Современная датская новелла - Карен Бликсен

Что они могли сделать? Теперь.

— Не может быть, — повторила она. — Именно сейчас, когда все только начинается…

Снова показалась машина с громкоговорителем.

Грете Повльсен

(р. 1915)

БУТЫЛКА, ЧТО ДОСТАЛАСЬ МНЕ ОТ ТЕБЯ

© Gyldendal Publishers, 1983.

Перевод П. Мамонова

Она ехала в автобусе, возвращаясь домой из больницы. Слезы капали из глаз, катились по щекам и крыльям носа, оставляя солоноватый привкус во рту. Прижавшись виском к стеклу, она смотрела на капли дождя, которые странными толчками скользили вниз. Сейчас он там один-одинешенек в палате, в этом их закрытом отделении. Они завладели им, люди в белом, с профессиональной ловкостью взбивали ему подушку, переворачивали в кровати, кормили. Теперь ответственность свалилась с нее. Что ни говори, а все-таки облегчение.

Как странно вернуться домой в пустую квартиру. Говорить в пустоту, не получая ответа. И никто-то тебе уже не возразит. Собравшись с духом, она вошла в его комнату. И сразу ощутила его незримое присутствие. Запах спиртного, табака, запах дегтя от того снадобья, которым он натирал себе поясницу — лошадиное зелье, как он выражался. Она посмотрела на пол — всюду пятна. Иссиня-черные от чернил и туши, бурые от вина и чая. Она стояла, опустив руки, хотя уборки здесь было полно. Музыка, эта его музыка, которую он без конца заводил, все еще звучала в комнате. Она повернулась и вышла, прихватив с собой несколько пустых бутылок, плотно прикрыв за собой дверь.

На следующий день она снова пришла в больницу, незадолго перед обедом. Она сидела у больничной койки в растерянности, не зная, что бы ей такое придумать. Они напичкали его успокоительными, и он даже толком не мог отвечать на ее вопросы. Просто лежал и смотрел в потолок. Она где-то читала, что так вот бывает перед смертью. Она взглянула на носик поильника, на пластмассовый стаканчик, и ей сделалось жутко: уж не дали ли они ему что-нибудь такое? Она приподнялась со стула, надеясь, что он не заметит, как она уйдет, но он чуть повернул голову и перевел взгляд с потолка на дверь, вяло шевельнул пальцами. Пусть уходит.

И вот она снова дома. Хоть бы дети пришли или хоть бы зазвонил телефон, на худой конец — хоть бы мойщик окон явился. Запасной, так сказать, вариант. Но дети старались держаться ото всего от этого подальше, оно и понятно: обстановка перед тем, как его увезли в больницу, была малоприятная. А она стала для них как бы частью того кошмара, о котором они предпочли бы вовсе забыть.

Она опять стояла в дверях его комнаты: кисточки, бумага, книги, журналы раскиданы или свалены как попало, все в диком беспорядке. Но она не стала ничего прибирать. Разве ей самой понравилось бы, если б, вернувшись домой, она нашла свои вещи разложенными по местам так, как захотелось бы кому-то другому — попробуй потом разберись. Кроме того, она просто не могла себе позволить прикасаться к этим вещам именно сейчас, когда сам он оказался за бортом. За портьерой в углу на подоконнике она обнаружила два припрятанные стакана с остатками какого-то вина. Она взяла и попробовала, просто из любопытства. Что-то крепкое на вкус, но только не вермут, хотя и на коньяк непохоже. По телу сразу разлилось приятное тепло. Она прихватила с собой на кухню второй стакан и там допила и его тоже. Сразу как-то полегчало на душе. В каком-то смысле просто стыд и срам, что она никогда не в силах была составить ему компанию. Очень может быть, что тогда бы они прекрасно ладили. И не было бы этих ее вечных упреков. Но она буквально заболевала, стоило ей только попробовать. Какие-нибудь несчастные две рюмки — и с ней бог знает что творилось. Не говоря уже о том, что весь следующий день бывал совершенно испорчен. Он пил как лошадь, а все муки похмелья доставались ей. Нет, это занятие было не для нее. А какое вообще занятие было для нее, во всяком случае, когда она оставалась одна? Она моментально терялась, не знала, что с собой делать. Несамостоятельность, несовременность — все сплошь на «не», и скидку на возраст тут делать нельзя. Беда в том, что прежде она никогда не оставалась вот так одна. Она перебралась на собственную квартиру прямо из родительского дома, всегда шумного, оживленного. Потом все сосредоточилось на нем, прежде и раньше всего был ОН, а кроме него — дети, друзья, родные. Ей часто хотелось побыть одной, хотя бы несколько дней, пусть даже часов, но это так редко случалось. Теперь же она просто не знала, куда ей деваться со своим одиночеством.

