Разведка уходит в сумерки - Виталий Мелентьев

И может быть, какой-нибудь дотошный разведчик не без кокетства показывает на крохотную крапинку на карте и с надеждой на похвалу нарочито безразличным тоном говорит:

— А вот здесь сидит начальник разведки Н-ского полка обер-лейтенант Гельмут Шварц. И русские военачальники…

А в самом деле, что сделал бы он, будь он на месте русских военачальников? Это по-настоящему заинтересовало Гельмута, и через некоторое время он твердо ответил дотошному разведчику по-русски:

— Это нас не интересует, товарищ майор. Птица слишком мелкая.

С этой минуты Шварц все глубже входил в роль русского военачальника. Его глазами он оценивал данные разведки, которые положили ему на стол. Его глазами осматривал свои войска и прикидывал свои силы. Он даже видел ту местность, на которой предстоит наступать, и те немецкие укрепления, которые предстоит штурмовать.

В сущности, Шварцу не так уж трудно было перевоплотиться. Он неплохо знал расположение и силы и своих, немецких, войск и русских.

После трезвого и спокойного размышления он пришел к выводу: русский военачальник уже принял решение — иначе он не выпросил бы столько тяжелой авиации. И если он не дурак — а оснований предполагать это у Шварца не было, — он начнет наступление через несколько часов. Иначе он потеряет выигрыш во времени.

Именно эти несколько часов решат все. Резервы скованы бомбежкой. Ее видит весь участок фронта, и, значит, она влияет на моральное состояние всех обороняющихся войск. Силы русских сосредоточены, цели пристреляны. Противнику ясно, что немецкое командование обмануто — иначе оно давно бы передвинуло свои резервы.

Были десятки, может быть, сотни других соображений и деталей, которые говорили, что более удобного случая для ограниченного наступления противник не дождется. Он должен начать наступление на рассвете.

На минуту стало грустно, душила обида. Ведь он предупреждал об этом наступлении, указывал его предполагаемое направление, но его никто не послушал. В глазах высших офицеров он всего лишь полковой разведчик, чудак, отказавшийся от карьеры. Или штрафник, которого сунули на передовую, чтобы избавиться.

— Ну и черт с ними! — сказал Гельмут и перевернулся на бок лицом к стене.

Им овладело безразличие. В самом деле, на кой черт волноваться, тратить свой мозг на какие-то опыты, искать новые пути в разведке. Ведь можно жить проще. Со своим умом он может сделать любую карьеру, добиться любого положения. Ему в этом поможет и экселенц и многие другие, с кем связан его учитель.

Именно эти мысли заставили его встряхнуться. В конце концов, борьба не кончена. Она идет и будет идти долго. Ради этой будущей борьбы нужно держать себя в руках, учиться и искать новые методы разведки. Далеко не все генералы довольны положением дел — это ясно дал понять ему учитель. Возможны изменения.

Правда, пришла предательская мыслишка: а вдруг генералы хотят списать собственные просчеты, собственное неумение на кого-то другого. Ведь предстоящее наступление русских они явно проморгали. Но он отбросил эту мыслишку. Дело не в том, добьются русские успеха иди не добьются, погибнут сотни немецких солдат или не погибнут. Все это мелочи. Есть высшие расчеты, высшие задачи, для которых Гельмут и готовит себя.

Именно это и заставило его подняться и вызвать фельдфебеля.

— Бомбят?

— Все еще сыпят.

— Часа через два-три поднимите людей и проверьте личное имущество, снаряжение и вооружение. Мне многое не нравится. На передовой спокойно?

— Пока да.

— Все. Я исчезну на несколько часов.

Шварц быстро собрал чемодан, осмотрел оружие и ушел к тем, кого решил оставить на занятой противником территории.

На рассвете действительно началась артиллерийская подготовка. Она гремела южнее, и единственными, кто встретил ее в полной боевой готовности, были разведчики. Когда об этом узнал командир полка, он затребовал объяснений у Шварца. Гельмут ответил коротко и корректно:

— Я предупреждал и об этом наступлении и о многом другом.

Командир полка промолчал, но Шварц почувствовал — добрее он не стал. Однако это не волновало. Отто сейчас в тылу, и он передаст его предупреждение начальству. В конце концов оно должно будет заинтересоваться методами разведки обер-лейтенанта Шварца.

Наступление русских проходило успешно. Да иначе и не могло быть: они хорошо подготовились, а противодействовать им было некому. По крайней мере в первый, наиболее важный день.

