Невидимые знаки - Пэппер Винтерс

могу построить убежище, когда едва могу оставаться в сознании, когда стою?

Я ненавидел свое состояние. Но не собирался оставаться таким. Завтра мне станет лучше, и я построю нам проклятое убежище, даже если моя лодыжка будет продолжать гореть болью.

Я не могу больше оставаться калекой.

После того, как построю нам убежище, я построю плот. Как-нибудь разберусь, как построить лодку, чтобы вытащить нас с этого забытого места.

Если они не могут найти нас... мы поплывем, чтобы найти их.

Эстель, казалось, была полна бесконечной силы и здравого смысла. У нас не было лекарств для плеча Пиппы. Почти гарантирована инфекция, если мы не прочистим рану. Она не выглядела обеспокоенной, просто сосредоточилась на настоящем.

Мой желудок перевернулся, когда море стало красным от крови, в то время как Эстель разрезала рану Пиппы, но я должен признать, что травма выглядела намного лучше, чем я думал.

Меня сковал страх, когда я подумал об акулах, приплывших на запах крови. На ФиГэл водятся акулы?

Сделав все, что в ее силах, Эстель окунула Пиппу в воду по шею, сказав ей, чтобы осталась так стоять десять минут, чтобы соль залечила рану. Это была единственная ложь, которую она сказала — что море уберет ее боль и плечо заживет.

Но кто я такой, чтобы говорить другое? Я чувствовал себя лучше в воде, качающей мою сломанную ногу. Если Эстель думает, что океан может все исцелить, я тоже хотел бы в это верить.

Коннор уплыл, преследуя серебряную рыбу под водой.

Нам нужно поймать несколько.

Я голоден и умираю от жажды. От недавнего перекуса (если несколько крошек можно назвать перекусом) лучше не стало.

Мои мысли сфокусировались на трех основных моментах для выживания.

Убежище.

Еда и вода.

Исцеление.

У нас нет укрытия, но я исправлю это (неважно, со сломанной ногой или нет).

У нас ограничена еда.

Мы все ранены.

Нам нужно чудо, чтобы выжить.

Но как мы можем молить о чуде, когда одно уже нам было дано? Мы выжили, в то время как остальные трое гнили под фиГэлйским солнцем. Это ведь чудо... или?

Отрывая взгляд от Эстель (изо всех сил стараясь не вспоминать ее в нижнем белье), я посмотрел на пляж, выглядящий, как прекрасная открытка. Мои мокрые Гэлнсы высохли на солнце, а отпечатки наших шагов вели к нашему лагерю, где в тени покоились спасенные вещи.

— О чем ты думаешь? — Коннор плыл, разрезая руками воду.

Мои мысли пронзила боль. Как много еще у него осталось сил и энергии, чтобы плавать и хотеть разговаривать? Когда иссякнут запасы его тела, он все равно будет улыбаться и продолжать шутить?

Когда я не ответил, Коннор плеснул в меня водой.

— Знаешь, о чем я думаю? — Он указал на горизонт.

Пустой, красивый, проклятый горизонт.

Нет островов.

Нет лодок.

Нет гидросамолетов.

Нет трафика или движения любого рода.

— Я думаю, они нас найдут. Они принялись за поиски и скоро появятся, чтобы нас спасти.

Так сильно желая поверить в сказку, я подыграл:

— Да, держу пари, они уже за углом, готовя гамбургеры и колу, готовые отправить нас в нашу гостиницу.

Глаза Коннора внезапно наполнились слезами.

— Даже если бы сотрудники отеля приехали за нами, Пип и я не сможем зарегистрироваться без мамы и папы. — Его взгляд переключился на остров и место, где покоятся его родители.

— Странно, что я не верю, что они мертвы? Это не кажется реальным.

Море было неглубоким, мы оба стояли на дне, и балансировали при помощи рук, чтобы остаться на плаву.

— Я понимаю тебя. Моя мама умерла несколько лет назад.

— Ты сразу смирился с этим?

Я задумался, стоит ли мне сказать ему стандартное, заготовленное обществом «Да, время исцеляет все раны, и станет легче». Но Эстель не врала им, поэтому я тоже не буду этого делать.

— Нет, не сразу. Когда это случилось, я рассердился. Очень сильно. Я сделал... кое-что. Я причинил боль моему отцу, — я криво усмехнулся. — Не позволяй этому случиться. Я не могу сказать, как бороться с тем, что они никогда не вернутся, но я могу сказать тебе, чего не стоит делать.

— И что я не должен делать?

— Не путай грусть с яростью. И не обращай свою злость на тех, кто больше всего о тебе заботится. — Я никому об этом не говорил. Я даже не извинился перед отцом за то, что был таким говнюком.

Мое сердце сжалось. У меня никогда не было смелости поговорить о своих поступках. И теперь у меня никогда не будет шанса обнять отца и сказать, что я сожалею. Я оставил его, когда он нуждался во мне больше всего. Он не только потерял жену, он потерял и сына.

Дважды.

Я не могу.

Я больше не могу оставаться в море.

Я пробрался сквозь воду и вывалился на песок.

Как только мог, я перемещался, прыгая с помощью костыля, игнорируя боль, и оставив остальных позади.

Я не оглянулся назад.

Жизнь никогда не дает больше испытаний, чем ты сможешь вынести. У жизни самое больное чувство юмора.

Иногда веселое. Иногда грустное.

Но нужно двигаться вперед. Ключом к выживанию является смех, когда все становится плохо и хочется плакать, когда все становится хорошо.

Я недостаточно плачу.

Я много смеюсь.

Взято из блокнота Э.Э.

…

Я ВИДЕЛА, КАК ОН уходит.

Как могла не увидеть?

Я все прекрасно осознавала, каждый раз, когда он смотрел на меня. Я напрягала слух, чтобы подслушать его с Коннором разговор. И я попыталась разделить свое сознание между помощью Пиппе и тем, что Гэллоуэй делал позади меня.

Это не сработало.

Лоб Пиппы на ощупь как пылающее дневное солнце, а губы были сухими и потрескались от обезвоживания. По крайней мере, море помогло. Соленая вода превратила ее рану из ярко-красной, покрытой корочкой, в бледную и опухшую.

Коннор ушел после Гэллоуэя. Двое мужчин — один ковыляющий, как древний воин, а другой энергичный, идущий вслед за своим новым кумиром.

Я не двигалась, качаясь на волнах.

Пиппа коснулась моей руки.

— Я хочу пойти к ним.

— Я тоже.

Мне хотелось бы знать, что такого сказал Коннор Гэллоуэю, что его так вывело из себя, и что он скрывал. Я хотела так много знать, но сомневалась, что когда-либо узнаю, потому что секреты занимали слишком много места, без возможности