Огарок во тьме. Моя жизнь в науке - Докинз Ричард

Вот письмо великого издателя и книжника. Выбраться из пучины отчаяния мне также помогло осознание, что щедрый аванс за книгу, которого добился Джон Брокман, позволит мне оплатить работу ассистента-постдока на полную ставку. В конце концов, именно для таких вещей и придуманы авансы. Идеальный кандидат на эту роль был совершенно очевиден – и к тому же прямо под рукой. Янь Вон, один из моих лучших студентов со времен славы Марка Ридли и Алана Грейфена, как раз дописывал свою диссертацию под руководством Алана (получается, я был ему и руководителем, и праруководителем). Янь испытал живейший интерес к этой задаче примерно по тем же причинам, по которым я колебался, прежде чем взяться за книгу: для нее потребуется немало потрудиться и перечитать огромное количество фактической информации. Меня это отпугивало, а Янь, моложе меня на тридцать лет, видел в этом увлекательный вызов.

Янь начал работать со мной в начале 1999 года. Моя профессорская должность официально относилась к Оксфордскому музею естественной истории, и Янь получил небольшой кабинет в этом великолепном здании (его архитектура напоминает готические скелеты динозавров, хранящиеся внутри), где трудился в окружении костей, окаменелостей, пыли и шкафов со стеклянными дверцами. Мы часто встречались, чтобы обсудить подробности книги и распланировать ее структуру. Изначально Энтони задумывал, что история жизни будет разворачиваться в традиционно принятом направлении – вперед во времени. Но он увидел преимущества изложения в обратном порядке, как хотели мы с Янем, и согласился с нами. Наши доводы были убедительны. Слишком много раз кульминацией рассказа об эволюции становился человек. Первая глава “Рассказа предка” называется “Высокомерие ретроспективы”, вот как это там объясняется:

Это высокомерие ретроспективы: соблазн усматривать в прошлом лишь пролог к настоящему (будто в жизни героев этого спектакля не нашлось дела важнее, чем быть нашими предшественниками). Стивен Джей Гулд однажды заметил, что главным символом эволюции в поп-культуре является карикатура, почти такая же вездесущая, как миф о леммингах, прыгающих со скалы: вереница неуклюжих обезьяноподобных предков, которые постепенно разгибаются, следуя за Homo sapiens sapiens. Человек здесь – венец эволюции (причем всегда мужчина, а не женщина).

Мы хотели избежать человеческого высокомерия, но в то же время мы должны были признать, что читатели, будучи людьми, больше всего захотят узнать именно об эволюции человека. Как нам было удовлетворить этот простительно антропоцентричный интерес, не потакая мифу, что эволюция шагает лишь вперед к вершине, то есть к человечеству? Рассказать историю в обратном порядке! Если начинать с возникновения жизни и продвигаться вперед, ваша история может с одинаковым на то правом завершиться на любом из миллионов ныне живущих видов. Homo sapiens не должен получать исключительных преимуществ, как не должны получать их Ranunculus repens, Panthera leo и Drosophila subobscura. Но если рассказывать историю в обратном направлении, можно выделить любой из современных видов и проследить его происхождение вплоть до тех же самых истоков – общих для всех. Это дает нам свободу выбирать в качестве начальной точки тот вид, который нас больше всего интересует, – наш собственный.

Мы с Янем разыграли путешествие в обратном направлении в духе чосеровского паломничества – паломничества человека к истокам всего живого. К паломникам-людям постепенно присоединялись в разных точках “рандеву” их близкие родственники, затем более дальние, затем совсем дальние. Это давало нам дополнительную возможность подчеркнуть, что современные виды – не предки других современных видов, но родственники вроде двоюродных братьев. Как ни странно, “рандеву” набралось всего тридцать девять. Это число так мало, потому что на некоторых рандеву присоединяется сразу много родственников. Например, на рандеву № 26 к сборищу паломников присоединяется большинство беспозвоночных, в том числе насекомые, а как съязвил Роберт Мэй (знаменитый физик, ставший биологом, который занял пост главного советника по науке в британском правительстве и президента Королевского общества), в первом приближении все виды – насекомые.

Нам требовалось слово для покойных предков, общих для наших современных паломников в разных точках рандеву. Выудив из памяти остатки школьного греческого, я предложил “филарх”, но это звучало недостаточно броско. И вот жена Яня, Никки, придумала идеальный вариант: “сопредок”. Например, сопредок 15 – это общий предок всех современных млекопитающих.

