Обреченный на смерть (СИ) - Романов Герман Иванович

— Нет, с ним был еще человек — тот стрелял только. А царевич рубился, как говорят поляки. И очень яростно!

— Где он?!

— В имении вдовы Анны Микульской, государь — ее муж воевал на стороне Лещинского. Она урожденная Радзивилл — все они были в конфедерации против короля Августа.

— Подобраться можно?

Петр разогнул свои большие пальцы и снова согнул их в кулак. Толстой понял этот жест, и мотнул головой:

— Там шляхты с пахоликами на охране до семи сотен, да еще «крылатые гусары» объезды делают вокруг. Проверяют всех — если увидят наших, то непременно убьют, государь. Мне отписали, что подкупили шляхтича и двух слуг, и ждут хоть каких-то сведений. Если удастся подкупить кого-то с поварни, то передадут яд. Капитан Румянцев собирает все посланные группы — как только царевич отправит гонца в нашу сторону или в Вену — его обязательно переймут и письма отберут.

— Ишь, как засел, и полки на него не двинуть, предусмотрел все и конфидентов нашел, — усмехнулся Петр и задумался. Затем заговорил, но не быстро, по своему обыкновению, а медленно и рассудительно:

— Отписать нужно брату Августу — пусть вышлет царевича. Я объявлю Алексея мятежником и лишу его право наследования в пользу Петра Петровича. И пусть саксонец выгоняет его, а будет охрана малая, то Румянцев перехватит по дороге.

— Не думаю, государь, что Август решится — коронное войско небольшое, да и денег давно не плачено. Конфедерация снова может быть, и рокош затем — саксонские войска не помогут. Обманет тебя польский король, государь, ответит согласием, но ничего делать не станет. Отписки только писать — что царевич болен и от ран не отправился, и во имя человеколюбия он не сможет вот так просто отправить восвояси родственника цезаря.

— Да, император опять влезет в это дело — не верю я Карлу! Ладно — к лету полки соберем и сами придем!

— Убежит ведь…

— Все равно поймаю, не прощу! Наследования нынче лишу! Яко изменника, что российские пределы покинул и против державы, мне богом врученной, выступил с оружием в руках! Да, а что по другим делам скажешь, следствие провел уже?!

— Веду, государь, — Толстой протянул Петру несколько листков бумаги, и принялся обстоятельно докладывать:

— Виллим Монс пытан без жалости и установлено точно, что в те дни, за два месяца раньше, и месяцем позже, когда царственная ваша супруга понесла наследника Петра Петровича, сей преступник в окружении ее не находился. А был в Москве в имении своей сестры Матрены, статс-дамы супруги вашего величества, жены генерал-майора Балка. И проверял состояние драгунских полков расквартированных в тех местностях.

— Тогда не было, сейчас вполне могла быть, — недовольно буркнул Петр, но как показалось Толстому с немалым облегчением. Все же знание, что любимый ребенок именно твой сын, принесло царю немалое облегчение.

— Спрашивал жестоко, государь — только отмечено, что говорила с ним царица ласково, била веером, вот и все.

— Все заигрывают, Евины дочки, прошлое вспоминает. Так она веером привлекает, а я его кнутом отобью! А если надо, то кобелю топором отрублю то, что ему мешает! И что — иных грехов нет?! Не поверю — больно за него супруга и Меншиков просили!

— Много, государь, оттого и ласкова была ваша супруга, что не знала, что оный Виллим от вотчин ее наворовал более сорока тысяч рублей, а еще подношений взял на двенадцать тысяч. А еще дал ему светлейший князь семь тысяч за подряды в те вотчины, что ты государь, своей супруге великодушно отдал в управление, а она на Монса переложила.

— Так и знал — везде Алексашка отметился, то-то в глаза заглядывал, как пес — быть ему битым. Воровство как язва — но как без него жить, если все тащат, стоит чуть зазеваться. Монса бить кнутом, и перевести в драгунский полк с прежним чином — все сворованное отобрать, а если не хватит, то имение в казну отписать. И пусть служит, а не при дворе ошивается!

— А с девкой и колдуном как поступить?! Девка рябая на меня поносные слова сказала — царевич ее как злая собака искусал, а я как упырь кровь из нее кнутом выбиваю. Если бы она знала, что все такие жадные, то никогда бы эти рубли не попросила.

