Буревестник - Петру Думитриу
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Косма, — крикнул он, — дай мне нож!
Косма достал из-за голенища резинового сапога два ножа и, ни слова не говоря, подал один из них старшине. Оба склонились над белугами и стали их разделывать. Лае, оставив лебедку, подошел с брандспойтом, чтобы окатить испачканную рыбой палубу. Маргарита, глядя на Косму и лукаво улыбаясь, шепнула Лае что-то на ухо. Тот сделал вид, что он не расслышал. Косма склонился еще ниже и с еще большим усердием принялся работать сверкавшим на солнце и отточенным, как бритва, разделочным ножом, то и дело бросая на соперника — когда тот не мог этого заметить, — убийственные взгляды.
* * *Косма, казалось, совершенно бесцельно бродил по пароходу. Всякий, кто видел его в эту минуту, невольно думал: «Ну и здоров же этот рукастый детина, только делать ему нечего!» Косма действительно имел вид праздношатающегося. Он поглядывал по сторонам своими детскими глазами и, не вступая ни с кем в разговор, преспокойно разгуливал по палубе.
Добравшись до кормы и подойдя к брандспойту, будто бы для того чтобы напиться из привязанной к крану жестяной кружки, он поднес ее к губам с единственной целью посмотреть через ее край на ют, где сидела на скамейке интересовавшая его парочка.
Маргарита, сложив руки на коленях, скрестив под лавкой голые ноги и позабыв про все на свете, глядела на своего кавалера. Лае — это был никто иной, как он, со своим роскошным перманентом и неотразимыми бачками, в полосатой фуфайке, не скрывавшей вытатуированных на руках якоря и русалки, — тихо говорил ей что-то. Оба не сводили друг с друга удивленно-влюбленных глаз, словно на свете никого, кроме них, не существовало. Погода была штилевая; на море, напоминая домашних уток, плавали чайки, а в голубом небе — похожие на чаек белые облака. Но гораздо ближе к ним, чем чайки и облака, были боцман Мариникэ и рулевой Продан. Голые по пояс, с повязанными вокруг шеи платками, они сращивали порвавшийся трос и вовсе не интересовались влюбленными, которые то блаженно улыбались, то снова становились серьезными и заглядывали в глаза друг другу, словно отыскивая в них что-то новое и сами удивляясь тому, что они находили.
Косма аккуратно поставил кружку на место и вытер рукой рот. К брандспойту подошел старший механик и пустил сквозь зубы свое любимое:
— Фиу-фиу-фи!
— Смотрите, пожалуйста! Совсем одурели! — сказал он, заметив влюбленную парочку.
Косма, к которому он обращался, уставился на него своими далекими голубыми спокойными, ничего не выражавшими глазами и ничего не ответил, словно он был глух и нем или не понял сказанного. Потом медленно повернулся и, покачивая могучими плечами, пошел прочь.
Старик удивленно посмотрел ему вслед.
— И этот хорош! Не судно, а пловучий сумасшедший дом!
Он напился и отправился дальше, но, проходя мимо радиорубки, остановился и опять чирикнул по-птичьи. Радист просунул голову в дверь.
— Ну, что метеосводка? Есть перемены? — спросил старик.
— Ветер от 4 до 6 баллов, в море волнение, — ответил радист и, втянув голову, исчез в рубке.
— Значит, качает нас, — философски заметил про себя старик.
Потом посмотрел на голубое небо и расстилавшуюся вокруг водную гладь и поправился:
— То есть покачает завтра…
Он поднялся на ходовой мостик. Второй помощник капитана, нелюдимый, молчаливый молодой человек, вышел с секстантом и, приставив его к глазам, стал крутить. Потом вернулся в рубку и принялся высчитывать широту и долготу. Старик остался на месте. К нему подошел капитан.
— Погода меняется, — пробормотал через некоторое время старший механик.
Капитан молчал.
— Много у вас лодок в море?
Капитан пожал плечами и прорычал в ответ что-то, что означало: «Сам не видишь, что тут делается? Чуть не все рыбаки в буфете! Какие тут лодки в море!» Старик понял и посочувствовал:
— Верно… пловучий кабак, а не пароход!
Косма в это время стоял с закрытыми глазами, прислонившись к стенке. Ему все труднее становилось бороться с душившим его отчаянием, с нестерпимой сердечной мукой. Он чувствовал, что теряет рассудок, что он болен, умирает. То ему казалось, что кто-то навалил ему на плечи мельничный жернов и что он упадет, не выдержав тяжести, то — что внутренности его, причиняя несносную боль, гложет какой-то зверь. Ему хотелось поговорить с кем-нибудь, отвести душу, хотелось открыться Емельяну, рассказать ему все, но он не мог. Что-то мешало ему. Было только одно средство для того, чтобы выйти из этого заколдованного круга, избавиться от этих мыслей, от давившего на сердце камня. Думая о Маргарите и о своем обидчике, он чувствовал, как судорога сводит ему горло, как зреет в нем дикая, безудержная сила. Он ни на минуту не мог забыть Маргариту и Лае, с его противными бачками. Матрос, наверное, смеялся над ним вместе с нею. Может быть, и сейчас они издеваются над его любовью. Лае отнял у него любимую девушку, вскружил ей голову, — думал Косма и представлял себе, как они сидят и милуются.
