Том 5 - Агата Кристи

Меня отвлек от приятных воспоминаний неожиданный шум. Две юные особы за соседним столиком затеяли ссору. Их кавалеры пытались утихомирить подруг, но тщетно.

Девицы перешли на крик. Одна влепила другой пощечину, а та стащила ее со стула. Они начали драться, как базарные торговки, поливая друг друга визгливой бранью. Одна была рыжая, и волосы у нее торчали во все стороны, другая – блондинка с длинными, свисающими на лицо прядями. Из-за чего началась потасовка, я так и не понял. Посетители сопровождали сцену ободряющими восклицаниями и мяуканьем:

– Молодец! Так ее, Лу!

Хозяин, тощий паренек с бакенбардами, которого я принял за Луиджи, вмешался – говор у него был как у истого уроженца квартала лондонской бедноты.

– Ну-ка, довольно вам, хватит. Сейчас вся округа сбежится. Не хватает мне фараонов. Перестаньте, вам говорят!

Но блондинка вцепилась рыжей в волосы, завопив при этом:

– Дрянь, отбиваешь у меня парня!

– Сама дрянь!

Хозяин и смущенные кавалеры разняли девиц. У блондинки в руках остались рыжие пряди. Она злорадно помахала ими, а потом швырнула на пол.

Входная дверь отворилась, и на пороге кафе появился представитель власти в синей форме.

– Что здесь происходит? – грозно спросил он.

Кафе встретило общего врага единым фронтом.

– Просто веселимся, – сказал один из молодых людей.

– Только и всего, – добавил хозяин. – Дружеские забавы.

Он незаметно затолкал ногой клочья волос под соседний столик. Противницы улыбались друг другу с притворной нежностью.

Полисмен недоверчиво оглядел кафе.

– Мы как раз уходим, – сказала блондинка сладким голоском. – Идем, Даг.

По случайному совпадению еще несколько человек собрались уходить. Страж порядка мрачно взирал на них. Этот взгляд ясно говорил: на сей раз им, так и быть, сойдет с рук, но он всех возьмет на заметку. И полисмен с достоинством удалился.

Кавалер рыжей уплатил по счету.

– Как вы, ничего? – спросил хозяин у пострадавшей, которая повязывала голову шарфом. – Лу вас крепко угостила – вон сколько волос выдрала.

– А я и боли-то никакой не почувствовала, – беззаботно отозвалась девица. Она улыбнулась ему: – Уж вы нас простите за скандал, Луиджи.

Компания ушла. Кафе почти совсем опустело. Я поискал в карманах мелочь.

– Все равно она молодчина, – одобрительно сказал хозяин, когда дверь закрылась, и, взяв щетку, замел рыжие волосы в угол.

– Да, боль, должно быть, адская, – ответил я.

– Я бы на ее месте не вытерпел, взвыл, – согласился хозяин. – Но Томми молодчина!

– Вы хорошо ее знаете?

– Да, она чуть ли не каждый вечер здесь. Такертон ее фамилия, Томазина Такертон. А здесь ее Томми Такер зовут. Денег у нее до черта. Отец оставляет ей все наследство, и что же она, думаете, делает? Переезжает в Челси, снимает какую-то конуру около Уондсворт-Бридж и болтается со всякими бездельниками. Одного не могу понять: почти вся эта шайка – люди с деньгами. Все на свете им по карману, могут поселиться хоть в отеле «Ритц». Да только, видно, такое вот житье им больше по нраву. Чего не пойму, того не пойму.

– А вы бы что делали на их месте?

– Ну я-то знаю, как денежками распоряжаться, – отвечал хозяин. – А пока что время закрывать бар.

Уже на выходе я спросил, из-за чего произошла ссора.

– Да Томми отбивает у той девчонки дружка. И право слово, не стоит он, чтобы из-за него драку затевать.

– Вторая девушка, кажется, уверена, что стоит, – заметил я.

– Лу очень романтичная, – снисходительно признал хозяин.

Я себе романтику представляю немного иначе, но высказывать своих взглядов не стал.

2

Примерно через неделю после этого, когда я просматривал «Таймс», мое внимание привлекла знакомая фамилия – это было объявление о смерти.

«Второго октября в Фоллоуфилдской больнице (Эмберли) в возрасте двадцати лет скончалась Томазина Энн Такертон, единственная дочь покойного Томаса Такертона, эсквайра, владельца усадьбы Кэррингтон-Парк, Эмберли, Суррей. На похороны приглашаются лишь члены семьи. Венков не присылать».

Ни венков бедной Томми Такер, ни развеселой жизни в Челси. Мне вдруг стало жаль многочисленных Томми Такер наших дней. Но я напомнил себе, что, в конце концов, я, быть может, и не прав. Кто я такой, чтобы считать их жизнь бессмысленной? А если моя собственная жизнь проходит впустую? Тихое существование ученого, зарывшегося в книги, жизнь из вторых рук. По правде говоря, разве мне ведомы радости бытия? Впрочем, я никогда их и не жаждал.

