Вечный хлеб - Михаил Чулаки

— Поберегись, Славик, какая-то гадость готовится.

Сказала не останавливаясь, почти что не повернув головы. Не обратил внимания, во-первых, потому, что был весь поглощен своим изобретением, а во-вторых, как можно верить Стеше: ведь сколько раз она его разыгрывала! Тем более день такой.

И наконец снял, сбросил крышку — аромат пошел! Зачерпнул ложкой, стал дуть в нетерпении: потому что, пока горячо, вкуса не разобрать. И вот попробовал!.. Да, стоило гонять Гошу на рынок. Полностью выявился вкус грибов, вот что главное. Ужасно глупо будет со стороны Аллы, если она не придет завтра!

Вячеслав Иванович отложил шампиньонов в тарелку и побежал к Емельянычу. Тот пыхтел над какой-то ведомостью, бедняга. Вячеслав Иванович, не спрашивая, сунул ему ложку ко рту:

— Ну-ка, определи компоненты!

— Обожди ты! Закапаешь тут мне!

— И пусть! Капну соусом, так начальство твое хоть запах настоящий почует. Давай, определи-ка!

Емельяныч осторожно отделил губами четверть ложки, по-дегустаторски покатал кусочки во рту.

— Ну, шампиньоны…

— Слава богу!

— Но что-то ты нахимичил, не пойму… Тыква?

— Кабак.

— Ну да, точно. Но навар густой. Лук, конечно… Что-то еще. Нет, не знаю. Ну что?

— Так и сказал! Секрет! Только что изобрел!

— Смотри ты! Эдисон от плиты. Как назовешь? Шампиньоны по-суворовски? Так ведь подумают, что генералиссимус едал в походе. Фамилия у тебя проигрышная для названий.

Да, был бы он официально по паспорту Сальников, в меню вписалось бы лучше.

— Ну давай, Котлетыч, дерзай! Ко встрече подашь? Можем объявить по микрофону, что наш товарищ в честь Нового года изобрел! Выйдешь кланяться, как артист.

— Ага. А кабачки на двести порций прикуплю с рынка. Очень нужно.

— Ну, как хочешь.

Вячеслав Иванович поставил тарелку прямо на какую-то бумагу.

— Доедай, Емельяныч, в другой раз не скоро придется.

— Не мог на чистое место!

Емельяныч поспешно вытащил бумагу из-под тарелки. Бедняга, ему бумажка дороже такой еды!

Чем ближе к ночи, тем больше расходилось по «Пальмире» обычное праздничное ошаление. Вячеслав Иванович напевал под нос хор снежинок из «Щелкунчика» — в этой мелодии воплощалось для него новогоднее настроение, — но все вокруг неслось в гораздо более резвом темпе. Да к тому же некоторые уже праздновали, для чего скрывались по двое, по трое в раздевалке и вскоре выходили бодрые и включались с ходу в общий ритм. Как они решались, особенно халдеи? Но ничего, не рушились пока подносы, не опрокидывались графины и бутылки.

В одиннадцать Сергей Ираклиевич встречал гостей у входа в своем обычном дирижерском фраке, а в половине двенадцатого переоделся не то Дроссельмейером, не то графом Калиостро: белые панталоны, синий бархатный кафтан с золотыми пуговицами, обсыпанный мукой парик с косицей. Вся кухня бегала выглядывать в зал, смотреть, как он скользит между столиков вкрадчивой походкой волшебника. А в полночь с боем курантов и в кухне пошла по кругу бутылка шампанского. И ни когда раньше Вячеславу Ивановичу не казалось, что вокруг столько хороших людей.

В час, как и обещали, горячий цех закрылся. Перед тем как идти переодеваться, Вячеслав Иванович позвонил Алле. У них же большая квартира, но подошла именно она — будто чувствовала, что он должен звонить.

— Это ты? Ну, поздравляю. — Он говорил тем же горловым голосом, что и тогда в прихожей, в первый день знакомства. — Ну и желаю. Сама понимаешь, чего тебе желать.

В трубке послышался ее хрипловатый смех курильщицы:

— Понимаю. И постараюсь. Есть там около тебя деревяшка, дядя Слава? Постучи.

Он старательно постучал.

— Заходи завтра, довстретим с тобой.

— Это можно. Ну, позвоню еще, как у меня смотря… Ты-то как встретил на работе?

— Нормально. У нас тут дружно.

— Это здорово. Ну, я спать. Позвоню.

Напевая по-прежнему вальс снежинок, Вячеслав Иванович только что не вприпрыжку поспешил в раздевалку. Правда, подарка хорошего он еще не успел раздобыть для племянницы, только мелочи: тени, мундштук наборный — пороть ее некому за то, что курит, но раз уж такая беда, пусть хоть хороший мундштук с фильтром. Ну ничего, что нет пока настоящего подарка: будет повод довстретить еще раз — вот хоть старый Новый год.

У служебного выхода ему навстречу двинулась целая делегация. Вячеслав Иванович подумал было, не поздравить ли его хотят персонально. Вперед выдвинулся швейцар Яхнин — Вячеслав Иванович его знал мало, только удивился, почему тот не на своем посту.

