Буревестник - Петру Думитриу

— Я вас не понимаю, — смущенно проговорил Микельс. — Какой момент? Какое действие?

— Ну, ну, меня вы не проведете. Я старше вас, опытнее, хотя и был дураком — не сумел, как вы, припрятать кое-что на черный день. Но это не беда, главное, что у меня осталось кое-что вот здесь! — сказал Зарифу, хлопая себя ладонью по изрезанному морщинами желтому лбу, казавшемуся огромным из-за лысины. — Пожалуйста, уж со мной не хитрите. Вы думаете, я не вижу вас насквозь, не читаю ваших мыслей? Не знаю, что вы притаились, как гиены? Как настоящие гиены! — повторил он со злобным смехом, стараясь сдержать все более охватывавшую его ярость. — Знаю я, милый человек, что у вас на уме; все знаю! Все! Посмотрим! Теперь скоро начнется — посмотрим, кто будет первым! Старик Зарифу себя еще покажет, он еще жив! Еще силен! — страстно говорил господин Зарифу, колотя себя в узкую, как у петушка, грудь.

Микельс порывался уйти, но Зарифу не унимался:

— Вы ошибаетесь, если воображаете, что можете обойтись без меня! Нет, милый человек, вам это не удастся! Вы наткнетесь на закрытые двери там, где вы меньше всего этого ожидаете! В Александрии, в Пирее, в Истамбуле, на Кипре! Увидите! Вы собираетесь без меня, вы сговариваетесь, подготовляете комбинации и все это без Зарифу! Зарифу по-вашему — труп, падаль! Но мы еще посмотрим, так ли это… Да, да, посмотрим! — кричал он, сверкая глазами и пристально глядя на круглый подбородок господина Микельса.

Микельс отступил, но Зарифу шагнул вперед, взял его за лацкан пальто, нагнулся — хотя он был гораздо ниже Микельса, — придвинулся к нему вплотную и, глядя на него с хитрой улыбкой снизу вверх, тихо проговорил:

— Если бы вы были умны, вы вошли бы со мной в комбинацию. Мы бы стали компаньонами. А? Что вы на это скажете? А?

Его лицо было так близко, что Микельс почувствовал гнилой запах портящегося зуба. Но не это, а страх заставил его отскочить назад с такой поспешностью, что Зарифу не удержал даже лацкана, так и оставшись с вытянутой в воздухе рукой.

— Когда-нибудь в другой раз, — испуганно пробормотал Микельс. — В другой раз поговорим: да, да, непременно поговорим, — торопливо прибавил он и чуть не бегом пустился прочь от Зарифу.

Зарифу злобно хохотал.

— Видишь, как я тебя знаю! Сразу разгадал! — крикнул он в пустоту.

Потом опять сделал серьезное лицо и принялся сосредоточенно высчитывать возможный фрахт на тонну груза в восточных портах Средиземного моря. Но расчеты больше не удавались. Ему было не по себе. Он был встревожен и даже испуган. Нужно было непременно встретиться с Василиу, обсудить положение, решить, что делать, чтобы избавиться от конкурентов. Спиру отправился в театр с Анджеликой; они должны были вернуться вместе. Господин Зарифу заторопился домой, без устали жуя своими сморщенными, бескровными губами.

XXIII

Анджелика, сопровождаемая Спиру Василиу, возвращалась домой и, глядя прямо перед собой, подавленно молчала. Спиру, в темно-синей форменной тужурке, с которой он спорол нашивки, был испуган и тоже молчал. Он ничего не понимал. В конце первого акта Анджелика встала и решительно заявила: «Пойдемте!» Он удивился, но, скрыв свое недоумение, послушно последовал за ней. Ее, очевидно, что-то расстроило, но что именно?

— Что с тобой, Анджелика?

— Ничего.

— Кто тебя рассердил?

— Никто.

— В чем же дело, дорогая? Где твоя улыбка? Чем ты недовольна?

— Ах, оставь меня в покое! — прошептала Анджелика, бледнея.

Ее черные глаза сверкали от ярости. У рта и на подбородке ее нежная, смуглая, матовая кожа стала белой, почти зеленоватой.

Спиру Василиу был одинаково огорчен и этой переменой в ее наружности и скверным настроением своей возлюбленной. То, что Анджелика может с такой легкостью меняться в лице и так поддаваться минутному капризу, удручало и тревожило его. И потом, почему она говорила с ним таким тоном, с такой неприязнью?

— Может быть, я огорчил тебя, Анджелика?

— Нет, нет! Оставь меня, наконец! Оставь меня в покое!