Утром, когда Шварц собрался на передовую, чтобы самому посмотреть, как ведет себя противник, потолковать с солдатами, его вызвали в штаб полка и сообщили невероятное — неподалеку от передовой обнаружены машина и труп Отто Вейсмана.

Впервые за долгое время Шварц оторопел. Вейсман накануне вечером должен был уехать в тыл. Как он очутился почти на передовой, да еще в стороне от дороги, которая вела в село, Гельмут не понимал.

Уже по дороге к месту происшествия он с ужасом подумал, что с Вейсманом была его докладная о результатах и методах разведки. Сам Отто исправно, с подлинно немецкой аккуратностью вел дневник. И если все это попало в руки противника — Шварц окажется в числе штрафников: русские не преминут воспользоваться промашкой. Ведь он, как истый разведчик, не должен был пользоваться случайными каналами, а тем более знакомством, для передачи секретных материалов, не должен был так широко информировать о них Вейсмана.

Дело было, конечно, не в том, что он не имел права — право можно было и доказать: Вейсман приезжал проверять донос. А на дознании можно пойти и на это. Дело в том, что он рассказал обо всем эсэсовцу, а по неписаному закону тех кругов, к которым принадлежал Шварц, это было недопустимо. Таким образом, Шварц рисковал лишиться покровительства военных кругов, на которые он ориентировался и которые так или иначе будут играть в свое время решающую роль. И в то же время он мог усилить подозрительное отношение к себе и своей деятельности своих непосредственных начальников и тех, кто стоит над ними. В сущности, единственными, кто мог его поддержать в создавшемся положении, были эсэсовцы — к ним принадлежал Вейсман, и они не раз предлагали Гельмуту перейти в их разведку.

«На худой конец и это неплохо, — подумал Шварц. — А русские — не дураки. Они не будут сразу раскрывать такие козыри — они им еще пригодятся: ведь борьба продолжается».

И хотя все это не успокоило Шварца, а лишь отодвинуло события, он интересовался теперь только фактами, одними фактами. А они были неутешительными и, главное, путаными.

Осмотр места гибели Вейсмана не дал ничего принципиально нового. Все говорило о том, что машина попала в засаду. Эсэсовские дознаватели уже были на месте и успели опросить всех находившихся в эту ночь поблизости от дороги солдат и офицеров. Но они не слышали ничего подозрительного; ни взрывов, ни криков. Автоматных же очередей и одиночных выстрелов в районе передовой всегда много. Они не видели ничего, что могло бы их заинтересовать или удивить. По дороге ходили машины, но легковой они не видели. Посторонних, а тем более солдат противника или лиц, похожих на партизан, не замечали. А если бы и заметили, то, безусловно, либо задержали, либо вступили в бой.

Положение трупов и следы на снегу со всей очевидностью показывали: нападение было произведено внезапно. Вначале Вейсмана обманули, он остановил машину и сам, именно сам — никаких следов борьбы, применения силы дверцы машины не носили — открыл дверцу. Тут его оглушили и придушили. По-видимому, в ходе борьбы в дело вступила собака и была убита.

Нападавшие не сразу сладили с шофером Вейсмана — Шварц помнил его, — это был крепкий, жилистый мужчина, и он, по-видимому, успел дать очередь из своего автомата и убить одного из нападавших.

И тут Шварца смутила одна деталь — на снегу и на дороге не было ни кровинки. Правда, солдаты врага были одеты очень тепло. Обыскивавшие убитого немецкие солдаты смотрели на его обмундирование с завистью. Поэтому кровь могла просто впитаться в одежду. Но все-таки это было подозрительно. Кроме того, внешний вид убитого русского был иной, чем у Вейсмана и собаки: он казался более промороженным, негнущимся, а ведь одет он теплее…

Следы показали, что шофер героически боролся — валялась даже пуговица от его шинели. Потом его потащили в лес. И здесь он сопротивлялся — видны следы, отклонявшиеся от общей стежки. Наконец он, видимо, решился на крайнюю меру: драться до последнего. Тут его повалили, разорвали шинель, а потом и вовсе сняли ее и выбросили.

— Картина довольно ясная, — сказал один из эсэсовцев.

— Непонятно только одно, зачем требовалось снимать шинель с шофера?

— Неужели не понимаешь? — усмехнулся первый. — Укрощение холодом.

Что ж, и это было логично и оправданно. Когда шофера протянут по лесу два-три часа, он так замерзнет, что не в силах будет оказывать сопротивление. Больше того, за возможность согреться он отдаст многое. В том числе и военные сведения.