Золотой век Испанской империи - Хью Томас

Альмагро обладал совершенно иными качествами, нежели Писарро. Судя по всему, он обладал «настолько превосходным знанием леса, что мог преследовать индейца сквозь густейшие заросли, просто идя по его следу, и будь этот индеец хоть на лигу впереди него, Альмагро все равно настигал его»{406}. Он постоянно ругался и, когда бывал рассержен, обращался с окружающими весьма резко, даже если они были знатного происхождения{407} – но его солдаты любили его за «свободный нрав». Энрикес де Гусман считал его «человеком щедрым, откровенным и либеральным, любящим, милосердным, корректным и справедливым, чрезвычайно боящимся Бога и Короля»{408}. Помимо прочего, он прощал долги так, словно был правителем, а не солдатом. С виду он был, по словам Сьесы, «невысокого роста и довольно безобразным, но обладал великой отвагой и выдержкой»{409}.

Альмагро никогда не был к королевскому двору ближе, чем когда был подростком в Толедо. По этой причине в построении имперского мифа он играл меньшую роль, нежели Писарро. Маловероятно, что его имя было знакомо императору – помимо того, что это имя человека, бросившего вызов властям и оспорившего королевские полномочия. И тем не менее, он сыграл существенную роль в имперской политике того времени.

Некоторое время казалось вероятным, что у Писарро и Альмагро имелся третий партнер – клирик Эрнандо де Луке; но сейчас это выглядит малоправдоподобным. Однако первые двое были в те дни исследований связаны их общим участием в так называемой «компанья» – группе человек, каждый из которых отвечал за собственное снаряжение и оружие и получал взамен предварительно оговоренную долю добычи; эта группировка была известна под именем «Компанья дель Леванте». По всей видимости, губернатор Педрариас тоже имел свой интерес; возможно также, какие-то деньги поступали в экспедицию от богатого поселенца Гаспара де Эспиносы, родом из Медины-де-Риосеко, обладавшего большим опытом в панамских делах, – он действовал через своего сына Хуана, который некоторое время был у Альмагро секретарем{410}.

Император Карл регулярно получал новости от Кортеса в Новой Испании, из Санто-Доминго, от губернатора Рохаса на Кубе, от Педрариаса в Панаме и на северном побережье Южной Америки. Что до Новой Испании, то кабильдо (здание городского совета) в Мехико-Теночтитлане по-прежнему совмещало в себе городские и сельские функции, а сам городской совет оставался смесью новоприбывших людей и опытных конкистадоров, прошедших все битвы бок о бок с Кортесом.

В июле 1526 года в Новую Испанию прибыли двенадцать доминиканцев под предводительством врага Кортеса, фрая Томаса Ортиса, присоединившись к уже обосновавшимся здесь францисканцам. Ортис, по всей видимости, был также врагом индейцев. Вскорости он, а также трое других братьев, заболели и вернулись в Испанию так быстро, как только могли. После них представителями доминиканского ордена остались галисиец фрай Доминго де Бетансос с диаконом, фраем Висенте де Лас Касасом.

Скромно пожив какое-то время в съемном жилье, доминиканцы в 1529 году переместились в монастырь, выстроенный специально для них в Тепетлаостоке, сразу за городской чертой Теночтитлана, где Мигель Диас де Аукс, предприниматель времен конкисты, в 1527 году получил энкомьенду{411}. Вначале их воздействие было менее заметным, чем у францисканцев, поскольку они не интересовались основанием школ и не испытывали энтузиазма в связи с идеей обучать туземцев латыни.

Тем не менее, интерес последних становился все заметнее: есть запись за октябрь 1526 года о туземном бракосочетании по христианскому обычаю, когда женился «Дон Эрнандо», брат «сеньора» Какамы из Тескоко, и семеро его друзей. Присутствовали несколько известных конкистадоров, в частности Алонсо де Авила и Педро Санчес Фарфан, они принесли с собой подарки и «самую ценную из жемчужин» – много вина. За мессой в монастыре последовали банкет и бал, на котором присутствовали 2000 человек{412}. Эта свадьба, однако, была не столь впечатляющей, как бракосочетание Течуипо, любимой дочери Монтесумы, выходившей замуж за Педро Гальего де Андраду после смерти своего первого мужа-испанца, Алонсо де Градо. Совершенно неожиданно, спустя несколько месяцев после этой свадьбы она родила от Кортеса дочь Леонору{413}. Педро Гальего был поэтом из Севильи, у него была дочь Хуана Андрада. Позже он приобрел гостиницу на дороге в Веракрус, а также энкомьенду в Искуинкуитлапилько.

