От смерти к жизни. Как преодолеть страх смерти - Анна Данилова

Он москвич, приехал к родным. Узнав о наших проблемах, стал настаивать на поездке. Его зовут Юрий (Георгий), как оказалось, мы ровесники и у нас день Ангела в один день – 26 мая, а его день рождения совпадает с днем рождения мамы Тани – 21 мая. Он помог нам решиться, он дал приют… Господь явил чудо…

…Мы поехали на нашей «окушке» в Москву, но по дороге решили заехать в Казань. В Бакулевском центре нам сказали, что необходимо какое-то письмо из Минздрава Республики Татарстан, и мы решили спросить все же в республиканской КБ, что за письмо и как его получить… мы выехали ранним утром и до полудня доехали до Казани, после 15-ти мы уже ехали в Москву… с гарантийным письмом об оплате операции. В тот момент мы даже не успели прочитать письмо и понять его суть и гораздо позже узнали, что люди ждут эти документы месяцами… Это было Чудо… Но не одно, там была целая цепь чудес поменьше. Необходимые люди оказывались в нужное время в нужных местах, это надо рассказывать отдельно. Достаточно сказать, что министр и главбух министерства оказались одновременно на своих местах, и в это не могла поверить та сотрудница министерства, которая случайно оказалась в РКБ и которую мы подвезли, а она показывала нам дорогу. Она так и сказала – Чудо!..

…Ей 2,5 года, мы в Москве. Врачи в шоке. Они говорят, что ни разу не видели ребенка, с таким пороком дожившим до этого возраста… Но принимать нас не хотели. Мы оббивали пороги Бакулевского центра, дни проходили за днями… Юра был прихожанином Покровской церкви села Окулово Одинцовского района. Это место более известно как Отрадное, так называется платформа… Там мы познакомились с о. Валерианом Кречетовым, там узнали об отце Тихоне Пелихе, там молились… в алтаре этого храма мы познакомились с очень скромным рабом Божьим Александром. Он очень обстоятельно все расспросил и сказал не понятные мне слова:

– Это только Зеленикин (если не путаю фамилию), больше никто…

Все открылось на следующий день, когда профессор сказал:

– Мне говорили о вас. – И обращаясь к тому врачу, что упорно не хотел нас брать: – Мы их берем.

И это было чудесно… А Александр оказался академиком медицинских наук…

…Да, этот врач, она не хотела нас брать, но была вынуждена. На следующий день мы принесли ей цветов от блж. Матроны и икону в подарок… Это было настолько чудесно, что даже трудно описать. Она приняла их с благодарностью, хотя верующей не была. А когда я вышел из кабинета, долго расспрашивала маму Таню о блж. Матроне… Этот доктор потом была нашим самым лучшим помощником… Еще было Чудо нашего переезда в Сергиев Посад, но это отдельная история…

Эти 11 лет… Это одно сплошное Чудо. Чудо, что они были. Столько было явлено! Сколько добрых людей, сколько чудесных преображений человеческих душ! Разве можно требовать продолжения Чуда?

Ей было физически тяжело жить, ей было морально тяжело быть слабой среди нас здоровых. Она сама лежала в больницах и видела страдания других людей, и переживала за них, молилась как могла… Накануне операции мама Таня ехала к ней и на вокзале видела умершего бомжа, она рассказала ей об этом.

– Мама, я хочу построить для них целый город, чтобы они там жили, чтобы у них была работа, чтобы они не умирали…

Ее радостная и любящая душа – подлинное Чудо!

Священник Константин Кравцов

Слава Богу за все?

Есть предметы, сам разговор о которых представляется чем-то безнравственным, так как все слова, пусть даже «лучшие слова в лучшем порядке» (и они-то – в первую очередь!), кажутся фальшивыми и ненужными, лишними. Так в Великую Субботу, во время великого входа, мы слышим: «Да молчит всяка плоть человеча, и да стоит со страхом и трепетом, и ничтоже земное в себе да помышляет». Те, кто терял близких, знают, что пронзительная боль утраты парализует саму способность что-либо формулировать (помышлять); все «земное» разорвано, и никуда не уйти от этого зияния…

«Бог смерти не сотворил», но для нас, грешных и смертных, она, тем не менее, представляется чем-то таким, что в порядке вещей – мы не сходим с ума при мысли о ней, да и нет у нас, как правило, никаких мыслей: как мыслить немыслимое? Есть картинки: подвалы вечной Лубянки по одну сторону и бессрочный курорт по другую, но давно прошли времена, когда и эта страшилка, и этот лубок – «работали».

