Подозреваемый - Юрий Азаров

— Красивые штуки, — сказал Петров.

— Люблю все красивое, — весело ответила Саша.

Я рассматривал пейзажи на стене. Шишкин, Поленов. Так себе. Но подлинники. Их фамилии умброй внизу. Поленов запылен. Грязь въелась в плывущий белый корабль. Отмыть бы все это, подумал я.

А вот две картины Борисова-Мусатова находились под стеклом и потому сохранили серебристость рисунка и нежность фона, деревьев, собачки на свету рядом с обнаженным мальчиком.

— Неужели подлинники? — поинтересовался Петров.

— Копии не держим, — иронически пояснила Сашенька.

Я сидел как на иголках. Уйти, да сил не было. К тому же мне хотелось поговорить с Сашенькой. Впрочем, случай такой представился. Я был поражен, когда Петров предложил всем, кроме меня и Сашеньки, покинуть помещение.

Саша подписала какую-то бумажку. Петров ушел, и я остался с Сашей наедине.

— Я подозревала… — произнесла Саша, — и все же что-то помешало мне сделать окончательный вывод. Художник и полицейский — две вещи несовместимые… — Саша натянуто расхохоталась, и ее лицо заострилось. Она была прекрасна: белая кофта матово светилась на фоне штор из темного бархата. Ей так шел нарядный костюм из голубой прозрачной ткани.

Она смеялась, а я ощущал себя круглым идиотом, может быть, действительно я чего-то не понимал, может быть, что-то во мне сместилось.

— Ты хорошо выглядишь, — неожиданно сказал я, и мне захотелось плакать. Слезы подступили к горлу, в ногах появилась слабость, а голова кружилась, и я ни о чем не мог думать.

— Объяснение в любви после обыска. Блеск. Два ноль в вашу пользу, сэр.

Я молчал. Мусатовский мальчик глядел на меня жалобно со стены, и я сказал:

— Как хорошо он смотрит и как он похож на тебя!

— На меня! — и снова Сашенька расхохоталась, и вдруг смолкла. — Короче, чего тебе нужно? Есть дело?

— От Шамрая тебе привет, — тихо сказал я, осознавая, что поступаю неблагоразумно.

Тут она вскочила. Подсела, изменилась в лице:

— Где он? Что с ним? Где ты его видел?

Я молчал. Во мне колыхнулось, наверное, чисто мужское самолюбие. Да и о чем я мог ей рассказать? О том, что несколько дней просидел в камере вместе с ее любовником, а потом (после выполнения профессионального долга) был выпущен на волю для произведения обыска у гражданки Копосовой Александры Ивановны.

Между тем Саша встала передо мной на колени:

— Умоляю тебя, скажи…

Мне хорошо была видна ее нежная шея, часть спины и даже грудь. Она касалась щекой моих колен, и глаза ее были полны слез.

— Я все тебе прощу. Каждый из нас наживается на чем-то…

Как только были произнесены эти слова, во мне все точно перевернулось:

— Я ни на чем не собираюсь наживаться. Я влез в эту грязь случайно и скоро выберусь из нее…

— Не выберешься! — завопила Саша, поднявшись с пола. — Я тебя упеку! Ты все знал о кулоне. Ты помог убить старуху! Ты собственными руками убил Змеевого. Ты вместе со мной охотился за кулоном. Каторжник!

Я ушам своим не верил. Она раскраснелась: щеки — размытая киноварь, губы алели, глаза отливали такой чудной голубизной, что я не удержался и сказал:

— Ты необыкновенная! — и сделал шаг в ее сторону.

То, что случилось в последующие две минуты, не укладывалось у меня в голове.

Сашенька грохнулась на пол и стала рвать на себе платье. Она разорвала его вдоль, сдернула с себя лифчик и завопила:

— Насилуют! Помогите!

Я распахнул настежь дверь (сообразил!) и тоже закричал что есть мочи:

— Граждане!

Никто не открыл дверь. Сашенька замолчала. Она перевернулась на живот. Полежала несколько секунд в такой позе, потом подняла голову и крепко выругалась в мою сторону, предложив мне закрыть дверь с наружной стороны.

Я ушел, шатаясь. Оскорблений за неделю было предостаточно. А это последнее меня прямо-таки пришибло. Я уехал в Черные Грязи, надеясь хоть как-то успокоиться. На даче никого не было. Печка по-прежнему оставалась развороченной. Я лег спать и вскоре уснул. Поздно вечером ко мне пришел Костя.

— Несчастье, — сказал он. — Сашеньку задавили машиной.

— Когда? Где?

— Как только вы ушли от нее, тут же к ней направился Петров. Он ходил вокруг дома, пока вы были у нее. Часа два Петров разговаривал с Сашей, должно быть, первый допрос оформлял. А потом ушел. А через полчасика вышла из дому и Саша. Она позвонила по автомату и направилась к остановке, села в автобус. На площади Ильича сошла. Здесь снова подошла к телефонной будке, но звонить не стала.

В это время на тротуар въехал самосвал, и такое впечатление, будто Саша пошла навстречу машине. Между тем самосвал рванул на полную катушку и сшиб Сашу. Затем дал задний ход и помчался к переезду. Как назло, ни одной машины. Я метался вокруг да около, а тем временем машина скрылась. Я позвонил в милицию и побежал к Саше. Она лежала в крови, приехала "скорая помощь", и ее увезли в шестую городскую больницу, вот телефоны.

