Огарок во тьме. Моя жизнь в науке - Докинз Ричард

Каждый год под Рождество Джон перетряхивает эту свою записную книжку и выпрашивает у тех, кого она содержит (как у своих клиентов, так и вне их круга), личные ответы на вопрос года. Типичный вопрос звучал, например, так: “Что было самым важным изобретением последних двух тысяч лет?” Особенно мне запомнился ответ моего друга Николаса Хамфри: очки, ведь без них никто старше среднего возраста не мог бы читать, а значит, был бы полностью беспомощен в нашей вербальной культуре. Я назвал спектроскоп: не то чтобы я считал его самым важным, но я запоздал с отправкой ответа, и когда у меня дошли до него руки, все более очевидные изобретения уже расхватали. Но спектроскоп тоже неплохой кандидат. Он выходит далеко за пределы того, что мог представить себе Ньютон: это инструмент, при помощи которого мы познали химическую природу звезд и поняли, увидев красное смещение света от удаляющихся галактик, что Вселенная расширяется, что она началась с Большого взрыва, и даже вычислили, когда это произошло.

Среди ежегодных брокмановских вопросов также были: “Расскажите о своей самой опасной идее”, “О чем вы изменили мнение и почему?”, “Каких вопросов теперь нет и почему?”, “Как интернет меняет образ ваших мыслей?”, “Какое ваше любимое глубокое, изящное или красивое объяснение?”, “О чем нам стоило бы побеспокоиться?” и “Во что вы верите, хоть и не можете этого доказать?” (В ответ на последний вопрос я описал свое убеждение, что жизнь, где бы во Вселенной ее ни обнаружили, будет устроена по-дарвиновски – см. стр. 459). Джон собирает ответы каждого года в книгу, с виду не слишком отличающуюся от множества других ежегодных антологий, пока не посмотришь на состав исполнителей и не сосчитаешь, сколько там нобелевских лауреатов, членов Национальной академии наук или Королевского общества или просто имен, известных в каждом доме (по крайней мере, в таких изобилующих книгами домах, где собираются интеллектуалы).

Когда Джон впервые связался со мной, многому из этого только предстояло произойти – но он уже вступил на путь ревностного служения науке, и я был впечатлен. Мне не хотелось расторгать счастливый союз с Кэролайн (а я в своей наивности и не предполагал, что разрыв писателя с агентом может переживаться как развод), но я согласился встретиться с Джоном и выслушать его предложение. Я и так собирался в турне с лекциями по Соединенным Штатам, так что достаточно было добавить к запланированному маршруту остановку на ферме в Коннектикуте, куда Брокманы по выходным выбирались из Нью-Йорка. Но случилось так, что поехал не “я”, а “мы”. И вот как это вышло.

Шел 1992 год, Дугласу Адамсу исполнялось сорок лет, и празднование его дня рождения запомнилось мне по особой причине. Именно там он познакомил меня с актрисой Лаллой Уорд, с которой был знаком с тех времен, когда “Доктор Кто” пребывал на вершине остроумия, потому что сам Дуглас был редактором сценария, а Лалла и Том Бейкер вносили свою лепту, исполняя ведущие роли с неподражаемой изобретательностью и иронией. На той вечеринке Лалла беседовала со Стивеном Фраем, когда Дуглас подвел меня к ним и представил нас друг другу. Дуглас и Стивен до нелепого выше ростом, чем мы с Лаллой, так что мы с ней оказались лицом к лицу друг с другом под готическим сводом из Дугласа и Стивена, обменивавшихся высокоучеными остротами где-то над нами. Обращаясь к ней сквозь эту арку, я робко предложил наполнить ее бокал, а когда я вернулся, мы быстро сошлись на том, что на вечеринке слишком шумно для беседы. “Вам не кажется, по чистой случайности, что, может быть, стоило бы подумать о том, чтобы ненадолго улизнуть и перекусить и – конечно же — вернуться назад?” Мы незаметно выскользнули с вечеринки и нашли какой-то афганский ресторанчик на Марлибон-роуд.

Мне было лестно, что Лалла читала “Эгоистичный ген” и смотрела мои Рождественские лекции. В то, что она читала еще и “Расширенный фенотип” (и Дарвина), даже не верилось. Потом я обнаружил, что она играла не только спутницу Доктора Кто, но и прекрасную Офелию с Дереком Джейкоби в роли Гамлета в телеверсии Би-би-си, а еще была талантливой художницей, публиковалась как писатель и иллюстратор. Даже не верилось, говорю же. На вечеринку мы не вернулись.

