Вечный хлеб - Михаил Чулаки

— Вовсе не не верю! Ну, может, там что-то… Что про бабушку. Всякому может показаться. А вообще-то верю. Как так: взял и убрал. Я же имею право.

— Если верить, то нужно всему. Ну посмотрим. Придешь в другой раз, никуда он не денется.

— Ну, какой ты. Пользуешься, что тороплюсь. А я и шла, чтобы почитать.

Как будто не она только что отбрасывала от себя коричневую тетрадку испуганно — чтобы не сказать гадливо!

— Прочитаешь, никуда не денется. А сейчас действительно, если ждет Зинаида Осиповна… Сидит, не может встать…

— Ты ее не любишь. Потому что наслушался и начитался. А она вырастила маму.

Опять по новой. То сама хочет прочитать, то — «начитался». Никакой логики!

Так можно было говорить без конца. А хотя Вячеслав Иванович вовсе не хотел, чтобы Алла скорей уходила, говорить без конца о Зинаиде Осиповне он тоже не хотел. И как раз кстати вспомнилась умная мысль — сказал какой-то великий человек:

— Долг перед родителями можно отдать только детям.

Алла помолчала. А потом сказала:

— Ой, какой ты умный, дядя Слава.

И у него не хватило скромности признаться, что он процитировал чью-то великую мысль. Он пожал плечами.

— Но так ведь и есть.

— Я запомню! Я и сама… Поэтому же решила рожать, вместо чтобы только за бабушкой! Ну а теперь побегу, а то она скоро будет совсем брошенная, так хоть пока.

— Сейчас пойдем все.

Выходил он в некотором напряжении: а вдруг внизу Лариса — ждет, следит. На всякий случай пустил вперед Эрика. Но путь оказался свободен. И тут же рассердился на себя: как можно все время под таким страхом?! Нужно решительно кончать. Пора!

А вот кого бы он сейчас встретил с удовольствием — бывшую жену и ее капитана. Со вторым мужем она тоже не завела ребенка: то ли совсем неспособна, то ли слишком увлечена привозимой добычей, — Вячеслав Иванович никогда не пытался расспрашивать, хотя мог бы по праву старой близости. Вот пусть бы и посмотрела, как он идет под руку с Аллой!

Она попросила повести Эрика, и он важно шагал с нею рядом, держа в зубах ее сумку, — не тянул, не дергал, умница, понимал, что с Аллой нужно обходиться бережно.

10

Тридцать первого Вячеславу Ивановичу выпало работать. Горячий цех обещали отпустить в час ночи, но зато разрешили позже прийти. Накануне Арсений-Арс опять приставал с коньяком: в Новый год самая торговля! Вячеслав Иванович отказался, и тогда Арс попросил три бутылки лично себе, слезно объяснил, что позарез нужно преподнести одному человеку, не хуже, чем «Двин», а элитные коньяки перед праздником, как назло, исчезли. (Вячеслав Иванович перед тем сам громко хвастался тут же в раздевалке породистостью своих коньяков!) Ну, на это Вячеслав Иванович согласился: почему не удружить человеку? Арса он не уважал, но все же работают вместе. Арс хотел расплатиться деньгами, но Вячеслав Иванович не стал торговать подарками, и тогда Арс посулил за коньяк подарить парижские духи с кошачьим запахом — последний крик! От духов отказываться было смешно: подарок за подарок, все честь по чести, а духи будут как раз для Аллы! И Вячеслав Иванович захватил обещанные бутылки. Дело чистое, и все-таки сделалось отчего-то неприятно, когда в его сумке выразительно зазвенело, а Борбосыч, конечно, тут как тут — нужно ему обязательно в это время оказаться в раздевалке!

Борбосыч хмыкнул и сказал:

— Звали меня как опытного кадра в новую гостиницу— знаешь, открывается: «Приморская». Шведское оборудование, все блестит. Я посмотрел и отказался. Там чуть не ЭВМ каждую порцию сосчитывает, точно не ресторан, а завод «Гознак». Лучше в нашей старой развалюхе, и не нужно никаких ихних лифтов и транспортеров.

Вячеслав Иванович всегда старался не очень поддерживать разговор с Борбосычем, но тут не выдержал и сказал завистливо:

— Ребята рассказывали, там стоит «мутный глаз». Хорошая штука. Нам бы достать!

«Мутным глазом» в просторечии называется универсальный кухонный шкаф: и духовой он, и обжарочный, а можно в нем же гриль. И сразу порций двести! А прозвали за глазок в дверце.

— Ну его. Начинается с «мутного глаза», а за ним потянется! Через месяц на собственный обед будешь чеки выбивать.

И Борбосыч ушел, оставив после себя обычное едкое облако.

