От смерти к жизни. Как преодолеть страх смерти - Анна Данилова

Смерти нет. Но сказать об этом со всей ответственностью может лишь тот, кто умер, кто перешел черту и увидел ад взломанным и пустым, с льющимся в дверной пролом невидимым светом.

И еще одно отпевание – четырнадцатилетней красавицы, утонувшей, спасая подруг. Она была прекрасной пловчихой, вот и бросилась вытаскивать затянутых в водоворот двух неумех. Спасла…

Был канун Преображения, редкий лесок неподалеку от трассы, желтый березовый лист слетает, медленно кружась, в свежевырытую яму, краснеющею сколотой глиной, солнечно, вокруг гроба – весь поселок. Ближе всех – родители, одноклассники. И снова сжимает горло, но так пронзительно светло на сердце, что внутренне кричишь, ликуя, этот издевательский вопрос: смерть, где твое жало? Ад, где твоя победа?

Во блаженном успении вечный покой? Нет, не то – чаю воскресения мертвых и жизни будущаго века, не блаженного покоя, а жизни – во всей полноте, во плоти…

Странно: как так могло случиться, что в чине отпевания, в панихиде, нет ни слова о воскресении – лишь в читаемых отрывках из Апостола и Евангелия от Иоанна. Но это – особая тема. Как и бесконечное, повторяемое на все лады выклянчивание помилования на Суде, представляющимся с некоторых пор страшным. Да, встреча со Христом – суд, но только ли суд?

В том лесу скорбь (бунт против смерти, несотворенной Богом и потому – неподлинной, не имеющей онтологического основания) перекрывалась радостью не от мира сего, и это было той самой встречей, и Христос поистине был посреди нас, и я напомнил, что «Анастасия» означает «воскресение», которое мы все здесь и сейчас переживаем, в которое входим вслед за Настей, благодаря ей, юной причастнице Его смерти и Его победе над ней.

Вечери Твоея тайныя днесь,Сыне Божий,Причастницу мя приими,Не бо врагом Твоим тайну повем,И не знает никто, что за тайна,Не знает никто, что случилось.

Говорили: подводное русло,А плавали девки плохо,Она и спасала… четырнадцать лет,Причащалась у вас в воскресенье.

И руки, когда я листок с молитвойВложил в ее пальцы, руки были теплы,И я видел воочию, видел впервые,Свете тихий святыя славы,Видел своими глазами,Чем отличалось успенье от смерти,В августе, в полдень, в лесуЦелуя Твой образ на венчикеОтроковицы Анастасии.

Мир чудовищен, это очевидно каждому, чьи мыслительные способности не атрофировались в результате стараний этого самого мира внушить обратное. Более того: он гораздо чудовищней, чем может себе представить тот, кто не поражен неизлечимой болезнью, не побывал ни в тюрьме, ни на войне, кто не имеет опыта реального ада, знакомого большинству лишь в смягченных, не надрывающих сознание формах, ставших привычными и потому не принимаемыми за ад – так, обычная жизнь…

Вот из этой-то обыденности, из этой спячки с ее фантомами (чудовищ порождает лишь незаурядный разум) и вырывает нас – с мясом, с кровью – смерть невинных и тем самым приобщаемых к смерти Невинного со всеми ее последствиями: схождением во ад и опустошением его, с новым преломлением хлеба среди своих. Но как сказать об этом тем, чье дитя лежит в гробу с прислоненным к нему мишкой и еще какой-то игрушкой, как объяснить? Невозможно, даже и не пытайся – предоставь это Тому, Кто был мертв и вот жив, попроси Его об этом, нет, потребуй, крича беззвучным криком, каким кричат сейчас они, требуя того же, и, если это возможно, расскажи о Евхаристии, где все мы вместе – живые и ушедшие. Вместе, как никогда и нигде. За Его столом.

Крест и Чаша Его страданий – вот единственный ответ. Без слов. Слова придут потом. И это будут слова благодарности…

Священник Александр Дьяченко

С любимыми не расставайтесь

У нас в поселке жила семья, муж с женой, обоим где-то под сорок, и двое их детей: девочка лет семнадцати и мальчик порядка десяти. Она была на виду, держала небольшой продуктовый магазинчик. В церковь они не ходили. Одно время он попивал, но одумался, говорят, жену любил, боялся потерять. Он ездил на «девятке», а жена – на подержанной иномарке. Как-то сломалась у Татьяны машина, и ее отогнали на ремонт в соседний с нами городок.