— Подождите, задержитесь на минуту, Суворов. Группа народного контроля. Можно вашу сумку?

Надо было бы с ходу возмутиться! Да и есть ли у них право? Но Вячеслав Иванович все еще пребывал в счастливо-беззаботном настроении. Да и нет у него ничего такого в сумке!

— Пожалуйста!

— Ага. Та-ак!

Яхнин произнес это уличающее «та-ак», еще и не успев заглянуть внутрь. Заглянул и повторил:

— Та-ак!.. Пройдемте-ка лучше в помещение. И пошел первым, неся сумку Вячеслава Ивановича в вытянутой руке, как несут за шиворот нагадившего щенка.

Вошел он в кабинетик завпроизводством. Емельяныч еще не ушел домой, сидел там, только выглядел еще краснее обычного.

— Вот, Николай Емельяныч, задержали при попытке пронести.

Счастливо-беззаботное настроение наконец улетучилось.

— Какая попытка? Что «пронести»?!

— Сейчас разберемся, Суворов, — сказал Емельяныч без обычной жизнерадостности, — Что такое, Яхнин?

— Да вот: продукты выносил. Есть грызуны, и есть несуны. Смотрите сюда, товарищи.

Придвинулись остальные из группы: официант Митько, Желдин из хладоцеха — все люди Вячеславу Ивановичу далекие, с которыми разве что здоровался.

— Вот!

Первым был извлечен самый крупный предмет — кабачок!

— Вот, — повторил Яхнин. — Кабачок. Ценный овощ, особенно зимой.

— Это точно, — подтвердил Вячеслав Иванович. — По три рубля за кило, кажется.

К нему слишком быстро возвратилось беззаботное настроение.

— Кабачки к нам не завозили, Яхнин, — брезгливо сказал Емельяныч.

Но Яхнин не смутился:

— Ишь ты, какой ловкий: на базе и то нет, а для него имеется.

Дальше на свет был извлечен полиэтиленовый мешок с огрызками для Эрика.

— Вот это вынес, можешь записать, Яхнин. Крупными буквами. Пронес, украл! — торжествовал Вячеслав Иванович.

Яхнин с досадой отбросил мешок. Но следом из сумки явился пакет с шампиньонами. Всего-то в нем меньше килограмма.

— Грибы шампиньоны. Вот их и запишем. Кто будет на протоколе? Давай ты, Желдин.

Желдин с готовностью приткнулся сбоку к столу Емельяныча.

— А я их в магазине купил, — сказал Вячеслав Иванович. Пусть попробуют доказать! Все грибы одинаковые, штампа на них нет. — Выходил в обед и купил на завтра, потому что завтра овощной закрыт.

После того как эти недоноски оконфузились с кабачком, глупо было бы хоть в чем-то признаваться. Желдин туда же: контролер! А сам — подручный Борбосыча.

— Расскажи другим: «купил», — проворчал Яхнин, но не очень уверенно. — Пиши, Желдин: «грибы шампиньоны»! Та-ак, и дальше пиши: «миндаль». Кило, не меньше. Ну сейчас пойдем, перевешаем. «Изюм». Записал? Миндаль тоже из магазина?

— С рынка. Оттуда же, откуда кабачок,

— Давай-давай, рассказывай, а мы послушаем! Записал? Творог дальше идет. Полкило, не больше, ну все равно пиши. Ну, пакетики пошли — граммов по сто. Порошки какие-то. Пахнут.

«Пахнут»! Невежда! Корицу узнать не может! Кардамон!

— Пахнут сильно. В суп, наверное. Ну пиши: «приправы».

Объяснить бы ему такой факт, что Талейран пил кофе с корицей и гвоздикой. Сам называл: «Кофе по-дьявольски»!

— Вот так, Суворов. Есть грызуны, а есть несуны. Сейчас все в точности перевешаем для протокола.

— Ничего я не подпишу. Все купил в магазине или на рынке.

— Не подписывай. Свидетелей достаточно. А еще другой протокол, по буфету. Ты думал, в новогоднюю ночь всем не до того? А вот сняли остатки: шестнадцать лишних бутылок коньяка. И буфетчик Арсений Кутергин показал под расписку, что все твои.

— Вот сволочь! Он же не в продажу просил, а для себя. И всего три бутылки!

Вырвалось невольно, Вячеслав Иванович и подумать не успел, а язык уже сработал. А кто поверит, что Арс и вправду попросил для подарка какому-то нужному человеку? Уж лучше бы отрицать напрочь, и все, — на бутылках-то не написано.

И точно: куда там поверить! Все захохотали, а Желдин громче всех.

— Значит, за три подпишешься? — переспросил Яхнин.

Бывает же такая дурость! И кто потянул за язык?!

— Не подпишусь. Я не для того ему… Сказано же он попросил для себя.

— Ну фантаст! Жюль Берн! А то ему не достать,

— Говорил, такого не достать. Ведь «Двин». Теперь-то понимаю… Вот, значит, как он. Провокатор поганый. Ну, такой факт часто бывал в истории.