Огарок во тьме. Моя жизнь в науке - Докинз Ричард

Еще одним крупным издательским событием стала книга “Бог не любовь” Кристофера Хитченса. Подзаголовок американского издания – “Как религия все отравляет” – обладает недюжинной силой, и я неспособен понять, как британские издатели могли поменять его на “Аргумент против религии”. Какое заурядное решение. Но потом они, похоже, одумались: издание в мягкой обложке вышло с американским подзаголовком. Вот и опять мой обычный пунктик: зачем издатели ковыряются в заголовках книг, когда издают их по ту сторону Атлантики?

Когда Хитченс скончался от рака в 2011 году, атеистическое движение потеряло своего самого красноречивого представителя – пожалуй, он был лучшим оратором из всех, кого я когда-либо слышал, независимо от тематики. Искусство публичных выступлений – это не просто децибелы, но об этом часто забывают народные вожди, проповедники и, увы, легковерные слушатели. У Кристофера был великолепный баритон, напоминавший Ричарда Бертона в шекспировских ролях, и он владел им в совершенстве. Но главным образом его риторическое мастерство зиждилось на интеллекте, остроумии, молниеносной находчивости, на его внушительном арсенале фактических знаний, литературных аллюзий и личных воспоминаний из самых опасных уголков мира – ведь он был не только вооружен интеллектуально, но обладал и физической отвагой.

“Бог не любовь” и “Бог как иллюзия” не конкурируют, но дополняют друг друга. Я, как ученый, больше всего обеспокоен тем, как религиозная вера соперничает с наукой за право все объяснять, а Кристофер протестует больше с политической и нравственной точки зрения. Ему противна сама идея небесного диктатора, который требует полной преданности и подчинения и готов обречь на вечное наказание тех, кто от него отступится – или хотя бы усомнится в его существовании. Он приводил как пример тиранию Северной Кореи: по крайней мере, если умереть, то ты от нее избавишься. Но у божественного “любимого руководителя” смерть – это только начало ваших мучений. О Кристофере я еще напишу в этой книге.

Противодействие со стороны поборников религии было предсказуемо: я уже упоминал книги, ставшие для меня “блохами”. Но были и нападки со стороны собратьев-атеистов – иногда в недвусмысленно воинственных формулировках. Один рецензент, и весьма уважаемый, дошел до того, что написал: “Бог как иллюзия” вызвала у него стыд за свой атеизм. Объяснил он это тем, что я не воспринимал всерьез “серьезных” богословов. На самом деле я в полной мере рассмотрел богословские аргументы, призванные обосновать существование божества. Но я был совершенно прав, что не стал заниматься теми, которые начинают рассуждения с того, что допускают существование божества.

Я пытался, и мне так и не удалось найти в богословии ничего, что заслуживало бы серьезного отношения. Безусловно, я серьезно отношусь к профессорам богословия, когда они направляют свои знания и опыт на что-то кроме богословия: собирают мозаику из фрагментов свитков Мертвого моря, скрупулезно сравнивают тексты писаний на древнееврейском и греческом или выслеживают утраченные источники четырех евангелий и прочих евангелий, которые не попали в канон. Это настоящая научная работа, заслуживающая уважения и увлекательная для читателя. Правда и то, что историкам необходимо изучать богословские препирательства, чтобы разобраться в спорах и войнах, запятнавших историю Европы (например, в Английской революции). Но бессодержательные глубокости (восхитительное выражение Дэна Деннета) “апофатического богословия” (обскурантистская дымовая завеса Карен Армстронг), или трата драгоценного времени на споры с другими богословами о точной “значимости для нас сегодня” первородного греха, пресуществления, Непорочного зачатия, или таинства (простите, Таинства) Троицы – это все не наука, ни в каком приемлемом понимании этого слова, и этому не должно быть места в наших университетах.