Мы добавили еще одну чосеровскую нотку: некоторые паломники, которые присоединялись к человеческому путешествию в прошлое, вели у нас свой собственный “рассказ”. Эти рассказы были откровенными отступлениями, которые оправдывали добавление интересных биологических историй, уместных для всей книги и не ограниченных конкретным существом-рассказчиком. Например, “Рассказ кузнечика” посвящен расам, в особенности непростому вопросу человеческих рас – а кузнечику он отдан потому, что там приводятся и некоторые исследования о расах кузнечиков. “Рассказ они-хофоры” – о кембрийском взрыве[55]. “Рассказ бобра” – о расширенном фенотипе. Рассказы я веду от своего лица: было бы слишком слащаво вложить их в уста животных.

Будет, безусловно, справедливо сказать, что книга не была бы завершена без Яня Вона. Он упомянут как соавтор нескольких глав, и рад сообщить, что я только что при помощи “Брокман инкорпорейтед” договорился, что выйдет новое издание книги, с дополнительными материалами, которые собрал Янь, и с его именем на обложке в роли полноправного соавтора.

В один из кризисных моментов, в 2002 году, я постарался задобрить издателей и оттянуть сроки, предложив другую книгу – которая потом получит название “Капеллан дьявола”. И Энтони, и Имон Долан из американского издательства “Хотон Миффлин” хотели издать сборник моих уже опубликованных заметок и журналистских статей. И я знал, к кому надо обратиться за помощью, чтобы их отредактировать. Лата Менон была родом из Индии, но давно жила в Оксфорде и закончила Оксфордский университет: она была находчивым и удивительно сведущим редактором Encarta — энциклопедии, которая выходила под эгидой Microsoft. Несколько лет я состоял в редколлегии Encarta и посещал ее ежегодные собрания в Сомервиль-колледже, где председательствовал знаменитый историк Эйса Бриггс, а Лата руководила почти всеми подобными обсуждениями. Она произвела на меня колоссальное впечатление, и когда работа над Encarta подошла к концу, я с успехом отрекомендовал ее на должность редактора научных изданий в “Оксфорд юниверсити пресс”. Не возьмется ли она за дополнительную подработку – отредактировать антологию моих заметок? Она согласилась. Она уже читала почти все, что я в жизни написал, и поэтому помогла мне выбрать подходящие тексты и распределить их по семи разделам. Разделы я озаглавил в основном поэтическими аллюзиями: “Много света будет пролито…” (о дарвинизме), “Мне, Гераклит, сказали…” (некрологи и воспоминания), “Даже ряды этрусские…” (разные статьи, связанные со Стивеном Джеем Гулдом) и “В нас есть вся Африка с ее чудесами…” (обо всем африканском)[56]. Последний раздел, “Молитва о дочери”, состоит из одной главы: это письмо, которое я написал своей дочери Джулиет, когда ей было десять. Оно стало кульминацией книги, а теперь, когда ей исполнялось восемнадцать, новую книгу я посвятил Джулиет в честь ее совершеннолетия.

Молитва о дочери

Может показаться странным, что я написал своей десятилетней дочери письмо про “Хорошие и плохие основания чему-нибудь верить”[57]. Почему бы мне просто не поговорить с ней? У этого есть объяснение – невеселое, но не редкое: мы не так часто виделись. Джулиет жила со своей матерью, моей второй женой Ив. Ив была красива, умела развеселить и составить компанию, но у нас с ней было не так много общего – за исключением любви к Джулиет. Расставание становилось все более неизбежным. Мы разошлись, когда Джулиет было четыре: мы надеялись, что в этом возрасте это меньше ей повредит, чем если бы мы отложили это на потом. После развода мы с Джулиет виделись регулярно, но проводили меньше времени вместе, чем мне бы хотелось (время визитов определяют адвокаты с их психологией противостояния с “противной стороной” – надо ли что-то еще говорить?). Время наших встреч было слишком дорого, чтобы тратить его на тяжеловесные беседы о смысле жизни. В ее детстве мое ограниченное время пролетало слишком быстро – за чтением ее любимой книги про горилл, или “Рассеянной Мяули”, или “Слоненка Бабара”, или за игрой на фортепиано, или за прогулками к реке с ее щенком Пепе, милым маленьким уиппетом.