Буревестник - Петру Думитриу
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Но вот вокруг него закипела пена и он выплыл. Какое наслаждение! Как хорошо дышать, какое счастье жить! Однако и страшно. Где остальные? Что сталось с лодками? Ведь они все три стояли рядом. Пароход, налетевший на них, быстро удалялся. Вдали еще виднелась его черная масса с несколькими светлыми точками — больше ничего. Лодок нигде не было. Зато на черной воде хорошо обозначалась широкая полоса белой пены.
У Матвея сильней забилось сердце. Он испугался. Где они? Почему ничего не слышно? Почему ничего не видно? Он закричал не своим голосом, зовя других. Ему никто не ответил. Тогда он смолк, подавленный страхом. Долго ли еще до рассвета? Что это, начало ночи или конец? Долго ли еще придется плыть? Заметят ли его, когда рассветет? Будут ли его искать? Ведь никто не знал о случившемся — неоткуда было узнать. Кто мог сообщить о постигшем их несчастье? С парохода, разбившего три счаленных между собой лодки, никто, конечно, ничего не мог видеть в эту темную, ненастную ночь. Куттер бригады ушел с рыбой на базу и должен был вернуться лишь утром. Сколько времени оставалось до утра?
Матвей не знал, что ночь была только в начале. Для него было лучше, что он этого не знал. Матвей был человек смелый: «Чего зря отчаиваться? — решил он. — Буду плыть, пока хватит сил». Первый испуг, естественный после такого пробуждения прошел, постепенно вернулась ясность мысли.
Плывя, он стянул с себя сапоги и, пустив их на дно, разделся. Плыть голым было легче. Море было холодное и черное, как чернила. Оно, как щепку, носило его взад и вперед и качало словно в гигантской колыбели. Матвей стал застывать, чувствуя под собой темную пучину — холодную, черную бездну. Дно было где-то далеко, далеко внизу. Он знал, что в этих местах сажень тридцать глубины. Но для него, рост которого равнялся приблизительно одной тридцатой этой глубины, для его участи было совершенно безразлично — было ли тут тридцать саженей, или тридцать тысяч, или всего три. Ведь для того, чтобы утонуть, достаточно такой глубины, при которой нельзя стоять, хотя бы даже на цыпочках. Если нельзя стоять, то, значит, там, ниже, уже начинается фактически бездонная черная пучина, которая только того и ждет, чтобы поглотить человека и жадно тянет его вниз. Человек рискует утонуть, когда воды под ним на палец больше, чем его рост.
Матвей был совершенно один. Он плыл медленно, чтобы не тратить понапрасну сил, направляясь к тому месту, где, по его расчетам, должны были находиться лодки. Может быть, ему удастся найти хоть какую-нибудь доску, которая поможет ему держаться или даже спасательный круг. Делая неторопливые, широкие движения, он искал, шарил в воде. Сердце сжималось от страха, было холодно.
Искал долго. «Нужно во что бы то ни стало найти», — думал он. Но ничего не попадалось: «Не беда, Матвей, знай плыви! Не теряй надежды, продолжай искать!»
Куда девались рыбаки? «Братцы, братцы мои! Эй вы, ребята, где вы, сердешные?» — бормотал Матвей и к горлу у него подступал комок от нахлынувшей грусти. Ведь они все были из одного села, знали друг друга с детства. Про каждого из них ему было известно все до мельчайшей подробности. Он продолжал медленно плыть, машинально поднимаясь и опускаясь на волнах. «Главное, Матвей, — думал он, — не отдаляйся от места, где были лодки, а то будешь искать понапрасну…»
Но постепенно охота плакать стала у него проходить, исчезли внутренние слезы, которые никак не могли прорваться наружу, и душевные муки оставили Матвея. Он теперь больше ни о чем не думал и все плыл, ожидая чего-то. Но вот рука его ударилась о что-то твердое. Он вздрогнул, осененный надеждой, предчувствием радости. Находка оказалась короткой доской с трухлявыми концами. Она не принесла ему никакого облегчения. Матвей поплыл дальше. «Неужто утону? — думал он. — Неужто умру теперь, этой ночью?» Как знать? Проплыв еще некоторое расстояние, он нашел другую доску — она тоже никуда не годилась. Наконец, ему попался плававший в воде пробковый пояс. Увидев пояс, он даже засмеялся от радости, поскорей надел его — завязал вокруг груди, — и стал отдыхать. Только теперь он по-настоящему начал чувствовать холод. «Ничего, — мелькнула мысль, — несколько часов я еще продержусь, а там рассвет, придет куттер. Ночь, верно, на исходе. Мы давно уже спали, когда на нас налетел пароход. Сейчас, конечно, за полночь, а чтобы эта пробка пропиталась водой, нужно несколько часов. Я спасусь. Сегодня смерть меня минует. Придется ей подождать до другого раза». Он засмеялся от этой мысли. Но его радость быстро сменилась печалью, когда он вспомнил про товарищей, трупы которых плавали, наверное, где-то поблизости, в черной воде. «Почему мы не спали в спасательных поясах? В другой раз я не позволю ребятам спать в лодках без спасательных поясов», — подумал Матвей, но потом решил, что в поясах спать все равно неудобно: «Лучше всего было бы выдать нам фонари. Вот как выберусь отсюда, так сразу и пойду бить морду заведующему материальной частью…»