Наступило тягостное молчание. Спиру шел, украдкой посматривая на мрачное лицо своей спутницы с его нежными очертаниями и бархатной кожей. Он не знал, что и она, когда он не смотрел на нее, делала то же самое, окидывая его холодным, критическим взглядом своих прекрасных черных глаз. Позднее, когда они завернули в темный переулок, Спиру, который все ночи напролет мечтал о том, как он овладеет Анджеликой, попробовал ее обнять. Он уже несколько дней ждал этой минуты и, чувствуя ее приближение, млел от предвкушаемого блаженства. Но Анджелика оказала ему отчаянное сопротивление. Она вздрогнула, согнулась, уперлась головой ему в грудь и выставила перед собой кулаки, так что ему удалось поцеловать ее только в темя и то больно прикусив себе губы. Он стиснул зубы и, побледнев от негодования, молча зашагал дальше рядом с девушкой. Как ни странно, но происшествие это как будто успокоило ее, рассеяло тучи.

Они спустились по уличке, в конце которой виднелось море и где всегда дул ветер, и остановились перед домом, который вот уже много лет готов был, казалось, рухнуть вместе со своим клочком подмытого берега. Спиру взял руку Анджелики и крепко ее стиснул, но рука ее не ответила на его пожатие. Девушка вошла в дом; за ней, низко опустив голову, последовал Спиру.

Зарифу их ждал. Спиру встряхнулся и взял себя в руки, вспомнив, что здесь он должен играть роль уверенного в себе, смелого, веселого, не знающего препятствий человека.

— Как дела, дядя Тасули? — начал он преувеличенно громким голосом. — Как ваши расчеты? Выяснили, во сколько обойдется фрахт на те грузы, которые нас интересуют?

Они были все в той же тесной комнате с разрозненной, потрепанной мебелью, с добруджскими коврами на стенах и множеством разбросанных повсюду ненужных предметов, вроде того рожка для надевания ботинок, на котором было написано: «W. Hansen, Zapatero, Arenal 2411, Buenos Aires» и который все еще лежал на столе, хотя им никто никогда не пользовался. Теперь рядом с ним валялся номер иллюстрированного журнала десятилетней давности, смятый и растрепанный. Старик Зарифу сидел, облокотившись на стол и молчал. Его лысина блестела под лампой, но лицо было в тени. Анджелика подошла к нетопленой печке, прижалась к ней — она приобрела эту привычку за последние годы, когда у них постоянно бывало холодно, — и окинула Спиру Василиу критическим взглядом. Она заметила резкую перемену, наступившую в его манере, после того как они переступили порог дома, и это показалось ей странным и неестественным.

— Я все обдумал, дядя Тасули, — без умолку болтал Спиру. — Первым делом, как только можно будет получить паспорт, мы или, если хотите, я один выеду за границу; поеду товарным поездом, пассажирским, на грузовике — на чем угодно и не остановлюсь, пока не доеду до Гавра или до Генуи. Вы тем временем телеграфируйте одному из тамошних банков, чтобы мне открыли кредит в сто тысяч долларов, на которые я немедленно покупаю пароход. Грузим его в кредит — под залог того же парохода — чем угодно: иголками, сельскохозяйственными машинами, губной помадой… А? Что вы скажете?.. Погрузились и пошли!

В его нервном, экзальтированном смехе таилась неуверенность в своих возможностях. Господин Зарифу смотрел на него горящими глазами, полными упрека и тревоги.

— А что если у меня нет кредита в банках? — спросил он нагнувшись.

Наступило тягостное молчание. Спиру Василиу колебался, не зная что сказать. Он посмотрел на Анджелику, но не нашел в ней никакого поощрения, а лишь холодный, критический взгляд. Он уже собрался было пробормотать какой-то ответ, но господин Зарифу схватил, его за руку и потянул к себе:

— Что ты тогда станешь делать со мной? С нами? — спросил он взволнованным, жалобным голосом. — Я не из-за себя спрашиваю, — чуть не плача продолжал он, — из-за дочери… из-за моей Анджелики…

— Иди ложись, поздно… — проговорил он, поворачиваясь к ней в полоборота. — Слушайся папу, будь паинькой, пора бай-бай…

Анджелика беззвучно направилась к двери. Спиру повернулся к ней в надежде на улыбку, но девушка вышла, даже не взглянув на него.

— Что будет с нами? — повторил господин Зарифу. — Какую участь ты нам готовишь?

В его глазах стояли слезы. Голос дрожал — в нем звучала жалость к себе и к дочери.

— Что же мне делать? — растерянно спросил Спиру. — Научите меня.

— Ты молодой. Ты будешь главой семьи, — униженно льстил ему старик. — Тебе придется подумать тоже и обо мне, потому что, видишь ли, — он понизил голос, словно готовясь сообщить ужасный секрет, и обеими руками вцепился в Спиру, — в первые дни у меня не будет кредита… Может быть, позднее. Но важны именно первые дни, Спиру! Нужно будет страшно торопиться, а то потом все места будут заняты, все представительства розданы, все фрахтовые договоры заключены. Нам останутся только мелкие делишки, каботаж с грузом апельсинов или изюма. Обдумай хорошенько, что нам делать. Ведь речь идет о судьбе Анджелики.