Я рассказал Лалле, что вот-вот уеду в американское турне, куда добавился заезд к Джону Брокману. Она сказала, что вот-вот уедет в отпуск на Барбадос с подругой из театральных кругов. Поддавшись минутному порыву, она спросила, не возьму ли я ее с собой в Америку – пусть ей и пришлось бы тогда подвести подругу с Барбадосом. В таком же порыве я согласился.

Последовало несколько неловких моментов. По прибытии в Бостон я должен был остановиться у Дэна и Сьюзен Деннет, а потом – в Коннектикуте у Брокманов. В обоих случаях ожидали одного гостя, а не двоих. Как поднять эту тему? Мы с Лаллой тревожились, что хозяева зададут нам вопрос, который так часто задают парам: “А давно вы знакомы?” – и нам придется отвечать: “Неделю”. Но они не спросили, и лишь спустя много лет Лалла раскрыла Дэну правду. “Неужели?” – сказал Дэн с ноткой, возможно, притворной невинности. “А я думал, вы уже много лет вместе”.

После Деннетов мы полетели в Южную Каролину, где в Университете Дьюка живет самая крупная популяция лемуров за пределами Мадагаскара. Лалла (которая когда-то делала тщательные наброски лемуров почти всех видов) уже знала их латинские названия, что произвело впечатление не только на меня, но и на специалистов по лемурам, которые проводили для нас экскурсию (и мне настойчиво казалось, что я заметил, как парочка лемуров обменивалась многозначительным подмигиванием, наблюдая, как я открываю новые неизведанные глубины). Изюминкой нашего визита была ай-ай, мадагаскарская руконожка (Daubentonia), уникальный и поистине необыкновенный лемур с невероятно удлиненным костистым средним пальцем, приспособленным, чтобы извлекать насекомых из трещин коры. Сначала мы увидели лишь картонную коробку, ничем не выдающую своего содержимого. Затем из нее высунулся единственный длинный, похожий на ветку палец. За ним последовала дьявольски комичная мордочка, которая едва-едва выглянула из-за края. Затем с восхитительной неторопливостью этот всем пальцам палец был пущен в ход – но не чтобы выковыривать жучка из дырки в дереве, а чтобы копошиться в носу. Как и большинство выпускников Оксфорда и любого другого университета, я уже давно забыл почти все, что слышал на лекциях. Но рассказ Гарольда Пьюзи о лемурах запал мне в память благодаря одной-единственной многократно повторенной фразе. После каждого обобщения о лемурах, глубокий голос Гарольда добавлял неизменный рефрен: “Но не Daubentonia”. Вот почему я говорю, что они поистине необыкновенны.

Из Южной Каролины мы полетели в аэропорт Ла-Гуардия; Джон Брокман сообщил, что “отправит машину” встретить нас. Нам на глаза попался огромный лимузин. Лалла в шутку сказала: “Этот, наверное, за нами”. Но это оказалось правдой. Машина была такой длинной, что бедняга-водитель не мог выехать с парковки, не потолкавшись туда-сюда – и даже слегка врезался в столб. Это был мой первый опыт езды в американском лимузине, и наш ночной переезд в Коннектикут запомнился мне как невероятная фантасмагория: кожаные сиденья размером с двуспальную кровать и коктейльный бар полированного дерева, в котором в отсветах голубых ламп купались хрустальные графины.

Там же, в Коннектикуте, неподалеку от Брокманов, жила Клэр Блум. Лалла мечтала увидеться с ней: они вместе играли, Лалла – Офелию, Клэр – Гертруду. Ни я, ни Брокманы не были с ней знакомы, но они пригласили ее на обед. Она приехала и оказалась не менее очаровательна в жизни, чем на экране. После обеда они с Лаллой принялись обрабатывать меня на предмет настойчивых предложений Джона, и в конце концов я согласился подписать контракт и перейти к литературному агентству “Брокман Инкорпорейтед”.

Река, гора, радуга: экскурсия с отступлениями

Как я рассказывал в предыдущих главах, я как раз недавно читал Рождественские лекции Королевского института. Первая моя книга в сотрудничестве с Джоном носила то же самое рабочее название – “Вырастая во Вселенной”. Издавать ее должны были “Пенгвин” в Британии и “Нортон” в Америке. Название позже сузилось в “Восхождение на гору Невероятности”, так называлась третья лекция из пяти, а содержание расширилось: в книгу вошло многое из того, что в лекциях не упоминалось, а некоторые части лекций перетекли в следующую книгу, “Расплетая радугу”.