АВТОБИОГРАФИЯ - МАЙЛС ДЭВИС

Мне понравилось, как я сделал «Диг», мое звучание начинало становиться по-настоящему моим. Я больше никому не подражал, и ко мне постепенно возвращалась моя интонация, особенно в «My Old Flame», в этой вещи требовался только мелодический подход. И еще я помню, что был доволен собой в «It's Only a Paper Moon» и «Blueing». Новый долгоиграющий формат был как на заказ для моей манеры игры. Но когда мы вышли из студии, я оказался все в том же дерьме, поджидавшем меня за дверью.

Я жил как в густом тумане, по большей части в отключке, и всю оставшуюся часть 1951 года и начало 1952-го вымогал у баб деньги на героин. Одно время я держал целую конюшню шлюх, которых я выставлял на улице. И перебирался из отеля в отель. Но все-таки это было не так мерзко, как всем тогда представлялось, — этим женщинам тоже нужен был кто-то рядом, и им нравилось быть со мной. Я водил их на обеды и все такое. Сексом мы с ними тоже занимались, но не очень много, героин у меня столько сил отнимал, что было не до секса. Я относился к проституткам как к любым другим людям. Я их уважал, а они мне за это давали деньги. Женщины считали меня красивым, и первый раз в жизни я тоже начал так думать. Мы с ними были как одна семья. Но даже тех денег, что они мне давали, мне не хватало. Я был в постоянной нужде.

К 1952 году я понял, что надо что-то делать, чтобы избавиться от страшной привычки. Я всегда любил бокс и подумал, может, мне это поможет. Начну тренироваться каждый день — и наверняка смогу избавиться от своего пристрастия. Я уже был знаком с Бобби Маккилленом, тренером в зале Глисона в центре Манхэттена. Когда я приходил туда, мы с ним сидели и разговаривали о боксе. Он был ведущим боксером второго полусреднего веса, пока не угробил одного парня на ринге и не бросил бокс, став тренером. Однажды — по-моему, в начале 1952 года — я попросил его потренировать меня. Он сказал, что подумает. Я пришел посмотреть бой на Мэдисон-Сквер-гарден, а потом зашел в спортивную раздевалку к Бобби узнать, будет он меня тренировать или нет. Бобби посмотрел на меня с отвращением и сказал, что никогда не станет тренировать наркомана. Тогда я сказал ему, что никакой я не наркоман — а сам, господи, был как черт обкайфованный, почти носом клевал. Он сказал, что мне не удастся обмануть его и чтобы я возвращался в Сент-Луис лечиться. И потом выгнал меня из раздевалки домой размышлять над своей судьбой.

Никто со мной до этого так не говорил, особенно о моем пристрастии к наркотикам. Господи, Бобби заставил меня почувствовать себя пигмеем. Я всегда находился в компании музыкантов, которые либо употребляли наркотики, либо нет, но никто никогда не делал никому замечаний. Поэтому услышать такое было для меня настоящим ударом.

Слова Бобби стали для меня как бы моментом истины, я позвонил отцу и попросил его забрать меня из Нью-Йорка. Но потом повесил телефонную трубку и стал колоться.

Однажды я выступал в клубе «Даунбит». Со мной играли Джеки Маклин на альт-саксофоне,

Джимми Хит на теноре, его брат Перси Хит на контрабасе, Гил Коггинс на пианино и Арт Блейки на барабанах. Я посмотрел в публику и увидел там отца — он стоял, в плаще, и смотрел на меня. Я знал, что представляю собой жалкое зрелище, — я был весь в долгах и играл на арендованной трубе. Кажется, в тот вечер я одолжил трубу у Арта Фармера. У хозяина клуба было много ломбардных квитанций, которые я отдавал ему в залог в обмен на деньги. Я был в плохой форме и знал это. Отец тоже сразу это понял. Он смотрел на меня с таким негодованием, что я почувствовал себя куском говна. Я подошел к Джеки и сказал: «Господи, вон там мой отец. Закончи тему, а я пойду поговорю с ним». Джеки согласился и с любопытством взглянул на меня. Наверно, у меня был немного ошалелый вид.

Я спустился со сцены, и отец прошел со мной за кулисы. Хозяин клуба тоже подошел. Отец посмотрел мне в глаза и сказал, что я ужасно выгляжу и что он забирает меня в Сент-Луис сегодня же. Тогда хозяин заметил ему, что я должен закончить недельный ангажемент, но отец сказал, что ничего я не буду заканчивать и пусть они ищут взамен кого-то другого. Мы с хозяином договорились, что хорошая кандидатура — Джей-Джей Джонсон, которому я тут же позвонил и который согласился заменить меня на тромбоне.

Потом хозяин поднял вопрос ломбардных квитанций, и отец выписал ему чек, повернулся ко мне и приказал собирать вещи. Я сказал: «О'кей», но попросил его дать мне время, чтобы вернуться в оркестр и рассказать, что произошло. Он сказал, что подождет меня.

