Загробная жизнь дона Антонио - Татьяна Богатырева

Тоньо подал донне святой воды в горсти, улыбнулся. В пене кружев почудилась ответная улыбка, такая знакомая, что сердце зашлось, замерло в надежде.

— Марина? — шепнул он, уже зная, чувствуя, что это она, его фата Моргана.

Тонкая рука в перчатке коснулась кружева, чуть приподняла край, и Тоньо увидел такие знакомые морские глаза, и улыбку, и услышал тихое:

— Тоньо?

А прикосновение обнаженных пальцев к ладони было молнией, святым чудом, обещанием рая и свободы…

Из собора они вышли вместе, ни слова больше друг другу не сказав — хватило и взглядов. Марина положила руку в перчатке ему на рукав, опустила мантилью, и шла рядом тихая, как видение. Кроны апельсинов около храма шелестели громче ее шагов, а легкий запах ее волос, напоминающий сразу и утренний бриз, и цветущий луг, и далекий северный берег, кружил голову лучше выдержанного вина.

Почему-то теперь, когда рядом шла Марина, все вокруг стало нестерпимо ярким, звонким и настоящим. И казалось, ветер сейчас поднимет их, и они полетят на крыльях невидимых парусов, над крышами и кронами, над садами и куполами Алькасабы — туда, где будут свободны и счастливы.

Наваждение нарушила сама Марина. Она тихонько спросил:

— Тоньо, это же апельсины? — и посмотрела на свисающие над церковной оградой ветви.

— Конечно, — ответил он, подпрыгнул и сорвал самый красивый и крупный плод, очистил от кожуры и протянул ей.

Марина рассмеялась, откинула мантилью и взяла дольку, положила в рот.

— Они такие сладкие, Тоньо! Но почему они красные?

Он отвечал ей что-то галантное и неважное, а сам смотрел на крохотную капельку апельсинового сока, манящую слизнуть ее с нежных губ, и голова кружилась от предвкушения счастья — и от обещания в ее глазах.

Темных, как морская глубина, сияющих тем же предвкушением.

Они оба несли какую-то чушь, смеялись, пили молодое вино из купленного у уличного торговца кувшина, кормили голубей безвкусной пресной лепешкой, касались друг друга лишь кончиками пальцем и взглядами… Это было остро и сладко, как последний вдох перед казнью, или, быть может, как первый вдох на свободе… Мысли путались, голова кружилась, шумная раскаленная Малага казалась лучшим местом на свете, почти райскими кущами.

— …оливы посадили еще мавры, а в этой беседке, говорят, ждала своего повелителя прекрасная Лейла, — Тони оборвал рассказ и рассмеялся: он сам не заметил, как привел Марину в сады Алькасабы, к любимой с детства ротонде, укрытой от любопытных взоров ветвями померанцев и струями искусственного водопада. — Здесь прохладно в любую жару, и послушай: вода поет.

Похоже, и она не слишком думала о том, куда Тоньо ее ведет, вложив свою руку в его доверчиво, словно монастырская послушница. Правда, улыбалась она совсем иначе. Нежно, открыто и не скрывая желания. Прямо как тогда, в капитанской каюте «Розы Кардиффа». Не хватало только веревки на его руках, а вместо шума волн где-то внизу, под холмом, гомонила Малага.

— Вы любите свой город, Тоньо, — сказала она, проводя затянутым в кружево пальцем по его запястью и глядя ему в глаза.

— Люблю, — ответил он, думая вовсе не о Малаге, и стягивая невесомую перчатку с бледных пальцев. — Вы снова хотите пленить меня, грозный пират Морган?

Она покачала головой, по лицу ее скользнула тень грусти. Прохладный палец коснулся его губ, веля умолкнуть.

— Здесь нет пирата Моргана, Тоньо. А мне… разве мне нужно пленять вас?

Теперь он покачал головой. К чему пленять, когда он…

— Я хочу, чтобы вы остались, Марина. Со мной.

Она засмеялась, все так же невесело, и поцеловала его. В губы. Сначала легко и невинно, а потом…

Потом их одежда валялась по всей ротонде, а они сами лежали на подушках, слушая песни водопада и далекий гомон города. Марина окунала соломинку в невесть откуда взявшийся бокал с мандариновым шербетом и рисовала на Тоньо холодные морские течения. А может быть — путь к зарытым на Тортуге сокровищам. Или просто ей нравилось слизывать капли шербета с его кожи.

Особенно вдумчиво она обрисовала шербетом огненную птицу на его плече.

— Ты похож на этого феникса, Тоньо. Горячий. — И потерлась о нарисованную птицу губами. — Почему феникс? Только у вас, у Альба…

Тоньо тихонько засмеялся, сел на подушках и усадил Марину рядом.

— Потому что Альба и есть огонь, моя фата Моргана.

Сорвав цветок бегонии, обвивающей колонну, протянул ей на ладони. Она хотела было его взять, но не успела: повинуясь желанию Тоньо, цветок вспыхнул и взлетел птицей, покружил над ними и вернулся обратно на ладонь. Не цветком, не пеплом, а крохотным фениксом — ало — оранжевым, с любопытными золотыми глазами — бусинами.

Марина ахнул, а потом засмеялась и осторожно погладила птицу по спинке.

— Он не жжется! Горячий и… — Она искоса глянул на Тоньо, улыбнулась. — Нежный. Как ты.

Феникс курлыкнул и подпрыгнул, попытавшись клюнуть надетое на ее палец золотое колечко. Не удалось — Марина испуганно отдернула руку.

— Не бойся, — усмехнулся Тоньо, накрывая обиженно пищащего феникса второй ладонью. — Он всего лишь хочет золота. Как и всякий Альба.

Сняв одно из своих колец, Тоньо дал его фениксу на открытой ладони. Феникс глянул на золото сначала одним глазом, затем другим, взмахнул крылышками — и подношение исчезло, а сама птичка потяжелела, засверкала еще ярче и довольно курлыкнула.

— Альба и золото. Альба и сказки… — Марина задумчиво потерлась щекой о плечо Тоньо. — Или это была не сказка? Один чокнутый на Тортуге уверял, что любой, кто посмеет напасть на «Санта-Маргариту», сразу пойдет ко дну.

— Ну нет, не сразу. — Тоньо чуть подбросил феникса на ладони, и тот перепорхнул на запястье к Марине. — С затонувшего судна казна ее величества не получит ни медяка. Просто порох то взрывается, когда этого никто не ждет, то не взрывается…

Почему-то казалось совершенно естественным вот так, запросто, рассказать Марине о тайне рода Альба. О том, что Тоньо, как и два десятка поколений его предков, колдун.

А Марина погладила его по щеке, улыбнулась.

— Паника действует лучше пушек, — продолжила она его мысль. — Враг сдается, Альба получает свое золото.

Тоньо, но почему ты?..

Тоньо не позволил ей закончить. Он знал, что она хочет спросить: почему он не пустил ко дну «Розу Кардиффа»? Но ответить на этот вопрос Тоньо не мог. Не только Марине, даже себе. То есть он знал, почему не утопил Моргана сразу, как только очнулся на палубе пиратского брига. Просто не мог сосредоточиться, огонь не слушался. Эта невыносимая легкость бытия после удара по голове сделала его беспомощным кутенком. Потом, в каюте у Моргана — выжидал, уж очень не хотелось умирать вместе с пиратами. А вот когда его посадили в шлюпку и «Роза Кардиффа» показала корму… а дьявол знает, почему! Тоньо не желал об этом думать, особенно сейчас, когда она была так близко, его фата Моргана.