Рыцари Дикого поля - Богдан Сушинский

– Не верю, что он решится упорствовать в своем стремлении обойти вас, принц. Я имею в виду упорствовать с оружием в руках или с помощью наемных убийц.

Гяур понимал, что его слова слишком слабое утешение. Однако что он мог еще сказать человеку, отправляющемуся к себе на родину за короной, которая пока еще находится на голове старшего брата, пусть даже и тяжелобольного? Тем более что сам Ян-Казимир вообще старался не упоминать о Владиславе, словно бы его уже давно не существовало.

– Приближаются обещанные нам лучники, – появился у них за спинами капитан фрегата Хансен.

Прежде чем оглянуться, Гяур плотнее укутался в свой дорожный, из плотной английской шерсти, плащ. К влажности фландрийского воздуха и к местным туманам он так и не привык. Считать себя южанином ему было трудно, тем не менее, эта промозглость доводила до холодного бешенства.

– Это что еще за лучники? – насторожился Ян-Казимир. – Откуда они взялись?

Принц старательно подходил к подбору экипажа фрегата и лично проследил, чтобы среди тех двухсот солдат, которых выделил ему де Конде для защиты корабля на случай абордажной атаки, не появилось ни одного гугенота. При этом он даже не скрывал, что панически побаивается покушений.

– Пятьдесят лучников-фризов, ваше королевское высочество. В ближнем, особенно в абордажном бою, заряжать ружья слишком долго. Поэтому после первого же залпа солдаты предпочитают сабли или абордажные кортики. А этих суровых красавцев я рассажу по надстройкам и каютам, и они в течение нескольких минут перестреляют хоть полтысячи пиратов. В колчанах каждого из них по сорок стрел, кроме того, имеется запас. Кстати, все стрелки проверены на меткость.

– Вы, кажется, тоже фриз, капитан? – подозрительно поинтересовался принц-кардинал.

– И никогда не скрывал этого, ваше королевское высочество, – с достоинством признал Хансен. – Никому на этом корабле: ни экипажу, ни солдатам принца де Конде, ни, простите, даже вашей личной охране, я не стану доверять так, как буду доверять этим лучникам.

Судно, приближавшееся к фрегату по правому борту, даже трудно было назвать кораблем. Это было нечто похожее на древнюю ладью викингов. Она зарождалась из прибрежного тумана, словно воскресала из иных веков, иного мира, материализовываясь из древних норманнских саг.

– Значит, они, как и вы, фризы, – подозрительно всматривался Ян-Казимир в корабль лучников. И потом пытался внимательно прощупывать взглядом каждого из воинов, поднимавшихся по трапу на фрегат.

Однако вычитать что-либо на лице хотя бы одного из них было невозможно. Одинаково рослые, худощавые, с угрюмо-суровыми лицами, охваченные легкими панцирями, надетыми на тулупчики из воловьей кожи, все они представали перед польским принцем на одно лицо, словно близнецы – молчаливые, загадочные, скрытные.

– Будем полагать, что Хансен свое дело знает, – успокоил его Гяур, у которого появление лучников-фризов, наоборот, вселило уверенность в успехе похода. – Он не предаст. Уже хотя бы потому, что предавать ему нельзя: слишком много всяких грехов накопилось у него на всем побережье – от Швеции до Мавритании.

Он говорил это вполголоса, чтобы стоявший в нескольких шагах от них капитан не мог расслышать, но Хансен все же расслышал, оглянулся и, помахав ему рукой, подбадривающе улыбнулся.

– Более надежного гарнизона эта плавучая крепость еще не знала, генерал Гяур, так что принимайте командование.

– Вот-вот, – тотчас же ухватился за эту мысль принц-кардинал. – Командование всем этим войском, кроме, конечно, экипажа, вы, генерал Гяур, должны взять на себя.

– А в бою – и моим экипажем, – спокойно уточнил Хансен, давая понять, что не собирается превращать фризов в свою личную охрану. – Только бы нас не потопили орудийным огнем, а уж в абордажном бою мы за себя постоим.

– Тем более, что главные схватки начнутся уже на польском берегу, – обронил Гяур.

– Ну, до братоубийства дело не дойдет, если вы это имеете в виду, – с легким раздражением объяснил Ян-Казимир. – Я соглашусь принять корону только тогда, когда окажется, что Польша осталась без короля Владислава, но не в состоянии расколоться на два королевства претендентов.

– Помните, Хансен, что вам суждено провести через моря королевский корабль, – улыбнулся Гяур. – Поэтому не теряйте времени, поднимайте якорь.

– Иметь на борту сразу двух будущих королей… Поневоле занервничаешь.

