Актеры шахматной сцены - Виктор Васильев

«Никогда не думала, что шахматисты танцуют», – говорит Галя.

Я ей ничего сказать не мог, фокстрот она танцевала слабо, – снисходительно замечает Ботвинник. И продолжает: – Фокстрот и чарльстон я танцевал на уровне профессионала. На протяжении многих лет каждую субботу я ходил на танцульки… Чарльстон сначала у меня не получался – не так просто вертеть обеими ногами одновременно. Но я схитрил – месяца два методично тренировался перед зеркалом и создал свой стиль, когда ноги работают поочередно (заметить это было практически невозможно)».

Ну, каково? И – обратили внимание? – и в чарльстоне Ботвинник пошел своим путем – создал свой стиль.

В той же книге, рассказывая об Эйве и объясняя, почему на первых порах ему трудно было с голландцем играть, Ботвинник называет себя не только логиком, но и фантазером!

Я здесь не раз упоминал о его мемуарах «К достижению цели». Эта книга нашумела, о ней очень много говорили и говорят, но рецензий на нее было маловато. И это, конечно, не случайно. Потому что из каждой строчки этой книги выпирает угловатый, резкий, не терпящий компромиссов характер Ботвинника. Не случайно в первоначальном варианте название книги звучало вызовом: «Пишу только правду». Ботвинник никак не хотел расставаться с этим названием. Потом пошел на компромисс (редкий случай): «Пишу правду». Заглавие, в конце концов, стало другим, но содержание полностью соответствует первому варианту.

Вполне допускаю, что в описании некоторых эпизодов Ботвинник объективно не вполне прав, но субъективно он щепетильно честен и даже, я бы сказал, жестоко правдив, и не только по отношению к другим, но и к самому себе. Вот почему воспоминания Ботвинника – это удивительный человеческий документ, по которому потомки будут наряду с прочим изучать нашу эпоху.

Да, эта книга кое-кого обидела. Да, Ботвинник пристрастен – с возрастом он не стал благодушнее. Да, в книге есть несущественные эпизоды, касающиеся лично автора и не представляющие, казалось бы, общественного интереса. Если бы Ботвинник позволил, редакторский карандаш легко и привычно убрал бы «лишнее», придал бы остальному некое благообразие и вытравил бы из нее приметы эпохи, неповторимый, временами вызывающий желание поспорить, но подлинный, не подслащенный ботвинниковский дух.

Ботвинник не позволил.

Вырванные из контекста, некоторые эпизоды действительно выглядят странными, а может быть, и ненужными. Но как в шахматах наиболее сильное впечатление производят не отдельные, даже очень эффектные ходы Ботвинника, а глубина и цельность всей партии, так и эта книга обладает внутренней логикой, которая сращивает в единое целое совершенно, казалось бы, разнородную плоть, производит неизгладимое впечатление как цельный слепок характера.

«Ну зачем, скажите на милость, он описал эту историю «с пузом»?» – гневался один гроссмейстер.

В самом деле, зачем?

Однажды мальчиком Ботвинник возвращался от тети, которая всегда угощала «всякими вкусными вещами». Возвращался пешком – эту привычку он выработал в себе еще в детстве. И… «На полпути у Царскосельского вокзала (ныне Витебский) у меня схватило пузо. Принял решение идти домой. Иду. Прошел Загородный, Владимирский, повернул на Невский. Перешел Невский, вошел во двор, поднялся на четвертый этаж. Пулей пролетел мимо удивленной матери, когда она открыла мне дверь, миновал коридор, но здесь совершил ошибку, которая, видимо, для меня характерна (сколько хороших возможностей упустил я по этой причине за шахматной доской!), преждевременно решил, что достиг цели…»

Мне известно, что редакторы настойчиво рекомендовали автору убрать этот малоэстетичный эпизод. «Нет, – твердо ответил Ботвинник. – Это была характерная для меня ошибка, я должен об этом рассказать».

Он достиг в этой книге полного самовыражения – редкий счастливец!

Логик и фантазер, великий боец, исследователь шахмат и крупный ученый, ревнитель регламентов и любитель чарльстона (а кстати, и тонкий ценитель классического балета), человек острого ума и жесткого, независимого характера, выдержанный и азартный, недоверчивый, но абсолютно корректный, яростный в отстаивании своих принципов, ничего и никому не прощающий и всегда готовый рассмеяться (было бы над чем) – вот каков в моем нынешнем понимании Михаил Моисеевич Ботвинник. Он давно уже стал для шахматистов живой историей, живой легендой – пора эти слова произнести.

