Актеры шахматной сцены - Виктор Васильев

И вот ведь что удивительно: все еще молодой Ботвинник поднялся на шахматный Олимп, где царили легендарные уже в ту пору Алехин, Капабланка, Ласкер, с необыкновенным спокойствием и чувством достоинства.

– Я никогда не робел перед именами, – сказал однажды Ботвинник. – Это важное качество, которым должен обладать каждый большой мастер.

Историческое значение его роли состоит, помимо прочего, в том, что он перехватил инициативу у шахматистов Запада. До него советские шахматисты смотрели на сильнейших профессионалов как минимум почтительно, Ботвинник открыл новую эру – когда советские шахматы заняли лидирующее положение в мире.

«Замечательный успех наиболее выдающегося из молодых шахматистов – Ботвинника, чемпиона Советского Союза, – не явился неожиданностью, так как он себя уже показал в двух больших московских турнирах 1935–1936 гг. Его достижение в Ноттингеме подтверждает, что он является наиболее вероятным кандидатом на звание чемпиона мира. Я лично считаю, что он имеет все шансы, чтобы стать чемпионом мира в ближайшие годы. Помимо огромного таланта он обладает всеми спортивными качествами, которые имеют решающее значение для успеха, – бесстрашием, выдержкой, точным чутьем для оценки положения и, наконец, молодостью.

По сравнению с сильной и корректной игрой советского чемпиона другие молодые гроссмейстеры производят значительно меньшее впечатление. Файн, Решевский являются, без всякого сомнения, исключительными техниками… Однако у меня такое чувство… что в их игре чересчур много «делового» и недостаточно искусства».

Эти слова принадлежат самому крупному знатоку того времени, тогда уже бывшему, но еще и будущему чемпиону мира – Александру Алехину.

Мне в этой блистательной характеристике не хватает только обозначения железного характера Ботвинника: выдержка – это лишь часть того, что принято именовать характером. «Посредством шахмат я воспитал свой характер», – это ведь тоже Алехин сказал. Ботвинник мог бы сказать иначе: посредством характера я многого добился в шахматном совершенствовании. «Для завоевания первенства мира, – писал Ботвинник еще в молодые годы, – быть может, в первую очередь необходимы твердый характер, способность к глубокой самокритике и напряженной творческой работе». Обратите внимание, на первом месте – твердость характера.

Но зато как важно, что именно Алехин, неоднократно заявлявший, что считает шахматы искусством, именно он недвусмысленно дал понять, что игра Ботвинника в отличие от прагматиков типа Файна и Решевского находится в сфере искусства.

Вовсе не исключаю того, что Алехин дал эту характеристику, находясь не только под впечатлением прелестных комбинаций и жертв, осуществленных Ботвинником во встречах с Тартаковером, Видмаром, Боголюбовым, но и того способа, каким Ботвинник заставил самого Алехина признать ничейным результат их встречи в пятом туре. Алехин тщательно подготовился к поединку с лидером турнира (Ботвинник после четырех туров опережал Алехина на полтора очка!). В не раз игравшемся Ботвинником варианте дракона Алехин заготовил новинку, которая, особенно учитывая эффект неожиданности, сразу поставила черных в кризисную ситуацию. Свои ходы Алехин делал мгновенно, с решительным видом, а когда Ботвинник в критический момент задумался, Алехин стал кружить вокруг столика, бросая на позицию пронзительные взгляды.

Если Алехин начинает задуманное еще до партии и неожиданное для противника наступление, – тут, согласитесь, не стыдно и дрогнуть. Ботвинник проявил в этот момент невероятное хладнокровие. Всего двадцать минут понадобилось ему, чтобы найти план контрнаступления, связанный с жертвой двух фигур. Вдумайтесь только: шахматист «позиционно-маневренного» стиля, избегающий острых положений, жертвует две фигуры и кому – самому Алехину, гению комбинаций, и вынуждает того примириться с ничейным исходом!..

Каюсь, я долгое время подозревал, что Ботвинник заготовил эту жертву двух фигур при домашней подготовке. И, оказывается, был не одинок!

«Партия наша, бурная, но короткая, произвела сильное впечатление, в особенности потому, что в соответствии с поговоркой «несть пророка в своем отечестве» меня, конечно, кое-кто недооценивал на Родине, – пишет Ботвинник. – Достаточно сказать, что тогда нашлись специалисты, которые утверждали, что не Алехин нашел в кабинетной тиши атаку с ходом d5 – d6, а жертва двух фигур была моей домашней заготовкой. Они, видимо, считали, что если я и мог найти что-либо интересное упорным трудом, то за доской на это не способен».

