Подруга жизнь - Наталия Николаева

дали её от работы. Рожу, работать не смогу, значит, лишусь и жилья, – размышляла она. – Куда пойти? Возвращаться к маме? У неё и так теснотища, да ещё только-только начала жить с новым мужчиной. Зачем им, как снег на голову, ещё и я, да с ребёнком? К отцу проситься? Это вообще не вариант! Мы почти не общаемся с самого моего детства, да и проблемы у него, и с алкоголем, и со здоровьем. Снимать квартиру или хоть комнату на пособие матери-одиночки? Нелепее мысли не придумаешь. Господи, что же делать?» Девушка понимала, что ребёнка оставлять нельзя, да и не так сильно она его хотела. Надя постановила для себя, что решит свою проблему сама, не обращаясь за поддержкой к подругам, и тем более не собиралась посвящать в это дело маму. Теперь надо было только решиться.

Через несколько дней солнце разогнало все тучи, вернуло лето и в город, и в души горожан. Радостные, свеженькие, энергичные, ярким солнечным утром спешили они по своим делам: кто-то на работу, кто-то гулять, кто-то по магазинам. И у всех, у всех вокруг всё было нормально в жизни! Им не надо было идти в больницу, раздеваться и ложиться под яркую лампу на операционный стол. Ну, наверно, нормально было. Может, у кого-то из них были проблемы и пострашнее, нежели некое недлинное вмешательство в недра организма под общим наркозом, но Наде здесь и сейчас было безумно страшно. Только сила воли подгоняла её вперед, все ближе и ближе к больнице. Она даже почти не думала о каком-то там микроскопическом комочке жизни внутри неё, который через несколько часов навсегда прекратит своё существование. Она ругала себя за то, что она такая глупая, беззаботная и безответственная, раз вообще допустила, чтобы это случилось! Вот Машка, а уж тем более Светка ничего подобного бы не сотворили! А она? Ничего себе, поразвлекалась с красавчиком несколько часов – и в наказание такие мучения! Не столько физические – она вообще никаких изменений в себе не ощущала – сколько моральные. И как же страшно, плохо быть одной, без поддержки, без ободрения, без смеха-колокольчика и эмоций Маши, без обдуманных, правильных рассуждений Светы!

Вот и больница, тяжелая дверь, пост охраны, турникет. Ещё не поздно развернуться и уйти. Уйти – и что дальше? Неизбежная нищета, ненужный орущий младенец, гора грязных памперсов? Нет уж, спасибо. Надо немного потерпеть, пересилить себя всего лишь до вечера, а вечером всё уже будет хорошо. Последние метры до двери кабинета врача. В полубмороке вошла, отдала документы.

– Идите в пятую палату, ложитесь на свободную койку, медсестра за вами придёт, – усталый, холодный, жёсткий голос доктора словно ударами молотка отдаётся в голове.

– Ах, да, не ела утром? – вопрос настигает, когда Надя перешагивает порог кабинета. Медленно, как в трансе, она отрицательно мотает головой. Сразу подкатывает тошнота.

Девушка идёт по коридору, испуганно разглядывая номера на дверях палат. Вот и номер пять. В палате восемь кроватей, занято две. На одной – молоденькая девчушка с громадными испуганными глазами, на второй – женщина средних лет, мечется, что-то бормочет не то во сне, не то в бреду. Надежда растерянно стоит посредине помещения, смотрит на женщину.

– Она уже всё, от наркоза отходит, – шепчет глазастая девчушка. – А ты тоже сюда за этим, да?

– Сюда вроде все за этим, – пожимает плечами Надя и садится на ближайшую кровать.

– Ой, я так боюсь, и не хочу, но меня мой парень заставил, говорит, рано нам ещё, надо для себя пожить, – девчонка тараторит не переставая, нервно всё что-то рассказывает, но Надя не воспринимает её речь, она словно застыла.

– Галкина, готова? Пойдёмте! – в дверь заглядывает медсестра. Трепещущая девчушка лихорадочно снимает одежду, заворачивается в простыню и выскальзывает из палаты, испуганно оглянувшись на Надю. «Блин, как в газовую камеру повели! Голую, – констатирует мозг. Она уговаривает саму себя. – Ничего, ничего, всех раздевают, потому что операционная и стерильно. Ты просто уснёшь и проснёшься, а потом всё кончится».

Проходит минут двадцать или тридцать, но кажется, что несколько часов, пять, шесть. В палату завозят каталку, на ней – молодая женщина, словно мёртвая. Длинные вьющиеся каштановые волосы свешиваются почти до пола. Две медсестры подхватывают простыню, на которой она лежит, и ловко сгружают-сбрасывают неподвижное обнажённое тело на кровать. Словно и не человека, а деревянную куклу. Небрежно накрывают простынёй, кладут на живот розовый резиновый пузырь со льдом. Одна приподнимает веки, проверяет зрачки, вторая щупает пульс. Волосы женщины стелются по растрескавшемуся линолеуму. Медсестры о чём-то тихо переговариваются, бросают взгляд на вторую женщину, которая уже почти очнулась и притихла, потом, ничего больше не сказав, уходят.

– Стаценко, готова? Пойдёмте! – ещё через двадцать или тридцать минут раздаётся громовой, отдающийся эхом в ушах приказ. Надя медленно встаёт, раздевается, туго оборачивается в простыню и спешит по коридору за медсестрой. Навстречу по коридору быстро катят каталку, на ней – девчонка Галкина, обнажённая и неподвижная. Тоже похожа на мёртвую куклу, кое-как прикрытую простынёй, разукрашенной страшными коричневыми пятнами от стерилизации. «У них тут конвейер, – устало отмечает мозг. – Одна за другой, и в штабеля укладываются». Бедный мозг ещё способен шутить в такую минуту?

Белоснежная операционная, вся в жутком ледяном кафеле. По стенам – столы с инструментами, накрытые белым. Посредине – устрашающего вида кресло, со всех сторон увешанное стальными приспособлениями, сверху – яркие лампы. Врач сидит за столом, медсестра разбирает инструменты. Вторая медсестра заполняет бумаги.

– Забирайся, – кивая на кресло, мягко говорит врач. – Кушала с утра?

Надя отрицательно мотает головой. Кресло очень высокое, надо подняться на две ступеньки. Надя не решается сделать шаг.

– Ну чего ты, не боись, залезай давай! – подбадривает медсестра. Сейчас анестезиолог придёт, сделает тебе укольчик и всё. Остальное наше дело.

– Первый раз? – строго спрашивает врач.

– Угу, – во рту пересохло, горло сжимается, Надя, с трудом сглотнув, едва может выдавить из себя звук.

– Ну, всё когда-то бывает в первый раз, – философски замечает гинеколог и встаёт. Давай, я пока тебя посмотрю. Ложись.

Осмотр причиняет боль и неприятен до омерзения. Движения доктора резкие, инструменты ледяные.

– Так-так, я вижу, что всё прекрасно. Живот мягкий, органы в порядке, – врач всё бубнит и бубнит себе под нос, комментируя свои действия. Одна медсестра с тихим звоном перебирает инструменты, вторая со скрипом быстро-быстро водит ручкой по бумаге. Открывается дверь, входит анестезиолог, медсестра подаёт ему наполненный шприц. Анестезиолог подходит к Наде, проверяет пульс.

– Всё нормально. Лена, жгут, – говорит он. И ласково обращается к Наде. – Сейчас надо расслабиться, мы сделаем наркоз. Смотрите глазками в потолок.

Надежда резко соскочила с кресла, дёрнула простыню, на которой лежала и завернулась в неё. Оттолкнув удивлённую