Я решил больше не думать о Томми Такер и взялся за полученные в тот день письма.

В одном из них моя двоюродная сестра Роуда Деспард просила об одолжении. Я ухватился за ее просьбу – настроения работать не было, и вот нашелся прекрасный повод отложить дела.

Я вышел на Кингз-роуд, остановил такси и отправился к своей приятельнице, миссис Ариадне Оливер.

Миссис Оливер была хорошо известна как автор детективных романов. Ее покой охраняла горничная Милли, поднаторевший в схватках с внешним миром дракон. Я вопросительно взглянул на нее. Милли энергичным кивком выразила мне позволение увидеть хозяйку.

– Идите-ка сразу наверх, мистер Марк, – сказала она. – Наша-то нынче с утра колобродит, пора ее в себя привести, может, вам удастся.

Я поднялся по лестнице на второй этаж, постучал в дверь и вошел, не дожидаясь ответа. Кабинет писательницы был светлый, просторный, на обоях редкостные птицы, тропическая листва. Миссис Оливер в состоянии, близком к умопомешательству, ходила взад и вперед по комнате, бормоча что-то себе под нос. Она окинула меня невидящим взором, отпрянула к стене, потом к окну, выглянула наружу и вдруг зажмурилась, словно от нестерпимой боли.

– Почему, – вопрошала миссис Оливер, ни к кому не обращаясь, – почему этот дурак не сказал сразу, что видел какаду? Почему? Он не мог его не видеть! Но если он скажет, тогда погиб весь сюжет. Как же выкрутиться? Надо что-то придумать.

Она застонала и дернула себя за седые, коротко стриженные волосы. Затем, вдруг увидев меня, проговорила:

– Привет, Марк. Я схожу с ума. – И снова принялась жаловаться вслух: – А тут еще эта Моника. Такая дуреха! Хочется сделать ее привлекательнее, а она, как назло, все противнее и противнее. И зазнайка к тому же. Моника? Наверное, имя не то. Нэнси? Или Джоан? Вечно всех зовут Джоан. Или Энн. Сьюзен? Уже было. Лючия? Лючия. Пожалуй, так и назовем. Лючия. Рыжая. Толстый свитер. Черные колготки? Пусть чулки, но черные.

Миссис Оливер как будто на мгновение повеселела, но тут же взгляд ее вновь омрачился из-за злосчастного какаду. Она опять принялась шагать по кабинету, хватая со столиков безделушки и опуская их на другое место; с превеликим тщанием уложила футляр от очков в лаковую шкатулку, где уже покоился китайский веер, потом, глубоко вздохнув, сказала:

– Я рада, что это вы.

– Мило с вашей стороны.

– А то мог заявиться невесть кто. Какая-нибудь идиотка с предложением участвовать в благотворительном базаре или страховой агент – застраховать Милли, а она об этом и слышать не желает. Или сантехник... Впрочем, это была бы чересчур большая удача, верно? Или какой-нибудь интервьюер, а вопросы бестактные и вечно одни и те же. Как вы стали писательницей? Сколько книг написали? Сколько зарабатываете? И так далее и тому подобное. Я не знаю, что отвечать, и всегда предстаю в нелепом свете. Хотя, в общем, все это ерунда, а я вот с ума схожу из-за своего какаду.

– Не получается? – спросил я сочувственно. – Может, мне лучше уйти?

– Не уходите. Вы хоть немного меня отвлекли.

Я покорно принял сомнительный комплимент.

– Хотите сигарету? Где-то есть, посмотрите в футляре от машинки.

– Спасибо, у меня есть. Пожалуйста! Хотя нет, вы ведь не курите.

– И не пью, – добавила миссис Оливер. – А жаль. Все американские сыщики пьют. И у них всегда в ящике письменного стола припасена бутылочка виски. И кажется, это помогает им справляться с любыми трудностями. Знаете, Марк, я считаю, что в действительности убийца никогда не может замести следы. По-моему, если уж ты совершил убийство, это видно всему свету.

– Ерунда. Вы столько сочинили про это книг!

– По меньшей мере пятьдесят пять. Сочинить преступление легко, трудно придумать, как его скрыть. И чего это мне стоит! – мрачно продолжала миссис Оливер. – Говорите что угодно, а ведь это неестественно, если пять или шесть человек оказываются поблизости от места преступления, когда Б. убивают, и у всех у них есть мотив для убийства. Разве только этот самый Б. препротивный субъект, но тогда о нем никто не пожалеет и всем глубоко безразлично, кто именно убийца.

– Понимаю ваши трудности, – сказал я. – Но раз вы справились пятьдесят пять раз, справитесь и теперь.