Когда Нуньо де Гусман прибыл в Сан-Эстебан-дель-Пуэрто в Пануко в мае 1527 года, там жили шестьдесят или семьдесят испанцев – в домишках с соломенными крышами, окружавших кирпичную церковь, также крытую соломой, и гранатового цвета муниципальное здание. Гусман созвал испанцев и зачитал им в церкви свои инструкции{414}. Он немедленно распустил большую часть городского совета, заменив их людьми, приехавшими вместе с ним. Он объявил касикам, что прибыл в Пануко как представитель короля Кастилии, который является сам для себя верховным наставником, хотя всегда остается еще Бог на небесах. Бога следует почитать, давая Ему подарки. Если ты ведешь на земле христианскую жизнь, однажды ты будешь жить на небесах в Его присутствии. Если же нет, то ты отправишься в ад, геенну огненную, где будешь гореть вечно. Чтобы обеспечить себе жизнь на небесах, индейцы должны были выстроить в Пануко большую церковь и регулярно ходить в нее, вымаливая для себя прощение. У себя в душе касики должны были сохранять полнейшее повиновение королю Кастилии и выступающему от его имени Гусману. Они должны были выполнять свои обязанности перед новыми испанскими хозяевами, но не более того. Если их хозяева будут требовать большего, об этом следовало докладывать Гусману, чтобы он их наказал{415}.

Видя, что новый начальник обещает быть требовательным и на него скорее всего придется тратиться, несколько энкомендерос — таких как друг Кортеса и тоже уроженец Медельина Антонио де Мендоса, который был в Пануко вице-губернатором, – отбыли, взяв с собой своих овец и рабов. Это был тот самый Мендоса, который в 1521 году по поручению Кортеса плавал в Кастилию с Диего де Ордасом, везя с собой письмо своего командира императору, написанное в октябре 1520 года{416}. Одним из энкомендерос, которые не стали сразу же покидать колонию, был Диего Вильяпадьерна из Матлактонатико, который наказал своим индейцам не давать никаких подарков Гусману, поскольку, как он сказал, вскоре придет Кортес и сотрет его с лица земли. Однако пострадал лишь сам Вильяпадьерна, которого вскоре судили за сговор с Кортесом с целью сделать того королем Новой Испании – идея, лежавшая далеко за пределами воображения капитан-генерала. Его приговором был позорный столб, штраф в пятьдесят песо и потеря энкомьенды{417}.

Не менее суровые наказания были определены и для других, кто осмеливался бросить вызов новым властям. Так, например, Гусман приказал повесить троих своих соотечественников на дереве авокадо якобы за дурное обращение с индейцами – хотя на самом деле они всего лишь пытались не дать Гусману предъявить свои полномочия в Мехико-Теночтитлане. Также Гусман одобрял работорговлю; перевозка мексиканских индейцев (в основном уастеков) из Пануко на острова Вест-Индии была организована в 1527 году одним из доверенных людей нового губернатора, Санчо де Каньего, который прибыл в Новую Испанию вместе с ним. Гусман устанавливал цены: так, например, никто не мог дать за лошадь больше, чем пятнадцать рабов. Рабов нельзя было обменивать на такие товары, как вино или ткани – только на домашний скот. Каньего был жесток; при малейшем поводе для недовольства он мог забить индейца до смерти{418}. Впрочем, испанцам от него тоже доставалось: бывшего команданте Сан-Эстебан-дель-Пуэрто Каньего приказал заковать в кандалы и до смерти забил ногами{419}.

Тем не менее, Гусман все же пытался быть справедливым по отношению к «своим» индейцам. В августе 1527 года он постановил, что ни одна индейская женщина не может быть схвачена испанцем (и несколько испанцев были повешены за неповиновение этому предписанию), что ни один испанец не может присваивать сельскохозяйственную продукцию индейцев, что бродягам должны быть назначены постоянные жилища и что испанцы должны ограничить количество своих носильщиков. Никого из них не следовало заставлять нести груз весом больше арробы (25 фунтов), считая со съестными припасами. Также испанцам запрещалось содержать свиней или другой скот на расстоянии меньше полулиги (около полутора миль) от полей при туземном поселении. Богохульство полностью запрещалось.

Гусман был человеком, характерным для своего времени, со своей темной и светлой сторонами, и соответственно, о нем следует судить двояко. Помимо прочего, он пригласил фрая Грегорио де Санта-Мария, монаха-кармелита, высадившегося в Пануко на пути в Теночтитлан, остаться на его территории, и Санта-Мария этим приглашением на какое-то время воспользовался.