Одсун. Роман без границ - Алексей Николаевич Варламов

Как, почему, чем он ее увлек? Не обсерваторией же своей дурацкой, думал Йозеф. Однако с той же страстью, с какой младший из Фричей всех женщин мира порицал и обзывал ведьмами, Ян восхвалял теперь одну-единственную и говорил, что Ева совершенна, подобной ей никогда не было и не будет во вселенной. И ночами больше таращился не в небеса, а глазел на Еву, гулял с ней до рассвета по бессонной Праге и фотографировал ее одну.

Йозеф со смешанным чувством зависти и недоумения смотрел на Яна и его подружку: такой гордой красавицы у него действительно никогда не было. Но когда однажды брат признался, что боится испортить, оскорбить возлюбленную нечистыми прикосновениями, Йозеф расхохотался.

– Так вы что, еще ни разу не?..

Смеясь, он стал говорить Яну, что девушки лишь кажутся неприступными, а на самом деле этих прикосновений только и ждут и ничего грязного тут нет. Ян слушал его недоверчиво, но внимательно и про звездарню больше не вспоминал. Йозеф с облегчением, хотя и с некоторым разочарованием, подумал о том, что братец наконец-то повзрослел, поумнел и получил шанс превратиться в нормального человека.

А потом случилась беда. Накануне того дня, на который в костеле Святой Людмилы было назначено венчание, Ян попал в больницу ордена Милосердных братьев с острым аппендицитом и скончался после неудачной операции, так и не познав высшего земного счастья.

– Меня наказало небо, – шепнул он брату за несколько минут до того, как провалиться в вечный сон. – Позаботься, пожалуйста, о моей невесте.

Йозеф понял это так, что брат завещал ему взять Еву в жены, однако исполнить его волю было невозможно, ибо красавица с библейским именем исчезла сразу же после похорон. Месяц спустя пришло известие, что она вышла замуж за немецкого лавочника из Киля, и больше Йозеф ее не видал. Сам он страдал ужасно. Забросил мастерскую, распустил рабочих, оставил город с его толкучкой, узкими улицами, мостами и мрачным замком над Влтавой. Целыми днями осиротевший старший брат бродил по окрестностям Праги, по лесам и холмистым полям вдоль долины реки Сазавы, где цвел желтый рапс, паслись коровы и овцы, а вдали в ясные дни виднелись очертания Шумавских гор.

Он поднимал голову к суровому, призвавшему к себе Яна небу, милому, грандиозному чешскому небу с его фантастическими облаками, каких никогда не увидишь во Франции, всматривался в мощные дождевые тучи, блуждал в молочных туманах, искал голубые просветы, дожидался закатов и ловил свет далеких звезд. Он не прятался от ветра, холода и жары, радовался, когда на небе появлялась радуга, и, если я правильно понял, что хотел сказать автор статьи, в этих прогулках Йозеф находил утешение и странным образом ощущал присутствие брата, призывавшего его не отчаиваться, не осуждать его неверную подругу и не молить о смерти, а жить за них двоих и исполнить мечту, которая и есть его истинная невеста, но он ей изменил. Старшему брату этот таинственный голос казался загадочным и недостоверным, однако Ян не оставлял его и убеждал сделать их общее дело, обещая во всем помогать.

Сплав

Север не был мне родиной, но когда впервые, еще на втором курсе, я оказался на Пинеге в диалектологической экспедиции со старушкой Гецовой, то ощутил такую острую связь с этой землей, как если бы кто-то из моих предков был оттуда родом. Не знаю, что именно, отец Иржи: состав воздуха, иное преломление света, особенные запахи земли и воды, – но я почувствовал, что это мое, и похожего, почти животного, то есть отдающегося в животе чувства не испытывал больше нигде. Может быть, поэтому мне были интересны не местные говоры, а сама эта жизнь…

Я не стал Кате ничего объяснять, а просто взял ее за руку и сказал: вот, мы посмотрели твою страну, теперь посмотрим мою. Не вкладывая в слово «страна» иного смысла, чем край, сторона. Но правду сказано: нам не дано предугадать…

Мы прошли на байдарке за полтора месяца от речки Вожеги до Белого моря. Вам это, милые мои чехи, скорей всего, ничего не скажет, но если бы вы взглянули на карту, то, уверен, удивились бы и не поверили мне, потому что это было то же самое, как если бы мы пересекли, например, Венгрию, Словакию и Польшу. Конечно, это была авантюра, но в ту пору я был тороват на такого рода приключения и ничего не страшился.

У нас не было рассчитанного по дням маршрута, а лишь направление; не было даже точной карты, потому что все карты у нас специально искажали, и мы просто плыли с утра до вечера и ставили синюю гэдээровскую палаточку с прорезиненным дном на высоких и низких берегах, на ягодниках, мхах, камнях – как придется. Если место нам нравилось, оставались на день-другой. Но случалось, стоянки не оказывалось вовсе, на много километров тянулся низкий заболоченный берег да устья небольших речушек с темной водой, и нам приходилось плыть всю ночь, благо северного света хватало. А в другой раз, наоборот, везло, и попадались охотничьи избушки с запасом дров, соли и спичек. В некоторых был устроен очаг без трубы, дым уходил прямо наверх, как в древнем жилище. Я садился на порожек и философствовал, что мир устроен двояко: дом и все, что лежит за его пределами, – и смысл существования состоит в том, чтобы утром из дома уйти, а вечером в него вернуться. Катя слушала меня внимательно, как если бы я говорил что-то очень умное и значительное. А вот водки у нас не было совсем – да и зачем она была нужна двум молодым счастливым людям?

Несколько раз мы пропарывали байду и клеились, нас жарило северное солнце, заливали холодные дожди, иногда поднимался ветер и не стихал ни днем ни ночью, продувая насквозь палатку и вытряхивая из нас душу, и мы не знали, кого просить, чтобы он перестал. Но когда все вокруг замирало и гладкая поверхность озера натягивалась так, что по ней можно было идти, как по льду, тотчас налетали комары и мошка, и мы заклинали ветер вернуться, а сами быстро-быстро собирали лагерь, садились в лодку и плыли допоздна, потому что только на воде от этих тварей можно было спастись. И никакой костер от них не защищал, они слетались со всех окрестных болот, почуяв человеческую кровь, и лезли в дым. Однако Катя никогда не жаловалась, не ныла, не просилась домой, хотя поначалу я этого очень боялся. Она умела терпеть всё. Даже меня.