Грешники - Алексей Чурбанов

Лена привезла с собой несколько больших и маленьких икон, но не выставила их, а оставила в коробке под письменным столом, где Шажков их случайно и обнаружил.

— Я подумала, вдруг ты не захочешь, чтобы они стояли у нас в комнате? — пряча взгляд, объяснила она Валентину.

— Как не захочу? Нет, я хочу. Давай поставим. Сколько их у тебя?

— Моих пять, а у тебя?

— у меня — вот, — указал Шажков на маленькую бумажную иконку «Неупиваемая чаша», прикнопленную к стене над письменным столом, — одна, но важная — от пьянства. Хотя использую я её не как икону, а, скорее как оберег, прости меня Господи.

— Помогает?

— Не очень, — ответил Шажков, с неудовольствием вспомнив концерт, по-прежнему памятный, хоть, казалось, и оставшийся навсегда в прошлой жизни.

— А можно я тебе подарю? И у тебя будет своя икона. У каждого должна быть своя икона. Хочешь?

— Конечно. А как же ты молилась всё это время без икон?

— Я их представляла в воображении.

— А я после причастия практически и не молился. Так, «Отче наш» в постели.

— Значит, молился, но не очень усердно.

— Да уж.

— Ничего, я за тебя молюсь.

— Усердно?

— Стараюсь. И за нас молюсь.

— Вот это правильно.

— Я сказала себе: всё, что бы мы ни делали вместе, сейчас или потом, — это не грех.

— Это любовь.

— Да, это любовь.

— Лю-бовь. Так приятно говорить это слово. И всё становится ясно.

— И ничего не страшно. Хотя на самом деле я грешница, каких нет. Но ты здесь ни при чём.

— Ну-ну. Что же тогда обо мне говорить. Давай не будем состязаться в самоуничижении.

— Давай. А что будем?

— Любить друг друга. Знаешь, как в известном анекдоте: «А успеем?»

Лена (не поняв юмора):

— Смотря как.

Валентин рассмеялся и обнял её. Она нахмурилась и уже упёрлась было кулачками ему в грудь, но потом не выдержала, поддалась и тоже засмеялась. Шажкову нужно было идти на лекцию. Лена, если была дома, всегда провожала его до метро. В тот раз они тоже вместе вышли из дома, окунувшись во влажное июньское тепло. Ветра не было, и над заливом вертикальной горой неподвижная, как нарисованная, стояла чёрно-белая туча с «барашками» на самой вершине.

Они теперь, когда возможно, всегда ходили вместе, при этом Валентин обнимал Лену за талию или держал за руку. Потребность касаться друг друга не проходила, но не вызывала больше неконтролируемого взрыва желаний.

Вечерами Шажков водил Лену по своим любимым местам, с душевным трепетом открывая перед ней свой Васильевский остров: Большой проспект до Гавани, Седьмую пешеходную линию с лиственницами и Андреевской церковью, проходные дворы и переулки вдоль набережной Невы, улицу Репина, которая своей камерностью и провинциальностью настолько поразила Лену, что она не захотела уходить. «Почувствовала что-то близкое, — подумал Шажков. — Интересно, есть ли в Боровичах такие кварталы? Или там сплошь частный сектор?» Спросил Лену.

— Нет, внешне на Боровичи не похоже. Но что-то есть общее в духе. Я чувствую здесь себя как дома.

— А просто в Питере ты не чувствуешь себя как дома?

— Уже чувствую. После того, как с тобой познакомилась. Понимаешь, ты не смейся, но ты и есть мой дом. Хоть в Питере, хоть где. Где мы с тобой живём, там и мой дом.

Такие приятные воспоминания грели душу Шажкова, когда он лежал воскресным утром, заложив руки за голову и подставляя лицо воздушным потокам, струившимся из-под оконных штор. Мысли бродили неспешно и свободно, образы рисовались сугубо в пастельных тонах. В центре всего были они с Леной.