Через пару дней в обеденный перерыв он заехал к ней на работу, и они вместе отправились ее забирать. Машину вел муж. Пока стояли и ждали на красный свет светофора, что как раз рядом с тамошней церковью, их машинку сзади слегка стукнули, и она, выкатившись на перекресток, угодила под грузовик. Татьяна сидела рядом с водителем, не пристегнувшись ремнем безопасности, и, по инерции вылетев через лобовое стекло, сильно ударилась об асфальт и погибла. Правда, сразу после аварии она еще дышала и сердце билось вполне исправно. Говорили, будто ее можно было спасти, «скорая» вовремя доставила ее в больницу. Но то ли никого из хирургов не оказалось на месте, то ли главная наша российская беда вмешалась и не позволила скальпелю попасть туда, куда нужно, и женщина умерла прямо на операционном столе.

Татьяну многие знали и, я слышал, любили. Потому и не удивился, когда увидел, как много людей пришло в храм на отпевание. На ее мужа было страшно смотреть. Он даже ходил как робот, не сгибая ног в коленях и шаркая, точно старик. В дни похорон мне с ним удалось поговорить. Я сказал ему: «Если она тебе дорога, знай, что любовь не умирает», – и просил молиться о жене, и еще держать себя в руках, ни в коем случае не позволять себе снова начать пить. Теперь он единственный в семье кормилец и для своих детей папа и мама в одном лице.

– Докажи свою любовь к жене заботой о детях, – говорил я ему, – ей это будет в радость.

Он клятвенно обещал исполнять все, о чем я его просил. После похорон я его уже больше не видел.

И еще я обратил внимание. Несмотря на то что проводить Татьяну в последний путь пришло очень много людей, потом в поминальных записках я почти не встречал ее имени. Выходит, пришел народ на поминки, поел, попил, а потом взял и вычеркнул человека из памяти. На отпевании плакали, а во время сорокоуста я один ее и поминал.

Месяца через три случайно узнаю, муж Татьяны, распивая на берегу возле речки с друзьями, вдруг решил покончить с собой. Мол, чувство вины замучило. Пошел и нырнул вниз головою. Речку нашу в половодье воробей вброд переходит, так что бедолага просто свернул себе шею. Слава Богу, позвонки сломались так, что поддались лечению, но все равно, с полгода он провалялся на больничной койке и долго потом еще не работал.

Об этой беде мне рассказала его дочь, та пришла помолиться о матери, смотрю, а пальтишко на ней совсем не по сезону. Подошел к ней. Спрашиваю:

– А живете на что?

– Я работаю, батюшка.

Она устроилась в детский сад музыкальным работником. Зарплата, конечно, маленькая, но благо, бабушка делится своей пенсией.

– А пальто или куртка зимняя, хоть что-нибудь теплое у тебя есть?

Девочка пожимает плечами:

– Мама хотела купить, не успела.

Сколько было у Татьяны друзей, а о детях ее никто не вспомнил. Так горько стало, представил, что передо мной не кто-то человек мне чужой, а мой собственный ребенок, перебивающийся впроголодь. Пошел, вывернул карманы, собрал все, что было, и отдал ей.

– Купи себе что-нибудь теплое. И вообще, приходите, не стесняйтесь. Уж чем-чем, а едой и одеждою мы вам всегда поможем.

Слезы.

На следующий день ее бабушка подходит ко мне в храме и громко так шепотом:

– Никогда, слышите, никогда больше так не делай те! Мы не нищие и в вашей помощи не нуждаемся!

Предложил прийти домой, пособоровать неудавшегося самоубийцу. Отказался. Разговаривать со мной не хочет. Теперь во всех его бедах виноват Господь Бог. Словно не он за рулем сидел, а Христос его машиной рулил. Раз авария случилась возле церкви, значит, Бог и виноват. А если бы Татьяна погибла возле пожарки, то виноватым был бы, министр МЧС. А то, что убить себя собирался, так это все от великой любви.

Любовь. В машине радио включишь, по всем каналам или про курс доллара, или про любовь. И так весь день. Домой приедешь, тебе по телевизору под эти же песни еще и танцуют. Какую книжку, журнал ни возьми – самое частая тема «любовь». Все это, конечно, красиво, но я вот что думаю: нет на земле любви, не земная это птица. Слишком высоко она парит, и мало кто с ней пересекается. Годами наблюдая в храме за людьми, я все чаще и чаще прихожу к этому выводу.

Ушел человек из жизни, родные плачут. Думаешь, эти точно станут приходить на панихиды. Ведь если над мертвым телом так убиваются, то о бессмертной душе непременно побеспокоятся. Но боль утраты когда-то притупляется, и до храма доходят единицы.

Давно замечаю, дети если и зайдут помянуть родителей, то за редким исключением, всего-то раз-другой. На каждом отпевании я прошу не забывать о любви, этом единственном чувстве, что, полагая начало на земле, имеет продолжение в вечности. Точно не слышат. Мужья о женах и наоборот, за редким исключением, почти не молятся. Если много лет прожили вместе, будут страдать, тосковать, но в церковь почему-то не идут.