Одсун. Роман без границ - Алексей Николаевич Варламов

придуманное евреем-офтальмологом из Варшавы. Впрочем, спорить с молодым человеком и остужать его наивность холодным знанием и скепсисом он тоже не захотел. Пусть юность тешит себя мечтами, покуда ей это удается. И, как истинный чех, взял на всякий случай у молодого человека несколько уроков эсперанто.

За волшебным колобком

Большая река несла нас на север; июль сменился августом, стало меньше мошки, сделались более холодными и продолжительными ночи, и если первые дни мы обходились без фонаря и могли сплавляться в любое время суток, то теперь и для нас наступили и закаты, и восходы, появились луна и звезды, только на севере не гасло светлое пятно. Сначала мы вели счет числам и дням недели, а после сбились. Катя с ее смуглым лицом, с выгоревшими на солнце волосами и яркими синими глазами была еще красивей и притягательней, чем в городе. Она всегда сидела впереди, это ощущение – когда перед тобой нет ничего, кроме тугой воды, которую разрезает нос байды, – ее завораживало. А я смотрел на нее, на ее узкие плечи, затылок и убранные под красную кепку волосы с неизъяснимым (простите, я перечитал в детстве классики) чувством умиления, нежности, жалости и тревоги, и думал о том, что вот она доверилась мне раз и навсегда и я теперь в ответе за эту девочку, за ее жизнь, гораздо более ценную, чем моя собственная – странное и совершенно новое для меня чувство. Я повторяюсь, матушка, знаю, но мне нравится это повторять, потому что ничего другого у меня не осталось…

Однажды мы с Катей едва не погибли. Случилось это на большом озере среди ясного, тихого дня около двух часов пополудни. Легкая волна подгоняла байду, мы шли метрах в трехстах от берега, чтобы срезать расстояние между двумя мысами, лениво вразнобой взмахивали веслами, с них стекала вода, солнце отражалось в больших лопастях. Я представлял, как это выглядит со стороны и сам себе завидовал. Потом распустил спиннинг и стал доро́жить, ну то есть ловить на дорожку щуку или судака, как вдруг небольшое, непонятно откуда взявшееся темное облачко закрыло раскаленный кружок над нашими головами и в одно мгновение налетел ветер. Озеро вскипело, вспенилось, поднялось как на дрожжах, а у нас не было ни фартуков, ни юбок, ни даже спасжилетов. Почему, вы спрашиваете? Говорю же вам, я был беспечен и верил в то, что озеро нас простит, да и вообще в ту пору исключал мысль о том, что с нами что-то может случиться, и наше исключительное личное бессмертие представлялось мне непреложным.

Меж тем волнение усиливалось, я попытался повернуть байдарку к берегу и получил такой захлест воды, что еще два-три таких же – и судно пошло бы ко дну.

– Вперед! – Катя обернулась ко мне и махнула веслом в сторону чего-то похожего на островок, торчавший посреди озера. Он был еле виден отсюда, то ли мираж, то ли вылезла посреди озера шальная луда и обросла редкими деревьями, их называют еще расческами, и плыть туда было полным безумием, но, как мы поняли позднее, это оказалось единственным нашим спасением. Волны погнали лодку в открытое пространство, берег становился все дальше, старенькая байда скрипела, ходила ходуном, сотрясаясь на всех своих креплениях, шпангоутах, кильсонах, стрингерах, привальных брусьях и фальшбортах, и казалось, латаное-перелатаное суденышко, на котором другой мой дядька исходил полстраны и давно исчерпал его рабочий ресурс, не выдержит напора воды и разломится посреди океана.

Ветер усиливался, громко хлопал плохо уложенный кусок полиэтилена, в ушах у нас свистело, и, мокрые от брызг, ослепленные солнцем, мы едва различали пространство.

– Парус бы сюда, а! – крикнула Катя.

– Ненормальная, – пробормотал я.

Мы шли ровно по волне, она несла нас на своем гребне, но сверни мы чуть в сторону, ошибись с движением руки, потеряй направление, вода захлестнула бы байдарку, и то же самое произошло бы, если бы волна стала чуть круче. Ей не хватало сантиметра-двух, она играла с нами, и мы летели с бешеной скоростью над возмущенной стихией аккурат на островок, который приближался рывками, увеличиваясь на глазах. Сначала были видны лишь его очертания, потом стали различаться отдельно стоящие деревья и камни, о которые с грохотом разбивалась и пенилась яростная вода. Берег был все ближе, но и волна становилась круче и не хотела нас отпускать. Я впервые в жизни не понимал, сколько прошло времени, и уже давно не чувствовал ни рук, независимо от моего страха двигавших веслами, ни ног, управлявших рулем. Не знаю, что испытывала в тот момент Катя. Видел только ее спину, только плечи и уверенно работающие тонкие руки.

– Поворачиваем! – крикнула она.

Плавно, но понимая, что при повороте мы всё равно хлебнем воды, я нажал правой ногой на педаль, байдарка накренилась, повернулась боком к волне, нас едва не опрокинуло, несколько ведер воды плеснуло внутрь, и лодка стала неуправляемой, но отчаянными гребками мы сумели направить тонущий корабль в крохотную тень от волны, которую создавал похожий на атолл островок, и буквально вырвали байдарку из шторма. Вывалились на берег, подняв стаю возмущенных чаек, и я упал на песок с острой резью в животе. А Катя, по-моему, так ничего и не поняла, и лицо у нее было счастливое и восторженное.

– Ты хоть плавать-то умеешь?

– Не-а, ты ж не научил.

– Да я и сам…

Она засмеялась, достала чудом уцелевший спиннинг и стала сматывать леску.

– Есть!

«Ну точно дитя», – подумал я, глядя, как она радуется севшей на блесну светлой рыбке.

Рыба была не очень большая, продолговатая, серебристая, с мелкой чешуей и жировым плавником.

– Сиг, – пробормотал я изумленно. – Катька, это сиг!

– Sic, – засмеялась она, – sic, sic, sic…

С латынью у нее было, похоже, много лучше, чем у меня.

– Ну это тебе, Катюха, крупно повезло. Сиги на блесну редко попадаются. Может, отпустим в честь праздника? Пусть подрастет.

– Дудки, все, что поймано, – наше! Я его засолю, – ответила Катя и пошла собирать чернику, и более вкусной ягоды я не ел нигде и никогда. А потом там же, в этой чернике, на теплом мху с подветренной стороны островка мы обнялись, прижались друг к другу, и та сила, которая, казалось, угасла во мне из-за пережитого ужаса, вернулась и стала еще сильнее и дольше, и я понял, что именно она противостоит погребальному зонтику старшей сестры Оли-Лукойи. Да, отец Иржи, именно тогда я ощутил какую-то невероятную ярость и яркость жизни и жажду личного бессмертия. Я знаю, в церкви все считается