Море укачивало его, убаюкивало. Иногда рядом с ним разбивался гребень волны, и это пробуждало его. Потом Матвей снова засыпал. И даже видел сны. Ему снилось, что он разговаривает с женой, с детьми. «Смотри, — будто говорил он жене, — я отнес ребенка туда, куда ты велела, и убил кошку, чтобы она вас больше не обижала». Раз как-то он проснулся, стуча зубами. Ну и холодно же. Он совсем застыл. Когда долго плаваешь в море, коченеешь, мускулы перестают слушаться, начинается ломота в костях. А без пробкового пояса долго держаться на воде вообще невозможно. Оцепеневшие руки отказываются повиноваться и человек идет ко дну. Господи, сколько еще продлится эта бесконечная ночь? Тысячу лет? Ведь она уже длится целую вечность. Он засыпал, просыпался, снова засыпал — сам не зная сколько раз. Сколько ушло на все это времени? Долго ли еще до рассвета? Должно быть, скоро утро. Но почему же не светлеет небосклон? Кругом только темень да зыбь. «Где же вы, братцы? Поспешайте! Я тут!» Зря кричишь, Матвей! Только напрасно себя растравляешь! Тебя никто не услышит…
Матвей снова уснул и проснулся от ощущения, что захлебывается, — в ноздрях была вода. Он забился в смертельном ужасе. Тело казалось страшно тяжелым, — гораздо тяжелее обыкновенного. Он вдруг понял отчего: пробка пропиталась водой. Матвей поспешил сбросить пояс, который медленно пошел ко дну, и поплыл, с трудом передвигая закоченевшие члены. Чу! Что-то послышалось… Это щелкали от холода его собственные зубы. Он попробовал удержаться и не щелкать зубами, но не смог. Холод пронизывал его насквозь. Плыл он кое-как, скорее барахтался в воде, чем плыл, лишь бы удержаться на поверхности. Глянув вверх, Матвей увидел прорыв в тучах — полосу звездного неба. Оно казалось бледнее, чем раньше, — признак приближающегося рассвета. Скоро должен придти куттер. Ждать, по его расчетам, оставалось недолго и Матвей стал ждать. Он ждал, чтобы на востоке заалело небо, чтобы там, на горизонте сначала открылся огненный просвет, потом целый огненный купол, а потом, из-под этого купола глянул бы круглый красный глаз солнца: вот, мол, я дарю тебе жизнь!
Но прогалину снова затянуло тучами и снова все погрузилось в кромешную, беспросветную тьму. А Матвей все плыл и плыл.
— Не хочу! — бормотал он. — Зачем? За что?
Он остро, больно чувствовал свое одиночество, свою затерянность в этом бескрайнем море, в этой бесконечной ночи. Выбившись из сил, он утонул перед самым рассветом.
* * *Между тем «Октябрьская звезда» собирала своих рыбаков. Из ее трубы валил дым, который ветер пригибал к волнам. В пепельно-голубом предрассветном освещении полосы от ее прожекторов казались ослепительно белыми. Рыбаки карабкались на пароход по штормтрапу, потом подъемные стрелы тянули на борт лодки. По палубе текла вода, гремели лебедки, из-под их колес выбивался пар, натянутые тросы поднимали раскачивавшиеся в воздухе лодки. Лебедками управляли боцман Мариникэ, Продан, старший помощник капитана Николау и Прикоп. Поднимать лодки в сильную зыбь — дело нелегкое и небезопасное. Каждую минуту можно было ожидать, что одна из них сорвется и грохнется о палубу, ранив или даже убив кого-нибудь из команды. Поэтому, как было принято в таких случаях, на лебедках работали коммунисты. Николау, конечно, не был обязан лично управлять лебедкой, но всегда добровольно участвовал в подобных операциях. Мог бы предложить свои услуги и Прециосу, но он всю ночь пил в своей каюте и теперь у него тряслись руки.
— Ступай, ложись, а то еще осрамишься, выйдет история… — шепнул ему Прикоп.
Не отводя своих холодных, жестких глаз от махавшего ему с мостика Константина, он хладнокровно и сосредоточенно управлял лебедкой. Оттуда, где он стоял, ему было слышно, как возмущенные рыбаки яростно ругали служащих треста в Констанце, которые не выдавали им штормовых фонарей, а если и выдавали, то без стекол. «Нужно будет сказать Василиу, чтобы он был осторожнее», подумал Прикоп, крепко держась за железные рычаги лебедки.