Я тут же оделся, и мы побежали к автомату. Из больницы нам ответили:

— Разрыв мочевого пузыря. Операция прошла нормально.

Смерть Кати-маленькой

Вышел я за водичкой и у крана повстречал Соколова.

— Давненько не видел вас, — заговорил он первым. — На курортах были али так, в командировке?

— В командировке, — ответил я, закрывая правой рукой подбитый глаз. — А что слышно тут у вас?

— А что у нас слышно. Все то же. Шурика в лечебницу отправили. Зинка гастролирует как всегда, вчера устроила тут представление небольшое. Да, вот еще тут какое дело. Этот следователь из прокуратуры к Сургучеву привязался, все про самосвал расспрашивает, ищет убийцу, да где его найдешь теперь… Тут, конечно, была у Сургучевых одна беда, да пусть о ней другие вам расскажут.

Соколов поволок свою тележку с вываркой и двумя ведрами.

— А зачем вы воду возите? — спросил я, чтобы замять неловкость от слов соседа. — У вас же водопровод.

— Водопровод-то водопроводом, а все равно здесь вода чище, да и так прогуляться интересно мне…

— А Сургучев работал раньше на самосвале? — спросил я.

— И вы туда же! А то не знаете, что он работал на самосвале.

— Так какая беда случилась тут?

— Неужто не слышали? Катька сургучевая утопилась. Три дня как похоронили.

— Не может этого быть!

— А вот может, — сказал Соколов. — Отец ревел, как бык недорезанный. И вас, говорят, клял почем зря…

— Меня-то за что?

— А к себе, говорят, малолетку таскать вы стали, я, правда, не верю, мало ли что наболтают в поселке.

Я, должно быть, побледнел. Соколов спросил:

— Что с вами?

У меня действительно заколотилось сердце и сдавило в горле.

— Ничего, ничего, — поспешил я ответить. — Жутко как. Такая славная девочка.

— Мне самому не по себе. Бывало, идет как ромашечка, чистенькая, беленькая, а вот пойди, наложила на себя руки.

Я машинально схватил ведро с водой и побежал к себе. Запер за собой дверь и что есть силы хватил ведром об пол. Ведро сплющилось. Я отшвырнул ведро в сторону и поднялся к себе наверх. Когда началась вся эта вереница бед? Теперь я ни капли не сомневался в своей причастности к смерти Кати-маленькой. Да, я убил ее. Не будь меня, все шло бы по-другому. Отец бил, школа не поддержала, ребятишки на улице задразнили. Вспомнилось: "Разденься, Катька, попозируй!" Я вспомнил Катеньку, вспомнил ее большие серые глаза, остренькие плечики, ключицу, обтянутую нежной кожицей: откуда такая чистота, такая прозрачность! Ангелочек. Я хотел плакать, а глаза были сухими, хотел бежать к Сургучевым, будь что будет, а ноги не шли, и сердце подсказывало: не надо. Хотел зажечь свет, но вдруг дикий страх охватил меня. Леденящий страх сковал все мое существо, мне померещились вдруг разом Сургучев, Шамрай, Лукас — все они шли на меня, кто с топором, кто с палкой, а за ними следом и одноглазая Зинка, и Саша, и Екатерина Дмитриевна. Я схватил с пола топор и прижал его к щеке. В дверь постучали. Я еще крепче прижался к топору, и слезы вдруг полились из глаз, мне стало легче. В дверь между тем уж колотили. Я выглянул в форточку.

— Телеграмма срочная с уведомлением. Надо расписаться.

Я расписался и швырнул свернутый листок на пол. Минут через двадцать я все же вернулся за телеграммой. Там было написано: "Встречай Розу Белую 23 августа в одиннадцать у пригородных касс. Выезжай из Грязей немедленно целую Фока".

"Кампания продолжается, — решил я про себя. — Надо срочно уезжать из Грязей. Что правда, то правда. Иначе мне крышка. Испил я свою чашку сполна".

Я стал быстро собирать вещи. Их было совсем немного. Несколько рубашек, куртка, обувь, а вот холсты, картонки, краски, ящики — с ними возни много, да и куда я все это свезу? Стал перебирать городских знакомых и не нашел никого, к кому можно было бы свалить весь этот мой скарб. Разве Соколова упросить? А какая, собственно, разница, у Соколова им лежать или здесь? Да и куда я поеду, когда у меня нет квартиры, кроме этой, когда я один на всем белом свете. Смешно, но это так. Да и работа застопорилась. Закончить бы все надо, подбить бабки. Рассчитаться и главное — хорошо бы закрыли это странное уголовное дело. А то я на крючке. Сашенька, милая Сашенька. Сука, как сказал бы Шамрай. Они с нею работали в паре. И спасибо Петрову, что он еще верит мне. Эти письма, эти телеграммы — все сводится к тому, что я преступник. И кроме явного преступления, где кровь, убийства, есть еще кое-что скрытое, позорно-постыдное. Например, моя причастность к убийству Катеньки. Мысль о ее смерти приводила меня в состояние, близкое к потере разума. Я терял силы, а ее глаза, большие и тихие, постоянно маячили передо мною, и ее тоненький голосок звенел в моих ушах: