вместе с деревянным брусом, крепившим ее к подвальному своду.