Эта мысль заставляла его содрогаться от отвращения, причиняла острые душевные муки. Было только одно средство избавиться от них, это… нет, словами тут ничего не поделаешь. Средство это — нож. Другого он не видел: нож.
* * *Зарницы озаряли синими электрическими вспышками мачты, грузовые стрелы, такелаж носовой палубы с ее механизмами и ставшее черным, как чернила, море. Они сверкали теперь ближе и ослепительнее. Последняя, особенно яркая вспышка осветила пароход весь, до мельчайшей подробности, и, как днем, стали видны и валявшийся на палубе конец пенькового троса, и оброненный на трапе кусок угля и проволоки антенны. Но в то же мгновение все это снова исчезло и тому, кто проходил по палубе, нужно было смотреть в оба, чтобы не угодить, через открытый люк, в трюм — на консервный завод. Было слышно, как хлюпало, плескаясь о борт, море. Все притаилось в ожидании страшного удара. Секунда… две… три… Тишина… Волны все так же плескались о пожелтевшую обшивку парохода. Гром так и не грянул…
Ночь была жаркая, душная, чувствовалось, что без грозы не обойтись. Что принесет следующая молния?..
Косма сидел, забившись в угол, на чугунном кнехте, к которому была прикреплена лодка, оставшаяся в этот рейс без экипажа. Он положил руки на колени и затаил дыхание. Никто его не видел, никто не замечал его отсутствия.
Решение было принято, но почему-то он никак не мог встать и приступить к исполнению задуманного. А исполнить задуманное было очень просто: для этого нужно было пройти всего несколько шагов. Молния то и дело освещала стальную выкрашенную белой краской надстройку с двумя иллюминаторами и черными отверстиями дверей. Там, в кубрике, спали матросы — большая часть команды. Было темно, но Косма нарочно побывал здесь днем и точно знал, где можно найти того, кто был ему нужен. Он его найдет, и тогда…
Конечно, при свете молнии его могли увидеть. Ну и пускай! — думал Косма. — Не все ли ему теперь равно! Хотя, конечно, он будет осторожен и постарается, чтобы его не заметили. Но его вдруг охватило какое-то странное оцепенение: в том состоянии, в котором он находился, ему было совершенно безразлично увидят ли его или нет. Главное теперь было встать с этого чугунного кнехта и пройти, при свете молнии, те несколько шагов, которые отделяли его от белой надстройки с иллюминаторами и черными отверстиями дверей.
Но вот вопрос: действительно ли он решился? Хватит ли у него решимости? Голова не работала. Охватившее его оцепенение, усталость, и даже не усталость, а какая-то болезненная тяжесть мешали ему думать. Его большое, сильное тело казалось ему парализованным. Могучие руки словно приросли к согнутым коленям.
«Я в резиновых сапогах, никто меня не услышит», — подумал он вдруг и сам удивился тому, что мысль его остановилась на такой мелочи. Разве ему не все равно услышат его или нет?
В море был полный штиль. Ни малейшего дуновения не колебало знойный воздух. Сверкали зарницы. Кругом была полная тишина, а Косма все еще чего-то ждал…
Ему было трудно дышать. Яростно билось сердце. Откуда в нем такая слабость, такая робость? Разве не все было решено и обдумано?
Ослепительно яркая молния снова осветила «Октябрьскую звезду». На пароходе стало светло, как днем, только свет был особый, сине-лиловый. Потом сразу наступила такая тьма, что Косме показалось, будто он ослеп. Оглушительный удар грома грянул, раздирая воздух, как орудийный выстрел. И снова тишина, непроглядный мрак и мучительное ожидание…
Косма сделал над собой страшное усилие, поднялся и на ощупь пошел к белой надстройке. Наступив на что-то мягкое, показавшееся ему живым, он вздрогнул, но тут же сообразил, что это шланг. Потом под его ногой загремели какие-то цепи. Рубаха приклеилась к вспотевшей спине. Пламенный зигзаг молнии прорезал небосвод сверху донизу и как стрела вонзился в черную воду. Косма увидел перед собой ослепительно белую стенку, зияющее отверстие двери и почувствовал, что он со всех сторон открыт, что каждый может его обнаружить, что его отовсюду видно. Но ему теперь было не до того. Нужно было доканчивать начатое. Что будет потом — не важно. В снова окутавшей его тьме раздался оглушительный раскат грома, но Косма не обратил на него никакого внимания. Он нагнулся, достал из-за голенища тот самый нож, которым он разделывал белугу, и вошел.