В зале стояла елка, и свежий новогодний аромат быстро перебил запах Борбосыча. Вячеслав Иванович и всегда любил Новый год, а уж в этот раз настроение было праздничным вдвойне. Он с удовольствием думал о сегодняшней работе, о новогоднем меню, в котором можно будет пофантазировать; и о завтрашнем выходном: он позвонит, поздравит Аллу с праздником, и, может быть, она к нему зайдет по случаю Нового года. Елочный запах проник во все коридоры, и Вячеслав Иванович чувствовал себя немного Дедом Морозом, когда шел легкой походкой— она у него и всегда легкая, но сегодня в особенности, сегодня сам чувствовал, какая она у него легкая и молодая! — в кабинетик завпроизводством, а вместо подарков нес идеи. Собственно, праздничное меню давно составлено, скалькулировано, встречающие в «Пальмире» уже и деньги внесли — но все-таки можно добавить какие-то штрихи в пределах сметы.

Емельяныч тоже был весь праздничный — еще краснее и оптимистичнее, чем всегда. И плакатов у него прибавилось: ярко-красный пожар и призыв: «Убирайте спички от детей!» Очень гармонировал по цвету со схемой туши.

— А, Котлетыч! Ты про Арса слыхал?

— Про нашего бармена?

При всей праздничной беззаботности Вячеслав Иванович немного обеспокоился: не хватало, чтобы с Арсом что-нибудь случилось именно в тот день, когда Вячеслав Иванович принес коньяк!

— Ну! Про него, про кого ж еще! Тут явились какие-то англичане или американцы, кто их разберет, ну и к нему выпить у стойки. Вообще-то для этого бар, а в зале официанты несут на столы, — почему-то Емельяныч не переносил общеупотребительного жаргонного «халдеи», — но англичане, иностранцы, может, у них так принято, и Серж мигнул: обслужить. Аре наш сразу тары-бары, давай по-английски, себя в грудь пальцем, а те вдруг как захохочут, прямо чуть не лопнули. Серж подходит: довольны ли сервисом, — он же по сто слов на всех языках, а те прямо катаются. Потом один объяснил: наш Арсик им представляется, что зовут его русским именем Арсений, а они пусть зовут коротко Арсом. Тогда они и лопнули, потому что Арс по-английски — жопа. Правда, на чай ему отвалили!

Они с Емельянычем похохотали вдвоем, а когда потом Вячеслав Иванович предложил заменить скучный лангет киевской котлетой, сразу согласился. Вячеслав Иванович взвалил на себя тем самым лишнюю работу: не сравнить же трудоемкость лангета и киевской, но он любил делать киевские котлеты — а раз праздник, так уж праздник! И тут же ему пришла идея сделать картофельные папильотки. Нормальные бумажные папильотки, испокон века полагающиеся для киевской, запретила санэпидстанция, и сразу не тот декор! И вдруг идея: нажарить вроде чипсов, но побольше, и закручивать — вот и будут как папильотки, и никакая санэпид не придерется!

Но это оказалось только так, разминкой. А потом взял да и изобрел собственное блюдо, ни больше и ни меньше!

В обеденном меню шли шампиньоны. Вячеслав Иванович нарезал их, радуясь прохладной упругости, и удачно вспомнил, как у Лескова описана архиерейская уха на курином бульоне. А что, если и шампиньоны заливать не водой, а бульоном?! И пошло: тушить вместе с кабачками, потому что гораздо нежнее картошки, и дают воздух, простор, — Вячеслав Иванович не знал, как еще обозначить это явление, когда концентрированный вкус грибов как бы разбавляется, не искажаясь. Нужно было немедленно попробовать! Но кабачков тридцать первого декабря с базы, естественно, не завозили. Они могли быть только на рынке. И покупать их нужно было обязательно сегодня, потому что завтра рынок закрыт, а если получится хорошо и если завтра придет Алла, нужно обязательно угостить ее! И Вячеслав Иванович огляделся вокруг, решил, что практикант Гоша, меланхолически отбивавший мясо, зря только в кухне потолок коптит (отбивать нужно по сотне за четверть часа, он едва десяток сделает в таком темпе!), дал ему денег и послал на рынок. До Кузнечного пешком десять минут, а Гоша ходил час. Когда Вячеславу Ивановичу вот так загоралось чего-нибудь, он не выносил ожидания и потому проклинал Гошу и желал ему всех несчастий! Но Гоша наконец явился с кабачками — и Вячеслав Иванович все ему простил. И началось! Лук он жарил отдельно, чтобы тушить с кабачками уже прожаренный, а кабачки и грибы смешал сырыми; крепкий бульон был готов, пока ходил Гоша, — теперь залил и предал огню, как любил когда-то выражаться Григорий Никитич, мастер в училище. И всем воображением он был там, представлял, как бульон пропитывает грибы, как те дают свой сок, старался почувствовать момент, когда нужно будет класть жареный лук, — и совершенно не обратил внимания на сказанную мимоходом цыганистой Стешей фразу: