Вечный хлеб - Михаил Чулаки

— Не подпишусь. Я не для того ему… Сказано же он попросил для себя.

— Ну фантаст! Жюль Берн! А то ему не достать,

— Говорил, такого не достать. Ведь «Двин». Теперь-то понимаю… Вот, значит, как он. Провокатор поганый. Ну, такой факт часто бывал в истории.

— Ну дает! Историю вспомнил! Древнего Рима, что ли? Тебя только на собраниях выпускать. Только вот поступаешь некрасиво. Вот еще взвесим.

— Чего взвешивать, когда мои собственные продукты,

— Вот и взвесим. — Яхнин куражился. — Как бы контрольная покупка. А то вдруг тебя обвесили в магазине?

Мясная разделочная совсем недавно была заперта, и свет потушен, а когда подошли — открыто и лампы горят. Подготовили. Яхнин подошел к весам.

— Правильные, да? Сам на них работаешь? Вячеслав Иванович только пожал плечами.

— Ну, с грибов давай. Сколько брал в магазине?

— Семьсот пятьдесят.

— Та-ак. Проверим работников прилавка… Ну, так они проторгуются: восемьсот тридцать тебе отвалили!.. Ты и это в протокол не забудь, Желдин: показал, что купил семьсот пятьдесят, а на взвешивании оказалось столько-то. По всем графам. Миндаля сколько брал?

— Кило.

— Та-ак. А дали девятьсот двадцать. Нехорошо покупателей обманывать! А ты-то куда смотрел?

Вячеслав Иванович только сейчас заметил, что Емельяныч на взвешивание не пошел. И про кабачок он сказал, что с базы не завозили. Противно, должно быть, Емельянычу в этой подлости участвовать!.. Вот когда вспомнилось предупреждение Стеши. Дурак! Но и она: могла бы сказать повнятней! А то буркнула на бегу.

— Ну вот, Суворов… Так подпишешь?

— Нет.

— Зря. И ежу ясно. Ни один вес не сошелся. При свидетелях. И еще вопрос: вернешь или домой потянешь?

— Чего ж возвращать, если все сам купил. Кроме объедков этих для пса. Объедки могу вернуть.

— Как хочешь. Вернешь, можно так повернуть, что сам добровольно возвратил. В протокол записать. Оно учтется. А так получится, что довел кражу до конца.

— Ты осторожней про кражу!

Слово-то какое! Вора из него сделать?! Не выйдет!

— Разберутся. Так возвращаешь?

— Чего ж возвращать, если свое?

Дешево хотел купить! Если возвратить, это то же самое, что подписаться под протоколом. Пусть докажут, что не купил!

— Давай, двигай. Все свидетели, как выносишь.

Вячеслав Иванович постарался идти гордо и независимо.

Вот так… И натравили каких-то шавок, которые никто и звать никак… Арс-то какой подонок: его прихватили, так нужно других топить! Правильно он назвал сам себя: жопа и есть, а не мужик!.. Но откуда Стеша узнала заранее? Как она сказала? «Подлость готовится». Значит, специально против него? А кто готовил? Эти трое — шавки, спустили их на него. А вот кто спустил? Ведь минут на десять раньше уходил практикант Гоша. Этот меланхолик понял жизнь: меньше двух кило филе не несет. Его же не тронули. Ждали конкретно Вячеслава Ивановича! И Арс не зря пристал со своим враньем про подарок для нужного человека! Ух, провокатор проклятый! Подстроили, ясно, что подстроили! Только вот кто? И зачем? Расспросить Стешу? Но не зря же она шепнула на бегу: выходит, боится кого-то. А если боится, вряд ли скажет… Но где справедливость? Первого надо хватать Борбосыча, вот у кого тысячные дела — и никто не видит, никто не знает…

И еще противно было вспоминать, как врал и выкручивался перед этим дубиной Яхниным. Вместо того чтобы послать его — да и точка. Выхода не было, потому что люди и сгорают вот на таких глупых мелочах, на копеечных протоколах. Выхода не было — но противно! Ну почему он не обратил внимания на слова Стеши?! Как бы хорошо: встречает вся эта подлая троица, а у него в сумке только кабачок и мешок объедков! Если бы можно было переиграть…

Но даже неудачный конец новогодней ночи не смог совсем уничтожить предшествовавшее радостное настроение. Приглушил — но не уничтожил совершенно. Мелочи все это, неприятные, но мелочи — как-нибудь утрясутся. Остается же с ним главное: ожидание новой жизни, начавшейся в тот день, когда он узнал, что больше он не Иван, родства не помнящий! Завтра позвонит Алла, они довстретят Новый год и наперекор Яхнину и остальным шавкам он накормит ее изобретенным блюдом! У него есть племянница; у него голова, которая варит; у него руки, такие чувствительные, что он ощущает ими вкус блюд, — чего еще нужно для счастья?! Все остальное — чепуха…