– Почему только двух? – в том же шутливом тоне возразил генерал Гяур. – Вы забыли о третьем, о короле северных морей, который сейчас займет свое место на капитанском мостике.

Хансен протянул ему руку. Немного замешкавшись, принц-кардинал присоединил к ним и свою, почти венценосную.

– Королевства у вас, принц, еще нет, – молвил Гяур, – но флот уже в вашем распоряжении. Я прав, капитан Хансен?

42

Король оставил карету и, поддерживаемый секретарем и камергером, медленно направился к Скале Волхвов.

– Меня называли тенью Стефана Батория. Это несправедливо. Я был сам собой, всегда – только сам собой…

Да, Владислав IV говорил о себе вслух. Однако его личного секретаря ротмистра Ржевусского настораживало не это. Он вдруг обратил внимание, что король заговорил о себе… в прошедшем времени!

Перед Скалой Волхвов Владислав IV предстал, казалось, совершенно обессилевшим, однако, немного отдохнув, запрокинул голову и взглянул на вершину, где обрывались эти «ступени, ведущие в никуда».

– Хотите подняться на вершину скалы, Ваше Величество? – взволнованно спросил Ржевусский.

– Мне нужно туда, князь.

– Но… я не решился бы подняться туда, даже чувствуя себя совершенно здоровым. Вы же, Ваше Величество, как я понимаю…

– Потому вы и не король, мой любезнейший князь, – тихо, едва слышным шепотом, проговорил Владислав IV. – Тот, кто не стремится подняться туда, тот не способен взойти и на трон – вот в чем истинная тайна Скалы Волхвов. И вот почему я стремлюсь туда. А вовсе не потому, что завидую славе Стефана Батория.

Он освободил свои локти, которые поддерживали ротмистр Ржевусский и камергер Добжевский, и, все еще не сводя глаз с вершины скалы, ступил к ее подножию. Чувствовал он себя все хуже и хуже. Голова кружилась. Вершина скалы и вершины старых сосен медленно хороводили на берегу небольшого небесного озерца, посреди которого застыла серо-голубая льдина расколовшейся тучи.

Владислав IV понимал, что в этот раз у него вряд ли хватит сил подняться на эту вершину язычников, тем не менее, низко наклонившись, почти касаясь руками ступенек, сделал несколько шагов вверх. Испугавшись, как бы король не упал навзничь, однако же не смея удерживать его, Ржевусский подался вслед за ним. Осознавая при этом, что если король сорвется, то погибнут они вместе.

– Зачем вы туда, Ваше Величество? – несмотря на свою молодость, ротмистр не выносил высоты, и каждая ступенька, ведущая вверх, была для него еще одной ступенью панического, смертельного страха.

– Потому что я всю жизнь стремился туда.

– Но ведь вы уже давно на троне. К тому же не раз поднимались на Скалу Волхвов.

– Это неправда, князь, я еще никогда не поднимался на этот «трон Стефана Батория», никогда!

Ржевусский хотел было возразить, однако не посмел. Воля короля – что воля Бога, к тому же Владислав имел в виду нечто иное, нежели обычное восхождение по вырубленным в скале ступеням.

Они достигли половины лестницы, и Ржевусский вдруг понял, что просто не в состоянии подниматься выше. Задержавшись, он трусливо оглянулся на камергера, который не решился взойти даже на третью ступень, в то время как король словно бы обретал второе дыхание. Он взбирался все выше и выше, и, что самое странное, голос его при этом становился тверже и убедительнее.

– Они называли меня «шведскими ножнами под затупленным мечом Польши». Они клеймили меня «Коронованным Ничто»; оскорбляли, низвергая до «тени Стефана Батория на затоптанном немощными ногами Сигизмунда III троне Речи Посполитой»… Но я всегда был и все еще остаюсь королем. И Польша еще не раз вспомнит Владислава IV. Она вечно, слышите, вечно будет помнить своего короля Владислава! – прорычал он и, забывшись, пошатнулся…

Камергер испуганно вскрикнул. Ржевусский заслонился руками и в ужасе оцепенел. Однако, покачавшись на предпоследней ступени, поколебавшись между жизнью и смертью, Владислав IV все же устоял и еще более решительно сделал свой последний шаг. А точнее – буквально вскарабкался на площадку, у края которой возвышалась гладкая, отполированная ветрами и веками стела.

Упершись в нее руками, король несколько минут стоял неподвижно. Снизу он казался язычником, припавшим к телу святого камня.

«Я взошел сюда. Все-таки я взошел. Я совершил его, это свое последнее восхождение на Скалу Волхвов. Они вновь открылись мне, эти каменные линии на ладони судьбы. Кровавые линии на кровавой ладони…».