Разведка уходит в сумерки - Виталий Мелентьев

Все мог представить себе Сашка, только не это. Когда-то, в припадке малодушия, он думал о возвращении в роту, но теперь… теперь он начисто забыл о ее существовании. Он был разведчик. Он жил во взводе и не мог представить, что его могут перевести.

Сашка не просто растерялся, а прямо-таки испугался. Он не успел выругать себя за некстати затеянный разговор и думал только об одном — как бы уйти от него, как бы выкрутиться. Выкручиваться он не умел и потому краснел и нелепо разводил руками. Был он так жалок и неуклюж, что капитан Мокряков, понявший наконец, что солдат Сиренко, хоть и был виноват в нарушении субординации, просился все-таки не в тыл, а в разведку, — пожалел радиста. Придвинув к себе котелок с недопитым квасом, он повертел его, прищурился и уже совсем другим тоном, отеческим, с хитринкой, закончил разговор:

— Вот так, понимаешь, и уточнили мы все вопросы. Славно поговорили, одним словом. Надо бы тебя наказать как следует за такую разболтанность, ну да шут с тобой. А то ты же мне в отместку и кваса не приготовишь. Брусничной воды, понимаешь, уже не готовишь.

И снова, не в силах сосредоточиться на главной своей промашке, Сашка молитвенно сложил огромные красные руки на груди и подался вперед, к капитану.

— Так, товарищ капитан, — взмолился он, в душе кляня Валерку и его кухонные эксперименты, — где же мне ту бруснику под снегом разыскивать. Я ж тут и мест не знаю. Это же с осени нужно было заметить, а что было в запасе — израсходовано.

Он был смешон и трогателен, и потому капитан снизошел до продолжения шутки; может быть, еще и потому, что когда-то смутно понимал, как его обдурил Сиренко. Капитан притворно нахмурился и взял котелок:

— А вот этого-то я как раз и не знаю. Сам разведчик, понимаешь, сам и думать должен. Я тебе только факт сообщаю. Вот так-то. — И, искоса поглядывая на вконец измучившегося солдата, буркнул: — Ну ладно, хватит, понимаешь. Иди и подумай.

Сержант и Валерка вернулись из леса затемно — оживленные и явно сблизившиеся. Они ввалились в кухню, шумно уселись за столиком, и Валерка, по-девичьи раскрасневшийся, стал играть томного офранцузившегося аристократа:

— Алексис! Шер (букву «р» он произносил с великолепной, истинно французской картавостью и при этом добросовестно гнусавил) ами. Сержант собирался сделать из меня котлеты де-валяй. Кес ке се де-валяй? В вольном переводе — отбивные по ребрам. Я растратил все витамины, калории, как малые, так и большие. Во мне теперь не хватает фосфора, белков, углеводов и еще чего-то очень важного. А в сержанте кроме вышеперечисленного еще и алкалоидов.

Тот первый укор ревности, который Сашка все-таки ощутил, когда увидел их таких — явно подружившихся, веселых и довольных друг другом, — сразу испарился под напором веселого балагурства, ужимок и гримас Хворостовина. Ему очень хотелось вклиниться в эту легкомысленную болтовню, но он понимал — взять такой тон он не может: не хватит и слов, и внутренней легкости, и еще чего-то… Поэтому он хмурился и в то же время посмеивался, как очень старый и мудрый человек, который вдруг увидел расшалившихся ребят.

— Нет, это великолепно! — закричал Валерка. — Как он меня швырял! Тур де брас а ля турникет — не путайте, мон шер, с брикетом. Алексис, он, этот мучитель, то же творил и с вами? — И, перехватывая смущенный и в то же время гордый Сашкин взгляд, притворно закатывал глаза и жеманно приподнимал плечи: — Ах, простите, монсеньер, я совсем не принял во внимание ваши габариты. Даже такой рекордсмен, как сержант, не сумел бы совладать с вашими привесами.

И по тому, как смеялся Дробот, Сашка понял, что он ничего не рассказал Хворостовину о сиренковских мучениях. Это было очень приятно и как-то по-новому открывало сержантскую душу. Но вместе с тем Сашке казалось, что Валерка ведет себя слишком уж свободно — так балагурить, так подсмеиваться над сержантом ему казалось предосудительным. И это как-то отдалило от него и Валерку и самого сержанта: командир должен быть всегда командиром.

После ужина, когда неугомонный Хворостовин помыл миски и прибрал на кухне, Дробот шепнул:

— Ты, Сашок, отдыхай — надо же новеньких проверять: посмотрим, каков он в деле. На язык и на тренировках — что надо.

Всю ночь и весь день крапал нудный, серый дождь со снегом, а к вечеру потянул сиверко. Осевшие снега покрыло ломкой острой коркой. Идти было скользко и опасно — за взводом тянулось негромкое, но слитное похрустывание, как на конюшне, когда лошадям задали овес.