Она уселась со своей чашечкой кофе перед аквариумом, который дети так и не удосужились забрать с собой. Долго так сидела, глядя в каком-то трансе на этих полусонных рыб за стеклом, которые передвигались толчками, как те дождевые капли на стекле автобуса. Может, все в мире движется таким вот образом, исключая человека? Она смотрела однажды фильм, где даже люди передвигались как-то неравномерно — новая техника, чтобы проиллюстрировать подчиненность человека машине, технологии. Там одни только автомобили составляли исключение, неслись беззвучным плавным потоком, оставляя за собой студенистый, светящийся след. Отвратительный фильм, кончавшийся поножовщиной, которой никто даже не пытался помешать. Толпа зрителей толчками перемещалась к выходу. Она оторвалась от аквариума, пошла и уселась перед телевизором. Теперь она будет ходить к нему только два раза в неделю, решила она. Ему стало получше, он уже начал вставать и не нуждался в столь частых посещениях, мог уже обходиться без нее. И разве поговоришь как следует, сидя в комнате для свиданий среди других больных, среди всех этих посетителей, таких вроде бы бодрых и жизнерадостных, а уходивших оттуда с потухшими глазами и поникшей головой.

Она решила что-нибудь поделать в саду. От физической работы и настроение улучшается. Она сгребала в кучу листья на газоне, когда ей послышались чьи-то шаги. Вот он, кажется, стоит у дверей. Отшвырнув грабли, она метнулась к дому. Никого. Уж не сходит ли она с ума? Здесь ей то и дело чудились его шаги, мерещилась его фигура за углом, слышался его голос. Даже не убрав тачку, она вбежала в дом. Плотно прикрыв дверь, зашторила окна. Она уселась в кресло спиной к окну. Отныне и сад для нее не утешение.

Чтобы отвлечься, она стала наугад перелистывать свою старую кулинарную книгу, потрепанную «Кулинарную книгу фр. Енсен», в которой скопилась масса всяких вырезок, за целых двадцать лет. А что, если испечь торт и отнести ему в больницу? Он вежливо скажет «спасибо» этим своим новым, равнодушно-глуховатым голосом и, как только она уйдет, отдаст его медсестрам. Вообще-то он никогда не любил сладкого. Она закрыла книгу и поставила ее на место, одна из вырезок упала на пол. Она подняла ее, рассеянно пробежала глазами. Вырезка из газеты: СОВЕТ ТЕМ, КТО ОТПРАВЛЯЕТСЯ НА ПРИЕМ, и дальше несколько строк о том, как уберечься от опьянения на случай всяких там праздников и вечеринок. Она терпеть не могла всех этих застолий и уже скомкала было вырезку, чтобы выбросить, но тут же снова ее расправила. Надо было бы уже давным-давно воспользоваться этим советом, они могли бы иногда немного выпивать вдвоем, и она бы совсем не мучилась потом, стоило только выпить предварительно полстакана оливкового масла — ну, это не для нее, — или же порцию взбитых сливок. Насчет сливок она впервые слышала. Просто замечательно. Оказывается, тогда алкоголь не будет всасываться в кровь, и если даже выпьешь иногда в торжественном случае, вреда от того не будет. Она достала одну из тех самых недопитых бутылок, что обнаружила припрятанными у него в шкафу. Надо проверить рецепт. В холодильнике у нее как раз оставалось немного взбитых сливок.

На сей раз она от души развлекалась, слушая диктора «Новостей», потом переключила на «Прогноз погоды». Она сидела одна и улыбалась, сама удивляясь своему состоянию: она как бы отогрелась, и на душе стало в общем-то беззаботно. Никогда прежде ей не бывало так хорошо наедине с собой после выпитой рюмки. Значит, все верно, опыт удался. Не исключено, что она снова сможет ходить на эти противные приемы. При этой мысли она улыбнулась.

Они нашли его состояние вполне удовлетворительным, но рекомендовали пройти закрепляющий курс лечения в специальном санатории, в Ютландии — вместо того, чтобы выписываться сразу домой и переходить на антабус. Требовалось минимум три месяца, чтобы добиться стойких результатов. Она узнала об этом, когда в очередной раз пришла навестить его, и еле удержалась, чтобы не рассказать врачу о тех желтых конвертах с целлулоидным квадратиком, которых накопилось на его столе уже целая стопка: извещения о просроченных платежах, с которыми она просто не знала, что и делать. Но собственные болячки полагалось оставлять за порогом больничной палаты. Самочувствие посетителя никого не интересовало. Она как-то неуверенно кивнула: да, конечно, надо довести дело до конца, раз уж, мол, мы прошли через все это. Она подчеркнула это «мы». Сам же он был на удивление безразличен ко всему, не иначе, они продолжали пичкать его этими своими лекарствами, она его просто не узнавала, так и хотелось встряхнуть его хорошенько, вернуть к жизни. Если б им вздумалось отослать его на Северный полюс, он и тогда не стал бы протестовать.