Как воспринял Алехин жертву двух коней (после чего Ботвинник, имея уже гарантированную ничью, доставил себе удовольствие подумать), мы знаем из книги воспоминаний Ботвинника: «Боже мой, что случилось с Александром Александровичем! Контригру черных он в анализе проглядел, и когда я задумался, то решил, что чего-то не видит, раз я не тороплюсь форсировать ничью. Галстук у него развязался, пристежной воротничок свернулся на сторону, поредевшие волосы растрепались. Когда мы согласились на ничью, он еле успокоился, но тут же вошел в роль и заявил, что все это продолжение нашел за доской… Я уже был стреляный воробей и, конечно, не поверил».

Стреляный воробей… Ботвинник рассказывает в своих мемуарах о том, что когда он отложил в полуфинале Ленинграда в выигранном окончании партию с главным конкурентом, тот «решил использовать последний шанс: окольным путем он сообщил, что если партия кончится вничью, то в финал мы будем приглашены оба. А вдруг 14-летний малец поверит? Я не поверил!»

Да, избытком доверчивости, как можно понять, Ботвинник никогда не страдал. Но недоверчивость Ботвинника, по моему убеждению, это лишь одно из нескольких следствий того, что составляет доминанту его характера. Имя этой доминанты – независимость.

Для него существуют авторитеты и в шахматах, и в науке, но окончательное решение он принимает всегда сам, не поддаваясь ничьему влиянию. И если Ботвинник какое-то решение принял, то ничто не может заставить его отказаться от задуманного.

Эта черта лишила его характер гибкости – дипломат из Ботвинника не бог весть какой, а иногда, с моей точки зрения, способствовала тому, что он избирал за жизненной доской не сильнейшие продолжения. Мне, например, кажется, что Ботвинник напрасно отказался от секундантов в двух последних матчах – с Талем и Петросяном, хотя матч-реванш с Талем он завершил с огромным перевесом – в пять очков! (13:8).

Сам Ботвинник объясняет это тем, что никто из возможных секундантов не выдерживал сравнения с его первым тренером и многолетним другом – Вячеславом Рагозиным. Действительно, найти адекватную замену такому тренеру да к тому же еще и другу Ботвинник не мог. И после того как Гольдберг перед матч-реваншем с Талем быть секундантом не захотел, перед Ботвинником, как он сказал в одном интервью, «встал вопрос, брать ли какого-нибудь нового, непроверенного секунданта? Как бы успешно могли бы мы с ним вместе работать, если нас не связывает долголетняя совместная работа? Я решил попробовать обойтись без секунданта».

Здесь сказался, по-моему, не только его человеческий, шахматный и, возможно, этический максимализм, но и усиливавшееся с годами стремление к полнейшей, в идеале – абсолютной, самостоятельности. Он ведь и начинал свой путь в шахматах совершенно самостоятельно – тренеров и учителей у юного Ботвинника не было, если не считать, конечно, сильных партнеров; шахматную премудрость он постигал сам.

Может быть, этим объяснялось (а может быть, это объясняло!), что поразительной независимостью суждений он отличался с младых ногтей. Когда в четвертьфинале VI чемпионата СССР, проходившем в 1929 году в Одессе, Ильин-Женевский разделил третье-четвертое место, но по коэффициентам получил непроходной балл, главный судья Николай Григорьев собрал участников всех четвертьфиналов и предложил допустить Ильина-Женевского в полуфинал. «Если хоть один из вас выскажется против, – сказал Григорьев, – предложение снимается».

По-видимому, предполагалось само собой, что возражений не будет. Александр Федорович Ильин-Женевский пользовался всеобщим уважением и любовью и как одаренный мастер, и как представитель большевистской гвардии, соратник Ленина, и просто как обаятельный человек. Каково же было всеобщее изумление, а скорее всего, и негодование, когда встал самый молодой среди всех и холодным тоном сказал: «Я – против. Это нарушение регламента». Единственный возражающий нашелся, обсуждение закончилось, все молча разошлись.

Потрясающая история! Интеллигентный и благородный Ильин-Женевский до конца своих дней относился к Ботвиннику с неизменной симпатией и уважением, но меня в данном случае интересует другое. В этом поступке Ботвинника сказалось все – и смелость, смахивавшая в тот момент на дерзость, и независимость, и верность договоренности, установленному положению, и свойственный ему педантизм. Иначе говоря, в этом поступке обнажил себя могучий, жесткий характер Ботвинника. Можно было и тогда, и сейчас по-разному относиться к тому вето, которое 18-летний юноша наложил на участие в турнире всеми уважаемого мастера, но, согласитесь, решиться на такое могли либо самонадеянный нахал, либо выдающаяся личность.