Лейтенант Андрианов решил идти в поиск всем взводом. Капитан вначале воспротивился этому, но, подумав, согласился: все новички сразу же втягивались в боевую работу, а взвод в целом получал практику форсирования водных рубежей. Капитан понимал, что сейчас такая практика еще не очень опасна: противник не успел как следует укрепить свои позиции, наладить их охранение.

Пленного решили брать в выносном пулеметном окопчике, метрах в пятидесяти от которого, на взгорке, чернели первые линии траншей, лишь кое-где прикрытых переносными проволочными заграждениями на рогатках. Пулемет этот довольно надежно охранял выходы из двух пологих бухточек, вымытых неторопливой рекой в более высоких и местами даже обрывистых западных берегах.

Место высадки наметили как раз посредине между этими бухточками. Высокий берег мог в случае неудачи послужить и маскировкой и прикрытием. Посадку на заранее приготовленные лодки определили в камышах незамерзшей протоки.

Но, как часто бывает на войне, хорошо продуманный и тщательно подготовленный план был нарушен с первых же шагов — неожиданным морозом протока была одета в тонкий, ломкий лед. Лодки надежно вмерзли в него.

Над передовой было тихо. Немецкие ракеты взлетали редко и слишком далеко — протока лишь холодно вспыхивала бликами. Прочесывающего огня почти не было — лишь изредка с той или с другой стороны ленивенькими светлячками пролетали трассирующие пули и исчезали в темноте.

Капитан Мокряков долго и обстоятельно ругался, потом спросил у лейтенанта Андрианова:

— Что будем делать? И перестрелки, понимаешь, нету. Можно было бы специально шумок поднять, артналет организовать или пулеметы пустить, так этих чертей немых перебулгачишь. — Капитан кивнул головой в сторону противника. — Каково решение?

Лейтенант молчал — выхода как будто не было: протока блестела льдом. Пройти по этому льду, а тем более протащить лодки до чистой воды — невозможно: лед слишком тонкий. Пробираться по льду напрямик — его звон и шуршание поднимет на ноги всю немецкую оборону. И когда стало понятно, что решения быть не могло, к офицерам подошел Дробот.

— Товарищ капитан, рядовой Хворостовин предлагает интересную вещь, ага.

— Это еще что за изобретатель такой? — буркнул капитан. — Что он там надумал?

Сердитый тон капитана не смутил сержанта — он уже знал ему цену.

— Хворостовин предлагает надламывать лед перед лодкой пластинами и сплавлять его под кромки.

— Как это — сплавлять под кромки? Под какие кромки?

Дробот терпеливо объяснил, как это делается. Уже почти убежденный в правоте его слов, капитан на всякий случай спросил:

— А он откуда это знает?

— А Хворостовин из Ростова. Говорит, его отец в донских плавнях так подбирался к гусям.

Офицеры переглянулись, и капитан ожесточенно махнул рукой:

— А что делать, товарищи? Надо пробивать.

Коридор во льду решили пробивать одной лодкой.

Хворостовин вначале аккуратненько обколол ее борта, а потом вместе с разведчиком Потемкиным переправился на нос. Сзади, на корме, с шестом в руках встал Дробот. Он тихонько подтолкнул лодку, и она подошла к кромке льда. Валерка и разведчик, каждый со своей стороны, стали осторожно крошить ледяную корку. Мелкие льдинки слабое течение протоки само затягивало под ледяную кромку, и они скрывались. Крупные куски сантиметрового льда — ломкие, прозрачные, с пупырышками, в которых блестками поигрывали далекие ракеты, разведчики подталкивали под лед руками. Лодка медленно двигалась, оставляя за собой странно черную, глянцевитую полосу чистой воды.

Первой из протоки вышла лодка с группой прикрытия. С ней выдвигался и лейтенант Андрианов. Лодка бесшумно пересекла реку, мягко ткнулась в песчаный берег. Разведчики вскарабкались на крутой, в рост человека, берег.

Группа захвата все еще стояла в устье протоки, прикрываясь камышами. Сержант Дробот сидел на корме, багром удерживая лодку на месте — течение слабо покачивало ее. Дробот посматривал на своих затаившихся, повернувшихся в сторону вражеского берега подчиненных и старался угадать, как они поведут себя в этом необычном и для них и для него самого поиске. Все казались собранными и спокойными. Но Дробот по опыту знал, что это спокойствие обманчиво: когда ударят автоматы, когда начнется бой — а он мог начаться каждую минуту, — люди даже помимо своей воли могут утратить и спокойствие, и выдержку, и собранность. Сумеет ли он сдержать их, направить туда, куда потребует дело?