Грешники - Алексей Чурбанов

— Помню. Прихожане отца Владимира.

— Да. Вон Наташа идёт с Оленькой.

Шажков оглянулся и увидел худощавую высокую женщину в сарафане, которая продвигалась к ним через скошенный газон, энергично толкая перед собой по траве большую коляску.

— Здравствуйте, Наташенька, — поздоровалась с ней Лена.

— Здравствуйте, Леночка, — отвечала она, с интересом глянув на Шажкова.

Подруги неожиданно для него общались друг с другом на «вы».

Коляска качнулась, и из неё блеснули внимательные и насторожённые детские глаза, огляделись, нашли Валентина и остановились на нём.

— Привет, Оленька, — улыбаясь, помахала рукой Лена, потом, чуть наклонившись, сорвала под столом одуванчик и протянула ребёнку.

Оленька на несколько секунд отвлеклась, потянувшись было к цветку, но потом снова повернулась к Валентину и, поджав губы, не отрываясь, стала смотреть на него. Головка, увенчанная белым бантиком, вздрагивала на тонкой шейке в такт частому детскому пульсу.

— Оля у нас мужчин сильно любит, — засмеялась Наташа, наклонившись к дочке, — это дядя, хороший. Он тоже чей-то папа.

— Пока нет, — мгновенно и неожиданно для самого себя отреагировал Валентин.

— Будущий папа, — поправилась Наташа.

Оленька, подняв глаза, переводила их то на Валентина, то на маму. Детские губки вдруг дрогнули и стали кривиться.

— Ну, ну что? (это Оленьке) А в ладушки сыграем? А плакать не будем? А цветочек жёлтенький возьмём в ручку? Вот так, хорошо.

Пока женщины занимали ребёнка, Валентин принёс третий стул, и Наташа подсела к столику.

Лена, чуть замешкавшись и, видно, волнуясь, представила Шажкова: «Это Валя — мой самый лучший друг».

Наташа энергично протянула руку. Валентин, привстав, осторожно пожал её и предложил: «Наташа, позвольте принести вам бокал пива. За знакомство» — посмотрев при этом на Лену.

— Наташенька, я с вами поделюсь, — сказала Лена подруге и показала на свой бокал.

— Нет-нет. У каждого будет свой бокал. Тёмного или светлого? — обратился Шажков к Наташе.

— Спасибо. Не надо, наверное. Пахнуть ведь будет, а я с детьми.

— Есть жвачка с ментолом.

— Ну ладно, только какого-нибудь некрепкого. Сто лет пива не пила. Коля с мальчишками в гараж пошли к Петру. Они с Петром там тоже приняли, наверное. Так что и нам можно.

— А что мальчишки твои в гараже делают?

— Пётр машину правит после аварии. Помогают, наверное. Или просто смотрят.

— А какая у него машина? — вступил в разговор Валентин.

— Извините, Валя, я не разбираюсь. Иномарка какая-то, но очень старая.

Шажков принёс пиво. Чокнулись высокими бокалами. Пристроившаяся у стола Валюшка тоже протянула стаканчик, наполненный жёлтым соком.

Женщины защебетали о своём. Валентин смотрел на розовеющий горизонт, на три белые с золотистым отливом полосы от давно пролетевших самолётов. Из кустов, окружавших кафе, слышался нестройный вечерний птичий гомон. От далёких аттракционов неслась легкомысленная песенка, еле различимая, а потому не раздражающая.

Лена, разговаривая с подругой, время от времени бросала на Шажкова смущённые извиняющиеся взгляды, на которые Валя отвечал лёгким пожатием плеч, мол, ничего, всё понимаю и прощаю, женщины есть женщины. Разговор пошёл о детях. Валентин стал прислушиваться и понял, что Лена собрала детскую одежду для Савельевых и других прихожан, и её нужно привезти откуда-то из пригорода.

— Давайте я поучаствую в вашем богоугодном деле, — предложил он.

— Это недалеко. Репино.

— Репино? Мои родители, когда я был маленький, снимали в Репино комнату с террасой. Так что для меня это будет ностальгическим путешествием.

— Там тебя ожидает ещё и сюрприз. Рассказать или не надо?

— Лучше расскажи.

Лена таинственным взглядом поглядела на Валентина и сказала: «Мы едем к твоей бывшей студентке Кате Ковальчик. Помнишь такую?»

— С трудом.

— Ну, красавица. В прошлом году выпустилась с красным дипломом. Она тебя помнит.

— Для меня все умные студентки — красавицы. Ну ладно. Приедем — посмотрим. А что она в Репино делает?

Лена засмеялась:

— Живёт. Она замужем за очень богатым человеком.

— Жена олигарха, стало быть? Молодец. Вот у нас студентки, — обратился Валя к Наташе, — не теряются, хоть мы этому и не учим.

— Да уж, — сказала Наташа.

— Нет, нет, она хорошая девчонка, — покачав головой, сказала Лена. — Ребёночка родила на пятом курсе. Вот, собирает для нас детские вещи у богатых соседей. Хорошие вещи.

— Я себе представляю. Решено, едем.

Допили пиво, и Савельевы стали собираться. Валюшка прикрыла уснувшую Оленьку пледом. Наташа, уверенно управляя большой коляской, как кораблём, вывела её на посыпанную кирпичной крошкой дорожку, и все вместе пошли к выходу из парка. На выходе Лена вдруг остановилась и прислушалась: «Наконец-то. Запел».

— Кто? — спросили Валентин с Наташей.

— Соловей.

Издали действительно послышалось упругое щёлканье, чередовавшееся с трелями и присвистами, да так громко и уверенно, что на фоне затихавшего птичьего гомона это ощущалось как вызов, казалось почти нахальством.

— Леночка, вы оставайтесь с Валей, а мы пойдём, — предложила Наташа. — Нас Коля у парадного ждёт.

Валя, глянув на Лену, чуть кивнул головой, и все стали прощаться.

Они пробыли в парке до позднего вечера. За это время успел разгореться полноценный — в полнеба — закат, появились стайки мошкары, а к концу прогулки отчаянно стали кусаться комары, оставляя на лбу у Валентина красные шишки.

Первого — самого смелого — пернатого певуна скоро поддержал второй, потом третий. Постепенно соловьи завладели всем звуковым пространством вокруг, не оставляя шансов никому. Собачий лай, нетрезвые крики, хохот, гул взлетающего самолёта — всё это было только фоном для их самозабвенного пения, отдававшегося эхом в вечернем прозрачном воздухе и рождавшего у чутких людей редкое ощущение собственной второстепенности в этом мире, подчинённости не ими созданному великому порядку, но также и причастности к нему

4

Шажков, ещё не проснувшись, остро ощутил одиночество в постели.

Это было новое чувство, приобретённое за две с половиной недели совместной жизни на Васильевском острове. Когда Валентин жил один, он больше всего ценил комфорт и гармонию уединения. Утреннее пробуждение всегда было для него актом глубоко личным, актом откровения, и всегда протяжённым во времени. В это время рождались идеи, строились планы, принимались решения. С появлением Лены всё изменилось. Шажков почувствовал, что стремительно утрачивает свою самодостаточность и суверенитет, но взамен приобретает что-то новое, становясь частью целого, большего, чем он сам, и что ему хорошо в составе этого целого.