Я воспитывался в неверующей семье и хорошо помню, как года в четыре меня пронзил ужас от того, что однажды я умру, обращусь в ничто, как я ревел, протестуя, несколько часов подряд, как меня поили какими-то каплями, говорили что-то о шагающей вперед семимильными шагами медицине, о том, что я буду долго-долго жить и прочую нисколько не утешавшую чушь. Потом лет в восемь снова эта мысль о неизбежности небытия, абсолютного исчезновения, неизбежного для меня и для всех, не отпускала меня в течение нескольких месяцев, каждый человек виделся мне потенциальным покойником, не столько человеком, сколько смертным, как и определяла людей античность в отличие от бессмертных – от богов-небожителей. Меня водили к психиатру, но это не очень помогло; мне казалось, что этот ужас, это высасывающее ум непонимание предстоящего исчезновения не пройдет никогда. Я и до сих пор не понимаю, как можно жить, не веря в бессмертие. Наверно, лишь ценой отказа от попытки мыслить немыслимое. Но именно с такой попытки – поставления себя перед Ничто – и начинается философия, «искусство умирания». Но смерть напоминает о себе, вторгается в жизнь каждого, разрывая привычную ткань событий и представлений, разрывая сердце, если оно не слишком заскорузло, парализуя мысль. Особенно – смерть детей.

Как-то раз я отпевал семилетнего мальчика, стремительно сгоревшего от воспаления легких. У гробика стояли плюшевый мишка и еще какая-то игрушка, не помню… Было серое октябрьское утро, и петь было трудно из-за подступавших к горлу слез. Что я мог сказать в утешение этим людям и можно ли было что-то сказать? Не повторять же все то, что обычно говорят в этих случаях, что, мол, Алешенька ваш сейчас среди Ангелов (над головой была роспись XIX века: розовощекие пухленькие купидончики с крылышками, но без колчанов и луков), что он за вас молится. Какой цинизм отвратительней, чем этот елей? Лучше просто обнять отца, сказать ему лишь одно слово «крепитесь»… Даже если сказать, что им, родителям и всем близким, хорошо бы почаще причащаться (без постов, вычитываний громоздкого правила и билета на причастие в виде исповеди), причащаться, чтобы облегчить нестерпимую боль от события, которое не объяснишь, то они, люди нецерковные, вряд ли поймут, о чем вообще речь. Слова – они в этом в лучшем случае не работают, в худшем – вызывают тошноту или бешенство. Поэтому только сочувствие, слезы в твоих собственных глазах… Держитесь, я несколько лет назад похоронил отца, помню, каково это было, но вам – больнее, я знаю…

Смерти нет, но она, увы, есть. Пока еще есть, пусть и побеждена крестной смертью, и мертвый ни един во гробе. И соприкосновение с ней – особенно в смерти близкого, особенно невинного младенца – исключительно важный опыт. Это опыт собственной смерти и даже более: собственная смерть вряд ли была бы для тебя больней, чем смерть твоего ребенка. Каждый родитель предпочел бы собственную смерть смерти своего сына или дочери; многие, потеряв своих детей, не видят смысла жить; есть и такие, что перестают ходить в храм, не в силах простить Бога, отнявшего у них их невинное дитя. И этот бунт оправдан. Но надо идти до конца: возопить, как Иов, высказать Ему все и призвать к ответу. И ответ придет. Скорей всего, не на словах, а через невыразимое понимание сути происходящего, через прозрение непостижимого смысла за чудовищной в своей жестокости бессмысленности с ее фиктивными смыслами, складывающимися в систему, худо-бедно объясняющую все и вся до момента катастрофы – встречи с реальностью. Реальностью такой, какова она есть. Реальностью Креста, перед которым «да молчит всяка плоть человеча».

Смысл жизни – в детях, гласит обывательская мудрость (если б животные могли говорить, они сказали бы то же самое). Умирает ребенок, и никакого смысла жить дальше. На самом деле смысл – подлинный, а не мнимый – только сейчас и приоткрывается, только сейчас у него и появляется шанс быть увиденным и принятым. Теряющие ребенка обретают, не зная о том, знание Бога: отец чувствует в какой-то степени то же, что и Отец, пославший на смерть Сына, мать – то же, что Мать, стоящая у Креста. А знание Бога – не путать со спекулятивным знанием о Боге – и есть спасение: познайте Истину, и Истина сделает вас свободными. Истина же познается только через смерть – в той степени, в которой сам ты умираешь, т. е. расстаешься со всем и со всеми, в том числе – и в первую очередь – с самим собой. И эта Истина невыразима на языке известных нам истин, приблизительных и относительных, на языке изреченных истин, которые, как известно, есть ложь.