— Сними ее с дыбы, руки вставь и домой отправь, — засмеялся царь, было видно, что отсутствие супружеской измены его обрадовало. — Правду она сказала, жадные мы. Дай ей пять, нет десять рублей червонцами, отрез камки и отправь домой под охраной, а то знаю вас — деньги еще отберете. Да пусть драгуны ей обид не чинят — предупреди, что охальником все отрежут, и в скопцов превратят.

— Да кому она нужна такая страшная, государь?!

— Знамо кому, кто зверем стал! А что колдун?!

— Лопочет непонятное, какие то болотные кары насылать жаждет. Чтоб градам пустым быть, и в трясину погрузиться. Чухонец, одно слово…

— Ан нет, Петр Андреевич, с колдунами поступать жестко надо, согласно артикулам. Горбуна сего плешивого казнить — вырвать язык поганый, а потом отрубить голову. И сжечь на костре, а пепел развеять!

Глава 4

— Хороша у тебя банька, дядька, с дороги отмылся. Да и стол, я смотрю, шикарный накрыли — я такого давненько не видел, — Алексей ухмыльнулся, понимая, что сказать нужно было «никогда».

— Так пост ведь стоит, а он строгий, Рождественский. Но ты и твои драгуну вроде как служивые люди, да в дороге, так что приказал скоромное сготовить. Не пирогами же вас потчевать.

— А то и верно, — отозвался Алексей, окидывая взглядом великолепие — хватило бы на плутонг оголодавших драгун, а не на их двоих. Дядька правильно понял его взгляд и пожал плечами:

— Дворня все умнет, паразиты в моих палатах — жрут в три горла, а зимой забот нет, на полатях дрыхнут. Ладно, соловья баснями не кормят — отведай, что Бог послал, да переговорим неторопливо.

Алексей окинул взглядом теснившиеся со всех сторон блюда, взгрустнул — такие накрытые столы ему раньше приходилось видеть исключительно по телевизору. На постоялых дворах и в деревне его кормили сытно, но по-простому, мясного только вволю — царевич все же.

Как в поговорке — щи да каша — пища наша!

Окинул взглядом стол и нацелился на запеченную целиком стерлядь — узнал ее по рисунку в книжке. Отрезал добрый кусок, подцепил вилкой и положил на большое серебряное блюдо. В несколько приемов расправился, вздохнул грустно, отказавшись от второй порции — хорошего понемножку. Тут всего хотелось опробовать — за стерлядью последовала восхитительная буженина, ее он «придавил» окороком, затем настала очередь целиком фаршированной щуки, в зубах которой виднелись лимонные дольки. Тоже «пошла» хорошо — на поварне ее оставили без костей, а утробу наполнили кашей с шафраном, и мелко покрошенными овощами.

— Оголодал ты, смотрю, царевич, — дядька без видимой охоты ковырялся в рыбьем заливном, к мясу он не прикоснулся. Взялся за один из графинов, что стояли как шеренга гренадеров.

— Наливки?

— Не стоит, — Алексей мотнул головой. — Дела такие начинаются, что головы трезвыми держать надобно. И моим не давать — мы вроде как на войне!

— Хорошо, твоя воля, царевич.

К удивлению Алексея, дядька покладисто согласился, налил в два кубка только ягодного морса. Да и самому дальше кушать уже расхотелось — отведал всего понемногу, и все. Утроба набита, и наполнять ее дальше уже затруднительно.

— Пожалуй, хватит, потому что будет чревоугодие и обжорство, — Алексей вытер рот вышитой салфеткой, машинально отметив, что первый раз в этом мире такую вещицу видит.

— Все это твоим драгунам унесут, пусть себя побалуют. Как раз в бане домоются, а девки их вещи перестирают. Им форму уже подобрали — у меня швальня, поставки для полков гарнизонных делаем, не обеднею.

— Я им приказал язык за зубами держать, да они сами понимают — плаха любого ждет.

— Это хорошо. Но сегодня еще можно, а вот завтра тебе лучше съехать по «делам казенным» — думаю, доносчик найтись может, так что лучше осторожно поступить. Усадебка есть поблизости — человечек там верный, возьмет на постой драгун царских.