Богословская акробатика вокруг “значимости для нас сегодня” нелепых представлений из прошлого вроде пресуществления буквально напрашивается на то, чтобы стать мишенью для насмешек. Недавно я встретил такой перл: “Конечно, мы не верим в историю Ионы и кита буквально. Но она символизирует смерть и воскресение Христа… ” Представьте, что так была бы устроена наука. Возьмем самое маловероятное предположение – представьте, что будущие ученые обнаружили: Уотсон и Крик совершенно заблуждались, и генная молекула – вовсе не двойная спираль. Ах, конечно, в наши дни никто не верит в двойную спираль буквально. Но в чем значимость двойной спирали для нас сегодня? Образ двух спиралей, тесно переплетающихся друг с другом, пусть и не соответствующий буквальной истине в грубом материалистическом смысле, тем не менее символизирует взаимную любовь, вам так не кажется? Точное попарное соединение пуринов с пиримидинами – это не буквальная правда, нет, ничего такого грубого, но оно означает… Размышляя о модели Уотсона – Крика, разве вы не испытываете всепоглощающего ощущения – я вот испытываю… – и так далее, и тому подобное.

Для издания в мягкой обложке я написал новое предисловие, в котором описал показательно повторяющийся стереотип: “Я атеист, но…” Как и в случае с другим распространенным вариантом, который популяризовал К. С. Льюис – “Я был атеистом, но…”, – говорящий воображает, что сказанное после “но” каким-то образом набирает правдоподобия за счет сказанного перед “но”. В том предисловии я описал семь видов “я-атеист-но” и ответил на их аргументы. (Недавно, в контексте западной либеральной апологетики актов терроризма, Салман Рушди популяризовал название “бригада но”.) Не буду повторяться здесь, но вернусь к паре примеров в главе “Расплетая нити”.

Последующие книги

Книгу, вышедшую после “Бог как иллюзия”, написал, в общем-то, не я. В “Оксфорд юниверсити пресс” выходит авторитетная серия книг с названиями “Оксфордский учебник… ”, обычно под редакцией ученого, специализирующегося в соответствующей области. Лата Менон, которую я уже упоминал как редактора книги “Капеллан дьявола”, пригласила меня редактировать “Оксфордский учебник современного академического письма”, изданный в 2007 году. “Современным” решили считать все относящееся к последнему веку, а коллектив из восьмидесяти трех авторов выбрали из тех, кто пишет на английском (за единственным исключением Примо Леви). Я написал тексты-связки между одним автором и другим, где рассказывал что-нибудь о каждом и, где мог, добавлял личных воспоминаний. Например, я сумел с нежностью набросать словесный портрет сэра Алистера Харди, великого морского биолога: он преподавал у меня, когда я еще был студентом.

Никто не понимал расстилающиеся пастбища, залитые солнцем зеленые луга и колышущиеся прерии “Открытого моря”[60] лучше Алистера Харди, моего первого профессора. Его картины из этой книги до сих пор украшают коридоры зоологической кафедры Оксфорда – изображения будто танцуют от воодушевления, так же, как и сам старик по-мальчишечьи пританцовывал в лекционных аудиториях, кося глазами, будто помесь Питера Пэна со Старым моряком. И твари слизкие ползут из вязкой глубины[61] и двигаются по доске, изображенные цветным мелком, а старик дергает головой и подскакивает в погоне за ними.

Лата пыталась убедить меня включить в сборник что-то из моих собственных книг, но я так и не смог на это решиться.

Следующей книгой стало “Самое грандиозное шоу на Земле” (в 2009 году). Почти все мои книги были посвящены эволюции, но она в них принималась по умолчанию – я ни разу не приводил систематического описания доказательств. В Британии ее все так же выпускала Салли Гаминара из “Трансуорлд”. В Америке Джон Брокман заключил новую сделку с “Фри Пресс”, одной из торговых марок издательства “Саймон и Шустер”: там моим редактором стала Хилари Редмон. Книга была иллюстрирована рисунками и цветными фотографиями: изображения собрала и умело распределила Шейла Ли из “Трансуорлд”. Название отсылает к знаменитому американскому цирку[62], но я впервые прочитал его на футболке, которую мне любезно прислал некий анонимный даритель: “ЭВОЛЮЦИЯ. Самое грандиозное шоу на Земле, лучшее из лучших”. Футболку я до сих пор храню, хотя надпись износилась и выцвела от стирки. Я хотел назвать книгу полной версией этого лозунга, но издатели единогласно постановили, что он слишком длинный. В конце концов мне удалось протащить “лучшее из лучших” в последнее предложение книги. Сами того не зная, Джерри Койн и я работали над книгами, посвященными одному и тому же, и вышли эти книги примерно в одно и то же время[63]. Наверное, наши книги конкурировали на одном рынке, но – или, может быть, стоит написать “и” – мы оба написали весьма хвалебные рецензии на книги друг друга.