Ботвинник отошел от практической игры сравнительно рано, в 59 лет, главным образом потому, что наука, которая десятилетиями вынужденно мирилась с шахматами, сердито потребовала, наконец, полную долю внимания и забот. Была, я думаю, и другая причина: первые роли в шахматах он уже не мог играть, вторые – не хотел… Но Ботвинник внешне бесстрастно, однако, как мне кажется, с острым любопытством следит за шахматной жизнью, особенно с тех пор, как на авансцену начали выходить его бывшие ученики, в первую очередь самый талантливый из них – Гарри Каспаров.

Ботвинник редко высказывает публично свое мнение по поводу тех или иных шахматных событий, но уж если что-нибудь скажет, то это всегда встречает у миллионов любителей, да и у специалистов жадный интерес.

Говорят, правда, с оттенком некоторого осуждения, что Ботвинник всегда субъективен в своих оценках. Что ж, так оно и есть. В каждом его высказывании проявляет себя, помимо глубочайшего проникновения в суть проблемы, бескомпромиссность его натуры. Ботвинник никогда не подслащивает самую горькую пилюлю – помните: «Пишу только правду»? Но в этом-то и состоит неотразимая прелесть его суждений. Необтекаемый характер не терпит обтекаемых фраз.

Будучи невеждой в кибернетике, я не могу взять на себя смелость сколько-нибудь подробно обрисовать научную деятельность Ботвинника. Интересующихся могу отослать к его книгам: «Алгоритм игры в шахматы», «От шахматиста к машине» и, наконец, к его воспоминаниям, где эта область его жизни освещена достаточно полно. Могу только сказать, что и доктором наук Ботвинник стал в 1951 году тоже не по чьей-либо протекции, а преодолев очень суровое сопротивление оппонентов весьма внушительной весовой категории. Шахматный авторитет Ботвинника на его научную карьеру никакого благодатного влияния не оказывал, а независимый характер, с годами лишь еще больше твердевший от шахматных рубцов, лишал его необходимой и в сфере науки гибкости.

Но он – один из авторов изобретений, сделанных в лаборатории асинхронизированных синхронных машин, которой Ботвинник много лет руководил. Эти изобретения запатентованы в США, Англии, Швеции, Японии, ФРГ. Но «Алгоритм игры в шахматы» был переведен самым авторитетным на Западе научно-техническим издательством «Юлиус Шпрингер» (Гейдельберг), причем переводчик Артур Браун дал книге иное название: «Компьютеры, шахматы и долгосрочное планирование». В обоснование этого он написал в предисловии, что название оригинала не соответствует содержанию и Ботвинник это знает.

Действительно, как ни огорчит это, быть может, иных любителей шахмат, научная работа Ботвинника над программой «Пионер» имеет неоценимое значение не для шахмат, а для экономического и иного планирования. Однако интеллектуальные способности и способ мышления машины отрабатываются на шахматах.

Принципиально новое в способе шахматного мышления «Пионера» заключается в том, что, оценивая позицию, он не перебирает все возможные ходы, как другие программы, и не отбрасывает плохое продолжение чисто механическим способом, а думает логически, как человек, то есть отбирает только несколько лучших ходов и отдает приоритет наилучшему.

Творческой вершиной «Пионера» в шахматах можно считать то, что он нашел знаменитую комбинацию с жертвой двух фигур, осуществленную Ботвинником в партии с Капабланкой в знаменитом АВРО-турнире 1938 года, где играли сильнейшие восемь шахматистов мира того времени.

Проигравший сказал, что это была «борьба умов», Алехин, в ту пору уже вернувший себе титул чемпиона мира, считал партию красивейшей в турнире. Но мне кажется более драгоценной похвала хоть и большого знатока, но все-таки не из сонма шахматных богов. Григорий Левенфиш, у которого с Ботвинником были творческие, а иногда и человеческие расхождения, нашел в себе благородство, назвав партию художественным произведением высшего ранга, заявить: «Глубокий стратегический план был увенчан далеко рассчитанными задачными комбинациями. Такая партия, на мой взгляд, стоит двух первых призов…»

Так вот, кульминационная позиция из этой партии была дана для решения «Пионеру». Он долго не мог с ней справиться, пока Ботвинник не заложил в программу понятие о конъюнктурной, то есть относительной стоимости фигур и пешек. Когда «Пионер» это смекнул, он стал рассуждать, как это и было задумано, по-человечески и, хотя и не без долгих творческих мук, создал художественное произведение высшего ранга.