Когда выступление закончилось, я отвел Джеки Маклина в сторону и сказал ему, что Джей-Джей заменит меня и будет играть с ними всю неделю. «Я позвоню тебе, когда вернусь, мой старик приехал забрать меня, и мне ничего не остается, как ехать с ним». Джеки пожелал мне удачи, и мы с отцом сели на поезд в Ист-Сент-Луис. Я чувствовал себя маленьким мальчиком, который опять едет куда-то с папой. Никогда прежде я не чувствовал себя так — и, возможно, никогда и не буду. 

По дороге домой я сказал ему, что хочу покончить с наркотиками и что все, что мне нужно, — это немного отдохнуть и побыть дома, где поблизости нет этой дури. Отец жил в Милстадте, в штате Иллинойс, у него там была ферма, и еще он купил новый дом в Сент-Луисе. Некоторое время я пробыл на ферме, катался на лошадях и все такое, просто пытаясь расслабиться. Но вскоре мне такая жизнь наскучила, к тому же я себя скверно чувствовал, потому что мой монстр начал меня снова одолевать. Пришлось мне связаться с кое-какими людьми, которые знали, где достать героин. Не успел я опомниться, как опять начал колоться и при этом занимал у отца деньги — по двадцать — тридцать долларов зараз.

Примерно тогда же я завязал тесное знакомство с Джимми Форрестом, отличным тенор- саксофонистом из Сент-Луиса. Он тоже был отпетым наркоманом и знал, где достать качественный кайф. Мы с Джимми много играли в клубе «Баррелхаус» на Делмар-стрит в Сент- Луисе. В этот клуб в основном захаживали белые, и там я встретил молодую, красивую и богатую белую девушку, ее родители владели обувной компанией. Я ей очень нравился, и у нее было много денег.

Однажды я почувствовал себя плохо и пошел к отцу в офис просить деньги. Он сказал, что больше ничего не собирается мне давать, что Дороти сказала ему, что ничего толкового я с деньгами не делаю, а просто трачу их на наркотики. Сначала отец отказывался верить, что я продолжаю колоться: я ведь сказал ему, что прекратил. Но когда Дороти доложила ему, что я вру, он заявил, что больше денег не даст.

Когда отец сказал мне это, я просто сломался, господи, и начал проклинать его, обзывая последними словами и все такое. Это было в первый раз в моей жизни — такой поступок. И хотя мой внутренний голос останавливал меня, желание достать героин оказалось сильнее, чем страх оскорбить отца. А он просто позволил мне ругать его, ничего не стал ни делать, ни говорить. Народ в офисе сидел в шоке — у всех челюсти отвисли. Я так гнусно и громко ругался, что не заметил, как он куда-то позвонил. Не успел я опомниться, как два огромных черных мерзавца вошли, схватили меня и повезли в тюрьму Бельвиль в Иллинойсе, где я пробыл неделю, в бешенстве и больной, как последний мудак, — меня все время рвало. Мне казалось тогда, что я умираю. Но я не умер, и, по-моему, тогда я в первый раз подумал, что, может, все-таки смогу преодолеть свою привычку одним махом, методом «холодной индейки»: от меня требовалась только решимость.

Так как мой отец был шерифом Ист-Сент-Луиса, он договорился, чтобы мой арест не был официальным, и это не отразилось ни в каких бумагах. Зато я многому научился у всех этих преступников, которые сидели там со мной, — как воровать, особенно из карманов. Я даже подрался с одним парнем, который все время задирал меня. Просто дал ему в зубы, и после этого меня зауважали. Но потом, когда они узнали, что я Майлс Дэвис (а многие из них знали мою музыку), они стали относиться ко мне с еще большим уважением. И уже не пытались поддеть меня. А потом меня выпустили. Первое, что я сделал после освобождения, — это побежал и накачался. Но отец решил, что с моей проблемой надо предпринимать что-то кардинальное, и надумал поместить меня на лечение в федеральную тюрьму для наркоманов. Как я проклинал его!

Но он только еще больше убедился, что я совсем спятил и мне необходима медицинская помощь. И в тот момент я согласился с ним.

Мы двинули в Лексингтон, штат Кентукки, в новом «кадиллаке» отца. С нами поехала его вторая жена Джозефина (ее девичья фамилия Хейнс). Я сказал отцу, что буду участвовать в программе реабилитации, потому что понимаю, что совсем опустился, и еще потому, что не хочу разочаровывать его, я считал, что и так сильно его разочаровал. Я решил, что, может быть, это будет шанс избавиться от зависимости, которая меня уже вконец достала, и сделать приятное отцу. Мне действительно к тому времени героин опостылел. Выйдя из тюрьмы, я употребил его всего один раз, так что сейчас, я чувствовал, наступило время попытаться одолеть монстра.