Первого января Вячеслав Иванович выбежал не в пять утра, а в восемь — единственная поблажка которую он себе разрешил. Но и в восемь утра нового года на улице и в саду была такая же пустыня, как в пять обычного дня. Или не такая: потому что еще держалась в воздухе особенная новогодняя свежесть, еще звучал вальс снежинок — а снег и правда падал, редкий сухой снег первого дня года, он не слеживался, а покрывал пухом и дорожки, и газоны, и каждую отдельную веточку, — лежал пухом, когда каждая снежинка готова снова взлететь. А на дорожках Михайловского сада следы только двух невиданных зверей: Вячеслава Ивановича и Эрика. Даже садовая собака Альма где-то отсыпалась. Казалось, ветки серебряные — и звенят…

Телефон зазвонил в начале первого. Неужели уже Алла?!

— Суворов? Не разбудил? — Вот черт: Борбосыч! — Слушай, я только что узнал про вчерашнюю гадость!

Просто не могу, все кипит! К кому привязались! Да если начнут к лучшим людям? Ну ты молоток: ничего не подписывать, железный закон! Пусть докажут, пусть повертятся. А мой-то Желдин… Ну я ему! Считай, он ничего не видел и не слышал. Да и остальные… Что я, не знаю, как этот подонок Яхнин водку выносит по червонцу?..

В общем, ладно, короче — не унывай. Не подписал — и все железно, все будет о'кей! Ну не буду первого отвлекать, короче, плюй на все! Надо с друзьями держаться вместе — и тогда все о'кей. Еще поговорим. Привет твоему красавцу, настоящее изваяние, а не пес! А на суку для него я разослал запросы. Скоро выпишем откуда-нибудь с Чукотки. Я чего обещаю — зря не бывает. Ну давай, с праздником еще раз…

И повесил трубку, не интересуясь, что ответит слегка ошеломленный Вячеслав Иванович. И с каких пор Борбосыч — друг?

11

Но и Алла тоже позвонила. Уже в седьмом часу, так что Вячеслав Иванович извелся ожиданием и сомнениями: придет или не придет? Ставить грибы или не ставить? Интересная есть поговорка у французов — нужно будет при удобном случае сообщить Алле: «Нет ничего хуже обеда остывшего, если не считать обеда разогретого!» Вячеслав Иванович вообще уважал французов за их кухню.

— Ну наконец! Придешь?!

— Знаешь, дядя Слава, придется тебе. У меня, знаешь, началось, кажется. Такой праздник выходит.

Точно, она же говорила, что в начале января! Выходит, прямо самого первого?! А хорошо родиться первого января! Успела бы до двенадцати!

— Ну ты молодец! Так «скорую», наверное, нужно?

— Нет, время есть. Нас же всему научили. Не надо «скорую». Пешком, потихоньку. Придешь, дядя Слава? Проводишь? Одна не хочу!

— Ну конечно! Сейчас! Выбегаю!

И он бросил трубку.

Эрик хотел было увязаться, но Вячеслав Иванович объяснил, завязывая шнурки:

— Сейчас нельзя. Потерпишь. Будешь скоро маленького катать в санках.

Такси свободных, конечно, не было: вечер первого, все празднуют по второму разу. Вячеслав Иванович добежал до остановки, вскочил в подвернувшийся автобус, доехал до Литейного, а там повезло: сразу подошел пятнадцатый! Троллейбус был полупустой, но Вячеслав Иванович не мог усидеть, слонялся по задней площадке, проклиная медлительную езду. Да к тому же провез аж за панорамное кино, пришлось бежать назад по Потемкинской.

Ну наконец-то!

Сама Алла ему и открыла.

— Ты чего разгуливаешь? Еще и не в пальто!

— А что? Думал, я лежу и стону? Мы сейчас и пойдем пешком потихоньку. Сейчас. Заходи пока.

Старуха Зинаида Осиповна сидела в том же кресле. И плед на коленях тот же самый. Может быть, она тут и спит?

— Ну вот, племянничек, сразу тебе и заботы. Больше родни — больше забот. Хорошо, женщина нашлась ходить за мной: хоть я не на тебе.

Во нахальная старуха! Как он ее назвал про себя? Зисиповна! Неужели думала хоть минуту, что он станет выносить из-под нее?!

— Я бы так и так не смог: у меня работа.

— Работа-работа, а помогать друг другу нужно.

— То друг другу. А то Алла вам помогает, а от вас ей что?

Не то что он специально хотел хоть в этом упрекнуть шоколадницу — вырвалось само собой.

— От меня уж теперь какая помощь.

— Вот я и говорю, что не друг другу. Есть такие: умеют так, что всю жизнь их жалеют, им помогают!

Вошла переодетая Алла.

— Ну, готова я. Бабуля, будь умницей.

— Подожди, давайте сядем по обычаю. Вот так. Ну, с богом.

Алла расцеловала старуху — опять Вячеславу Ивановичу было неприятно и даже совестно смотреть, — а Зисиповна перекрестила ее несколько раз.