Вот они в Андреевской церкви. Почему он не ходил в эту церковь раньше? Всё куда-то «на материк» с Васильевского острова ездил.

Вот они с Леной утром перед первой парой пьют кофе в кофейне за углом. Валентин читает газету. Через пять минут он поедет в университет, а Лена купит продуктов и вернётся домой готовить обед.

Вот Валентин играет на гитаре и поёт, время от времени кидая взгляды на Лену, подсматривая за ней, за её меняющимся лицом, с удовольствием отмечая произведённое впечатление.

Вот они вместе смотрят новости по телевизору. Впереди целый вечер, и они вольны распорядиться им как заблагорассудится. Они уже знают, как им распорядиться, но оттягивают волнующий момент.

А вот — сегодняшнее утро. В дверях комнаты стоит улыбающаяся Лена в его футболке, как в коротком платьице.

Из кухни потянулся густой запах свежесваренного кофе, который вернул Шажкова в реальность воскресного летнего утра. Увлёкшись воспоминаниями, он так и не построил планов на предстоящий день. Зато поучился счастью утреннего пробуждения вдвоём, но не в обнимку в постели.

— В обнимку всё-таки лучше, — резюмировал про себя Шажков.

5

В конце июня Шажкову и Окладниковой пришлось ещё на три дня расстаться. Лена уезжала со студентами-социологами на полевое социологическое исследование в Карелию. Там в пансионате на берегу Онежского озера собирался слёт молодёжного политического движения «Новая Россия». «Новороссы» заявили свое движение как объединяющее активную часть молодёжи, в том числе и неформалов различного толка, под знаменем патриотизма. Деятельность движения контролировалась и направлялась государственной властью, но при этом руководители движения позиционировали себя как самостоятельную и независимую общественную силу.

Шажков к попыткам власти организовать молодёжь относился с пониманием, так как ему представлялось очевидным, что если не власть организует, то кто-нибудь другой. В самоорганизацию молодых в нынешних условиях он не верил — нет ни мотивации, ни должной активности, да и власть не позволит. А попадать за здорово живёшь под дубинки омоновцев мало кому сейчас хочется. Активным остаётся выбирать из того, что предлагают. А предлагают не густо.

Валентин сам в молодые годы был неформатным юношей, хоть прошёл, как и большинство его сверстников, пионерию и комсомол. Почти обязательное членство в этих организациях на излёте их активного существования не тяготило его. Он и в комсомол-то вступил в основном потому, что членство в комсомольской организации открывало дорогу к участию в школьном вокально-инструментальном ансамбле.

Тем более интересным было то, что его современные студенты в большинстве своём не только имели собственную политическую позицию и могли более или менее внятно объяснить и защитить её, но и — многие — были готовы вступить в молодёжные политические объединения, если бы те соответствовали их ожиданиям, а некоторые уже и вступили, и далеко не в самые лояльные к власти. Уже много лет Валентин проводил среди своих студентов неформальные опросы об их политических предпочтениях и давно перестал удивляться тому, что среди студентов философского факультета немало приверженцев взглядов, которые принято относить к левым, если не сказать марксистским. И это не у тех, что из бедных семей, и не у тех, что «протестный электорат», и не у мечтающих «всё опять отобрать и поделить». Нет, это у обычных ребят и девчонок, которые с пылким юношеским максимализмом утверждали, что закон без справедливости — это инструмент угнетения людей, и что справедливость выше любого закона и любой целесообразности, что именно она в конечной инстанции должна являться мерилом всего. Многие в той или иной мере возлагали функцию обеспечения справедливости на государство и хотели (а иногда и требовали), чтобы государство соответствовало их ожиданиям. Шажков в политические дискуссии со своими студентами не вступал. Впрочем, мысли о справедливости казались не чуждыми и ему, но желательно — с минимальным государственным участием, тьфу-тьфу-тьфу.