Бунин, Дзержинский и Я - Элла Матонина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Лидия Стахиевна надела его и подошла к зеркалу.
– Мне очень нравится! Похожий был когда-то у мамы, и она очень гордилась им. Ты купил его еще в Париже? Это знаменитая парижская фирма! Санин, я потрясена и пристыжена одновременно – я не подумала о подарке для тебя!
– Ну и слава Богу, – сказал Александр Акимович. – Ты же знаешь, с детства я всем подаркам предпочитал билет в театр! А теперь я могу ходить в театр без билета!
Александр Акимович приготовил еще один сюрприз для супруги (но молчал о нем) – тот самый вишневый альбом, который он, не удержавшись, показал ей в Париже. Теперь он был закончен – на последней странице – их совместный снимок, сделанный уличным фотографом в Бостоне, во время поездки к Кусевицкому. А начинался альбом с раздела «Александр Санин (Шенберг)». Затем следовали «Лидия Мизинова» и «Лидия и Александр Санины». Внимательный созерцатель, перелистывая альбом, обязательно должен был обратить внимание на то, что Александр Акимович и Лидия Стахиевна длительное время до брака вращались в одной и той же среде, среди одних и тех же людей. И как бы сама судьба готовила их встречу. В альбоме помещались не только фотографии, но и отрывки из писем, переписанные размашистым, неэкономным санинским почерком.
На юбилейное тридцатилетие было решено пригласить новых друзей – Юлию и Владимира Гринберг и Михаила Михайловича Фивейского с женой Лидией. Владимир, получив приглашение, робко поинтересовался, как с шампанским. В Америке царил сухой закон, и Санин был вынужден признаться, что пока – никак. Гринберг попросил не беспокоиться и вскоре завез к Саниным пару бутылок шампанского и несколько бутылок красного и белого вина.
С Фивейским Александр Акимович сблизился неожиданно легко. Дирижер и блестящий пианист оказался в Нью-Йорке еще в двадцатые годы, прибыв сюда с оперной труппой Федорова после гастролей в Японии. Певцы и музыканты зарабатывали себе на хлеб кто как мог, пока опять не объединились для постановки оперы Дмитрия Шостаковича «Катерина Измайлова». Спектакли «Русской оперы» в зале «Мекка Темпл» Санину так и не удалось посетить из-за занятости в «Метрополитен». Фивейский позвонил сам, прочитав статью Камышникова в «Новом русском слове».
Обе пары пришли с цветами: Фивейские с довольно скромным, но изящным букетом, непривычно сочетавшим в себе полевые цветы и яркие розы. Владимир Гринберг вручил Лидии Стахиевне охапку белых роз. А в подарок Санины получили часы: Александр Акимович – карманные, Лидия Стахиевна – наручные.
Все направились в гостиную, где был накрыт стол для праздничного ужина. Санин достал из ведерка со льдом бутылку шампанского и наполнил бокалы.
– Итак, еще за одно счастливое тридцатилетие! – провозгласил Михаил Михайлович, самовольно присвоивший себе роль тамады.
Санин поднял бокал:
– Друзья мои! Бытует представление, что поэт, вступивший в брак, неминуемо становится прозаиком! Мой личный опыт категорически опровергает, а моя душа энергично протестует против такого рода домыслов и вымыслов. Все наоборот: Лидия Стахиевна, став моей женой, раскрепостила меня, открыта во мне такие духовные и нравственные силы, такое стремление служить русскому искусству, русской музыке, которых я, драматический артист и режиссер, даже не мог предполагать в себе! Она стала не только женой, но и моим лучшим, всепонимающим другом и благодаря своему разностороннему таланту – самым компетентным советчиком и помощником. И с удовольствием сегодня открываю для вас профессиональный секрет: соавтором в большинстве моих лучших постановок. Посредственные же – целиком на моей совести. Хочу пожелать себе: долгих лет тебе, Лидуша. А вам, друзья мои, такого же счастливого семейного долголетия!
Лидия Стахиевна не раз поражалась мужу. Сколько сказано, переговорено за эти годы! А он всякий раз умеет найти слова, которые трогали бы до слез. Санин – награда ей от Бога, только за что?
Глава 19
Служба Санина в Метрополитен-опера складывалась, как ему казалось, довольно удачно. Постановки шли одна за другой, зал аплодировал, рецензенты были благожелательны, называя его режиссуру действенной и творческой. На премьере «Лоэнгрина» он не пожалел, что так долго бился над сценой в первом акте: зрители встретили окончание спектакля бурными и продолжительными аплодисментами. А ключевую сцену критик газеты «The Morning Telegraf» описал так: «…как будто пламя зажигает языческий дух толпы, и она начинает кидаться в разные стороны в состоянии истерики с какими-то бессвязными возгласами. Вагнеровская дикая партитура, его грохочущие духовые инструменты, взвизгивающие струнные, преувеличенно доведенные до наивысшего звукового эффекта, делают эту сцену самой выдающейся во всей опере». А весь спектакль, по мнению газеты, «явился новой концепцией или, вернее, истинной концепцией вагнеровской первой лейтмотивной оперы – так, как она представляется глазами Санина, поставившего ее…».
По такому случаю Санины собрали небольшое «party», как говорят американцы, у себя на 37-й улице. Были Джильи, Серафии, баритон Лоуренс Тиббет, с которым Санин начал репетировать «Императора Джонса» американского композитора Луиса Грюнберга и еще трое актеров из «Метрополитен». И конечно же, Фивейские. Кухня была русская, водка тоже.
Конечно же, газетные похвалы льстили самолюбию Санина, но куда больше радовала стабильная и неплохая, аккуратно выплачиваемая зарплата. Хватало и на довольно безбедную нью-йоркскую жизнь, на содержание парижской квартиры и Екатерины Акимовны. Скрепя сердце Санин ежемесячно шел на почту и отправлял сто долларов известному ему адресату, оплачивая, как он надеялся, и будущий покой Лидуши. Дело шло к окончанию контракта, и Санин начал уже подумывать о том, что было бы неплохо продлить спокойную и благоприятствующую здоровью Лидуши американскую жизнь еще на год-другой. Была еще одна причина, и заключалась она в грандиозном музыкальном проекте Михаила Михайловича.
Фивейский был влюблен в Скрябина настолько, что его супруга не раз говорила Александру Акимовичу, что муж ради Скрябина готов забыть и ее. Михаил Михайлович часто играл Скрябина в концертах, но и этого ему казалось мало. Чтобы пропагандировать идеи великого русского композитора и музыканта, опередившего свою эпоху, он мечтал организовать в Нью-Йорке Скрябинское общество. Ему помогали, но с этой затеей ничего не вышло. Как и с другой, которой Михаилу Михайловичу удалось зажечь не только Санина, но и балетмейстера Михаила Фокина: осуществить грандиозную постановку
